Ночные бомбардировщики

— Не забуду, Эльза.

— Вижу: костер выложен согласно условиям, — сообщил штурман.

— Вижу. Рассчитай поточнее.

— Не промахнусь... Приготовились!.. Пошел! Хрущев накренил машину, посмотрел вниз, но кроме

черноты ничего не увидел.

— Курс двести десять...

— Подожди, Яша. Надо убедиться...

— Ну, ну... Сделай кружок.

Лишь когда в небо взметнулась красная и зеленая ракеты, Хрущев облегченно вздохнул и взял курс на заданную для бомбометания цель.

— Подержи, командир, я ветерок уточню, — попросил Штанев.

Не успел он закончить промер, как впереди вспыхнули три луча прожектора, и, то расходясь, то перекрещиваясь, стали шарить по небу. Бомбардировщик шел ни навстречу.

— Так держать, Ванюшка! Открываю бомболюк.

Хрущев почувствовал, как отяжелел самолет — открытые створки бомболюка создавали дополнительное сопротивление, — и прибавил обороты.

Внизу замелькали вспышки: зенитки открыли огонь. Снаряды рвались впереди и по бокам, выше и ниже, но заградительная зона была довольно-таки слабенькая — сюда редко залетали наши самолеты.

Штурман сбросил светящие авиабомбы — САБ — и железнодорожная станция осветилась не ярким, но вполне достаточным светом, чтобы рассмотреть на ней эшелоны.

— Крути, Ванюшка, восьмерку.

Это означало, что нужно отвернуть круто вправо, затем влево и встать на цель с обратным курсом.

Бомбардировщик послушно лег на правое крыло, затем на левое, и снова голос штурмана вывел его на прямую:

— Так держать! На боевом!

Время тянулось мучительно медленно. Снаряды рвались все ближе, и прожекторы метались совсем рядом, но видно за пультами сидели неопытные солдаты и им никак не удавалось поймать самолет в перекрестие лучей.

— Так, отлично идет, — вслух рассуждал Штанев. Замолк на несколько секунд и вдруг заорал благим матом: — Стой! Стой, говорю!

— Как это «стой»? — недоуменно спросил Хрущев.

— Да цель прошла! — сокрушенно чертыхнулся штурман. — Кнопку забыл нажать. Прости, зевнул. Надо на второй заход.

— Понятно, надо, — незлобиво согласился Хрущев, чтобы успокоить штурмана.

— Как же я так, — продолжал сокрушаться Штанев. — Вел, вел... Теперь из-за моего зевка снова на рожон надо лезть.

— Ну это еще не рожон. Не зевни второй раз. [10]

— Теперь на век запомню... Так держать!.. Сброс!

Бомбардировщик облегченно качнулся, а внизу один за другим полыхнули разрывы. Загорелись цистерны с горючим, и высокий столб пламени осветил далеко все вокруг.

— Курс нах остен! — весело заключил Штанев. — Теперь поскорее набирать высоту!

— Высоко не полезем. На этот раз попытаемся обойти грозу с фланга. Рассчитай курс, пока облака не закрыли звезды.

— Посмотрим, командир, а может удастся пробиться напрямую — час-полтора сэкономим.

Звезды действительно вскоре стали меркнуть, а через несколько минут исчезли совсем, но Штанев уже сделал свое дело, и бомбардировщик прямым курсом шел к родному аэродрому. Снова его стало подтрясывать, вначале потихоньку, словно испытывая нервы экипажа, потом — все сильнее и сильнее.

Сверкнула молния и высветила узкую полоску пространства между космами облаков и степью.

— Да, командир, потолок-то у нас — прямо над головой. За высотой глаз да глаз нужен, — обеспокоенно предостерег штурман.

Минут двадцать они снова летели в кромешной тьме, ничего кроме приборов не видя. Молнии вспыхивали все реже и наконец остались позади. Облака оборвались, обнажив на востоке чуть заметную серую полоску — наступал рассвет.

Бомбардировщик неощутимо скользил в свежем спокойном предутреннем воздухе, и Хрущев, откинувшись на спинку сиденья, почувствовал неимоверную усталость, глаза начали слипаться: вот только бы посадку произвести — уснул бы прямо здесь.

А небо все светлело, моторы пели все умиротвореннее, все нежнее, будто убаюкивали, и стоило большого труда держаться, следить за показаниями приборов.

Аэродром по курсу! — напевно и радостно сообщил штурман.

— Будем садиться с ходу.

— Понятно.

С земли дали условия посадки: штиль, посадочный знак выложен как раз с западным стартом.

Хрущев снизился, не доходя до посадочной полосы метров пятьсот, выпустил шасси и закрылки. Но солнце

уже поднялось над горизонтом и его огненно-оранжевые лучи били прямо в глаза, ослепляя пилота. Можно было уйти на второй круг и посадку совершить под небольшим углом к «Т», но слишком уж устал летчик, а потому решил садиться. Земля казалась совсем близко, и Хрущев потянул на себя штурвал.

— Добирай, добирай! — подбодрил его штурман, которому из своей кабины землю видно значительно лучше.

Летчик опустил хвост машины, создавая посадочное положение, но колеса почему-то не касались земли. Скорость быстро падала, и бомбардировщик вдруг резко пошел вниз, будто провалился. Сильный удар содрогнул машину, шасси хрустнули, как спички, и бомбардировщик, взрывая землю винтами, юзом пополз по посадочной полосе.

Когда самолет остановился, наступила зловещая тишина, никто не трогался со своих мест. Сержант Хрущев от стыда и досады готов был провалиться сквозь землю -такую ошибку и курсантом не допускал. Но сиди не сиди, выходить надо. Он открыл фонарь. Вылезли из своих кабин и штурман, стрелки.

— Вот это подсказал, — сокрушенно покачал головой Штанев. — Прилетели, мягко сели, доложите, все ли целы...

Хрущев лишь глубоко вздохнул. Да уж, сели — срам на всю дивизию.

От КП отъехала командирская эмка и направилась к беспомощно распластанному на земле самолету.

— Не та гроза, что позади, гроза — спереди, — невесело констатировал штурман.

Это уж точно. Омельченко с его крутым характером за такую посадку по головке не погладит. Хрущев покрепче нахлобучил фуражку, расправил под ремнем складки комбинезона и, когда эмка остановилась, шагнул навстречу командиру полка.

— Товарищ майор, экипаж задание выполнил! — доложил сержант. — Пассажир выброшен с парашютом в заданном районе, после бомбометания на станции по эшелонам отмечены взрывы вагонов с боеприпасами и цистерн с горючим.

Омельченко выслушал рапорт, махнул рукой — вольно, — и молча пошел вокруг бомбардировщика. Лицо непроницаемо, сосредоточенно: то ли бушует от

негодования, [12] то ли озабочено — густые брови сошлись у переносицы на лбу обозначилась глубокая складка.

Остановился, глубоко вздохнул.