Ночные рейды советских летчиц. Из летной книжки штурмана У-2. 1941–1945
Шрифт:
– Их надо искать! – как бы подытожила мои сомнения Худякова.
На поиски готовы были лететь все. Но почему-то полет не разрешили.
– Товарищ командир! – взволнованно, перебивая друг друга, заговорили все находящиеся в комнате. – Судя по скорости и направлению ветра, они в плавнях. Вот здесь… – указывали на карте район.
– Прогноз погоды плохой, говорят…
– Ну и что? – возразила Худякова. – Зато ночью нам давали куда как хороший, без тумана, а он взял и укрыл все вокруг.
Я видела: спокойствие давалось командиру с трудом. Она была согласна с нами – выделить экипаж для поисков. Но не могла, не решалась нарушить приказ свыше. Звонили по телефону на соседние аэродромы, связывались с моряками – напрасно. Следы не обнаружились. Пропали, как в воду канули. Эх, девчонки! Но что делать – война. Записали в журнал боевых действий:
Контроль полета
«12.03.44 – 8 полетов – 9,45 ч. Сбросили 16 бомб. Один полет на разведку. Контроль пути и детальная ориентировка – отлично. Общая ориентировка – отлично. Выход на цель – отлично. Бомбометание – отлично. Осмотрительность – отлично. Документация – отлично.
Я не могу похвастаться, будто ремеслом штурмана овладела без всяких трудностей и неудач. Были и тайные слезы, и досадные промахи, и обиды, и огорчения. Но в одном мне везло: я ни разу не теряла ориентировки. А случалось летать в туман, в дождь, снегопад, в облачности. Но в расчетное время махал нам лучом или призывно мигал аэродромный маяк и боязливо – как бы враг не увидел – подмигивали посадочные тусклые огоньки. Так было всегда, и я твердо уверовала в свои штурманские способности. На штурманов, которые, случалось, теряли ориентировку, садились на вынужденную, выясняя методом опроса местных жителей, где они находятся, я посматривала снисходительно: «Бедненькие, не наградил вас Господь Бог штурманским чутьем». Само собой разумеется, столь нескромные мысли я держала при себе, скрывала от всех. И однажды была справедливо наказана за высокое самомнение.
Вечером на постановке задачи командир эскадрильи Смирнова сказала, что она полетит со мной. Контрольный полет. Всякие проверки мне приходилось выдерживать уже не раз, поэтому я бодро козырнула:
– Есть! – и послушно направилась к командирской машине, хотя куда с большим удовольствием полетела бы с любой из летчиц нашей эскадрильи.
Командир была строга и немногословна. Невысокого роста, с ярким, во всю щеку румянцем на неулыбчивом круглом лице, на котором ярко выделялись серые глаза, она смотрела на каждого из своих подчиненных спокойно и требовательно. Ни лихачества, ни промаха она не прощала. Смирнова не только умела требовать от экипажа, звена, эскадрильи безукоризненного выполнения своего долга, но и от себя прежде всего. Она довольно часто повторяла, что в авиации нет мелочей. Если летчица, считала она, подходит к самолету в грязных сапогах, в неопрятном комбинезоне и в несвежем подшлемнике, она не готова к полету. Сама Смирнова всегда была одета безукоризненно и даже щеголевато. Не то что пальца – лезвия ножа не просунешь за пояс, так она затягивала свою тонкую талию. Сапоги сверкали, как черные зеркала, а подворотничок сиял первозданной белизной. Строго спрашивая с подчиненного, она никогда не повышала голоса, не срывалась на крик, умела смотреть на данную ей власть как на свою обязанность, как на необходимую сторону своей работы.
При всех положительных качествах Марии Смирновой мне с ней леталось трудно, из-за того что не могла себе позволить просто поболтать в полете, на каком-то отрезке расслабиться, передохнуть. Провести в воздухе девять-десять часов и говорить только о деле, только по уставу – это было для меня тяжелейшим трудом.
Едва мы поднялись в воздух, я поспешила уточнить скорость ветра, его направление, снос машины. Как правило, данные, полученные на земле, всегда отставали от событий, происходящих в воздухе. А при бомбометании ветер особенно нужен штурману. Определив на высоте 600 метров небольшой снос, я внесла поправку:
– Командир, курс двести пятьдесят.
Я не могла не восхищаться искусством пилотирования Смирновой. Она набрала высоту 700 метров и со скоростью 100 километров в час устремилась на запад. Сначала шли вдоль шоссе, потом подошли к косе Чушка, затем покатился назад Керченский пролив. Я прикинула в уме: «Минута полета – два километра пути» – и стала вглядываться в крымский берег. Слева появилась Жуковка – это на нашем плацдарме. Линия боевого соприкосновения впереди, вот-вот пересечем ее. О времени и об ориентирах я обязана сообщать
каждые пять минут. А пять минут я могу любоваться звездами, вспоминать школьный курс астрономии, выискивая над головой знакомые планеты, даже вздремнуть могу. Только это очень рискованно, можно спросонья сбиться с пути. Однако при большом напряжении, когда летаешь от заката до рассвета, проводишь в воздухе по восемь – десять часов, трудно сохранить бодрость. В борьбу с сонливостью включалась медицина. Выдавали нам какие-то горькие белые порошки, таблетки, которые летчики зачастую выплевывали. А вот тонизирующий шоколад «Кола» пришелся всем по вкусу, но на меня он действовал усыпляюще, вводил в легкое полузабытье. Бороться со сном приходилось по-разному: пели, выдумывали что-нибудь смешное, а то и усложняли полет.На этот раз я стараюсь занять работой свой мозг до предела. Снова и снова проверяю все расчеты в уме. Все у меня получается отлично. Самолет идет точно по заданной линии, будто привязан к ней. «Как по ниточке!» – говорят у нас.
В расчетное время мы подошли к линии фронта. Темная земля перечеркивалась огненными тире и пунктирами. Внизу шла перестрелка, взвивались ракеты, в районе Мамы-Русской полыхал пожар. «Точнехонько идем», – довольно подумала я. Давая летчице курс на НБП – начало боевого пути, я уточнила ветер и сообщила Смирновой. Пока все шло прекрасно! Если бы и дальше так… Но в этом районе в радиусе десятка километров – зона противовоздушной обороны: сотни стволов пушек и пулеметов глядят вверх днем и ночью. Барражируют истребители. Я обдумываю, как поразить цель. Зенитки встретят минуты за три до подхода и столько же минут будут сопровождать после удара. Шесть минут под огнем – это очень много и непросто.
– Командир, зайдем с попутным ветром.
Смирнова в ответ кивает согласно.
До НБП – характерного изгиба небольшого лесочка – дошли без происшествий.
– Разворот! – сказала я и дала курс.
После разворота, убедившись в точности удержания курса, я устанавливаю угол прицеливания. Снова определяю снос самолета. По-2 планирует. Тихо. Выдернув предохранительную чеку, я бросаю за борт светящуюся авиабомбу. Она вспыхнула под самолетом, повисла на своем парашюте, и яркий бело-голубой конус света залил землю. Я заметила артиллерийские позиции противника, ходы сообщения. Момент удачный для бомбометания.
– Командир, правее, еще… Так! – Сбросив бомбы, я увидела внизу вспышку. – Влево!
Пока самолет накренен, я смотрю на все еще освещенную землю, ищу другие орудия, запоминаю их места и стреляю из пулемета – по орудиям, окопам, ходам сообщения. Летчица выводит машину из крена и идет по прямой. Орудие перестало стрелять, значит, огонь его подавлен. К самолету очередями-цепочками потянулись красные огненные шары «эрликонов» – спаренных зенитных установок. Но они нам не страшны, пока САБ ослепляет немцев. Они бьют наугад.
Над позициями появляются другие экипажи. Вижу взрывы бомб. Перестают стрелять и другие орудия, на которые бомбы не падали. В этом и суть задачи: заставить их замолчать, воспретить огонь по нашим войскам.
Летчица берет курс на свою территорию по наикратчайшей. Со снижением, на максимальной скорости. Вот и своя земля. Еле-еле различаем посадочный знак. Он из трех тускло горящих плошек, которые прикрываются металлическими щитками-стенками. По таким огонькам машину сажать сложно.
Механики, подсвечивая фонариками, осматривают самолет снизу и сверху: крылья, фюзеляж, хвостовое оперение – нет ли пробоин. Через три-четыре минуты машина осмотрена, заправлена и мы снова летим… И так один за другим семь боевых полетов, а восьмой – на разведку войск противника. Выбор цели бомбежки свободный.
Маршруты разведки знакомы. Память надежно хранит конфигурацию леса, перелесков, линии дороги, излучины. Малейшее изменение в знакомых картинах должно обратить на себя внимание, насторожить, заставить понять, разгадать. По любым кажущимся мелочам мы должны определить главное – передвижение и дислокацию войск противника. Однако задание очень опасное, трудное. Какова погода на маршруте, какой силы и направления ветер на разных высотах, а в связи с этим – какова будет продолжительность полета, расход горючего, где застанет нас рассвет, ведь ночи уже короткие, а на наших «фанерках» лететь за 80–100 километров от линии фронта очень даже опасно. Короче, какой избрать профиль полета? На этот вопрос можно ответить только в полете. А противовоздушная оборона противника… В общем, многое нас волновало, но идти-то все равно надо.