Ночные сумасбродства

Это было так — и не так. В глубине души Мелоди знала, что должна все объяснить Зику. Она надеялась, что, если отгородиться от него, не позволить ему посещать ее в больнице, его гордость возмутится, и он сам откажется от жены. Однако Зик был не так прост. В то же время Мелоди было известно его отношение к болезням. В детстве, живя с матерью, он сталкивался со всякими наркоманами, пьяницами, бродягами, погибавшими от разного рода недугов. В результате у него выработалась патологическая потребность заботиться о своем здоровье, и он не мог понять людей, которые этим не занимались. Зик никогда не говорил об этом, но в Мелоди его во многом привлекало ее прекрасно сложенное, послушное тело танцовщицы и прекрасная физическая форма. А теперь…

Она посмотрела на него в упор и начала, аккуратно подбирая слова:

— Зик, ты готов меня слушать? По-настоящему слушать и не прерывать, пока я не кончу?

Он кивнул:

— Да, если ты скажешь мне правду.

— Ты спрашивал меня, люблю ли я тебя, и ответ на этот вопрос, конечно, «да». — Он шевельнулся, и она предупреждающе подняла руку. — Ты обещал.

Он откинулся назад. Его черные глаза впивались в нее.

— Продолжай.

— Но теперь, после несчастного случая, нашей обоюдной любви недостаточно. Я с раннего детства мечтала об одном — танцевать. В этом была моя жизнь. Тебе известно, насколько жестока конкуренция в индустрии развлечений, но это никогда не пугало меня. А теперь все кончено.

Официант принес кофе. Мелоди молчала, пока он расставлял чашки на столике.

— Я могла погибнуть в тот день, — продолжила она, как только официант ушел, — и благодарна судьбе за то, что осталась жива, но я никогда не смогу вернуться к прежней жизни. В данный момент я растеряна, но одно знаю твердо: если я не хочу утонуть в волнах жалости к себе, то должна строить свою новую жизнь как можно дальше от того мира, в котором жила последние десять лет. И еще, Зик. — Мелоди помолчала. — Ты — воплощение этого мира. Ты любишь его. Он для тебя — свет в окошке. В нем сосредоточена вся твоя жизнь.

Зик опять попытался что-то сказать, но она опять предостерегающе подняла руку:

— Но я хочу уйти не только поэтому. Ты окружен женщинами, которые видят в тебе средство сделать карьеру. Красивыми женщинами, талантливыми, молодыми, амбициозными. Когда-то мы смеялись, перечисляя, на что некоторые из них готовы пойти, лишь бы привлечь твое внимание. Я наблюдала, как они без зазрения совести предлагали тебе себя. Мне это не нравилось тогда, а теперь нравится еще меньше.

Мелоди била дрожь. Она отпила глоток кофе, чувствуя потребность в кофеине. Говорить дальше будет еще труднее.

— Тогда я могла дать тебе все. Теперь не могу. Мы должны быть честными, смотреть правде в глаза. Твоя жена — инвалид. Ты стоишь во главе индустрии развлечений. Когда нас будут приглашать на приемы, на обеды, когда мы будем идти по красным ковровым дорожкам, я буду хромать. Может статься, однажды тебе придется толкать мое инвалидное кресло. Или же мне придется оставаться дома и гадать, какая звездочка испытает судьбу этим вечером. Я превращусь в существо, которым не хочу быть, и ты тоже изменишься. Я не хочу для нас такой участи. Гораздо лучше расстаться сейчас, пока мы дороги друг другу. Мы сможем вспоминать друг друга с любовью.

Зик смотрел на нее, как на безумную, и уже ничто не могло заставить его молчать.

— Это чушь, совершенная чушь, — проговорил он со скрытой яростью. — Ты говоришь не о нас с тобой. А эти так называемые красавицы, которых ты упомянула… Кто ты, если не красавица? Снаружи и внутри?

— Но я больше не такая, Зик. — Мелоди была бледна, как снег за окном, но полна решимости. — На моем теле шрамы, страшные, красные. Они впились в кожу, которая, по твоим словам, была похожа на шелк цвета меда, и они останутся навсегда. От них не избавиться.

— Твои шрамы волнуют тебя постольку, поскольку влияют на твое мнение о себе, — тихо заметил Зик.

— Ты их не видел.

Она смотрела на него, и внутри у нее все сжималось.

— А кто виноват в этом? — поинтересовался он. — Когда я попросил тебя показать их, ты закатила истерику. Меня вышвырнули из палаты и велели больше не заговаривать с тобой о шрамах. Сказали, что ты покажешь их, когда будешь к этому готова. А потом врачи заявили, что мои посещения скорее вредны, чем полезны, и если я беспокоюсь о тебе, то должен дать тебе отдышаться. Ну, если «отдышаться» вылилось в глупость, которую ты вбила себе в голову, мне, наверное, стоило продолжать приходить в больницу. Я люблю тебя, черт подери, каждый кусочек твоего тела, со шрамами и всем прочим. И мне не нравится, что меня считают неразборчивым сластолюбцем, который уложит в свою постель любую женщину, которая пожелает туда попасть. Я не таков, и ты это знаешь.

От гнева на ее бледном лице загорелись два красных пятна.

— Этого я не говорила.

— Ты сказала именно это. — Зик дышал тяжело, потому что ярость жгла его изнутри. — Ну ладно, позволь задать тебе один вопрос. Что, если бы я попал под грузовик? Что, если бы оперировали меня, если бы я провел несколько месяцев в больнице? Ты стала бы искать другого мужчину?

— Конечно нет. Ты прекрасно знаешь, что нет.

— Тогда какого черта ты уверена, что я возьму себе другую женщину? И почему считаешь, что твоя любовь сильнее моей? Мне обидно слышать это.

— Ты искажаешь мои слова. — Мелоди была готова расплакаться. — Я никогда не говорила, что моя любовь сильнее.

Зик взглянул на дрожащие губы жены, на синие круги под глазами, на похудевшую фигуру, тихонько выругался и притянул ее к себе, не обращая внимания на то, где они находятся.

— Не плачь, — проговорил он хрипло. — Я не хотел довести тебя до слез. Я хочу любить тебя, заботиться о тебе, но ты сводишь меня с ума. Я чуть не лишился рассудка. Я дошел до того, что по ночам приезжал к больнице и останавливал машину рядом с воротами, чтобы быть поближе к тебе. Безумие, правда? Но именно так и было.

Мелоди расслабилась в его объятиях — но только на минуту. Слова Зика не подбодрили ее. Они показали, что Зик понимает все не так, как надо. Он считает, что быть рядом с ней, заботиться о ней — его долг. Долг — это неплохо, но она не желала, чтобы он оставался с ней из чувства долга. Из жалости.

Она отодвинулась от мужа и допила кофе. Он тоже взял чашку, но его черные глаза продолжали пристально смотреть на нее.

— В каком-то смысле это наследие твоей бабушки, — сказал он, помолчав немного. — И ты это знаешь.

Пораженная Мелоди посмотрела ему прямо в глаза:

— Что ты говоришь? Бабушки нет на свете уже много лет.

— Она растила и любила тебя, но не очень доверяла мужской половине человечества. Она не позволяла тебе забыть, что твой отец бросил твою мать. И каждый день рассказывала о деяниях твоего деда. Ведь так?

— Ну, не каждый.

— Хорошо, почти каждый. Многие годы бабушка отравляла тебя ядом своих собственных горестей. Она так и не смогла пережить, что муж ушел от нее. Не смогла простить.