Ночные журавли

А война шла и шла.

Черным градом сыпались похоронки.

Приходило горе в дом, собирались бабы – полная изба. Пришибленно шатаясь, хозяйка доставала из погреба мутную бутыль. Садились за стол и поминали, кусая граненое стекло. Тошнехонько расходилась вдова, сдавливая ладонями виски. Тупо глядели на нее женщины – покрасневшими глазами. Срывался обложной плач, покрывая крик вдовы. Ревели долго, утоляющее. И будто жалея девчонку, надрывавшуюся вместе с ними, стихали: «Затягивай, Варька, лучинушку!»

То не ветер ветку клонит,Не дубравушка шумит.

Сверкали мокрые девичьи глаза. Пели еще осторожно, будто подслушивали сердце, не изжившее боль и не потерявшее надежду:

То мое, мое сердечко стонет,Как осенний лист дрожит!

Угрюмо голосили вдовы, со страхом солдатки, со злой тоской невестящиеся девки. Скоро конец войне, да ждать уж некого! Один в деревне жених – дед Трофим, получив восемь похоронок на сыновей и сняв из петли жену в лесу, старик тронулся умом. Нехорошо помолодевший, ходил он по деревне и объяснял всем встречным: «Мне тапереча жениться надо. Сынов нарожать. А то кто ж зароет меня?»

Догорай, гори моя лучина,Догорю с тобой и я!

Зимой в школе появилась новая учительница музыки – эвакуированная из Ленинграда. Она носила тонкие, как из паутины, шали и держала их по краям плеч не по-деревенски: открывая глубокие, при вздохе, впадины ключиц.

Учительница занималась с Варей отдельно, находя у девочки талант. Еще Варя пела в Таленском госпитале, красуясь даже зимой в резиновых ботах. Вместе с ней выступал мальчик в шлеме танкиста. Они на пару тянули старинную песню: «А молодого коновода несли с разбитой головой!» То ли о зачинщике неудавшейся смуты, то ли о поводыре лошади на шахте, с помощью которой поднимали бадью с углем в недавние еще времена. Раненые целовали мальчика, он снимал шлем, пламенея оттопыренными ушами.

После войны против воли матери, желавшей видеть дочь счетоводом, Варя уехала в краевой город Барнаул. Поступила ученицей на трикотажную фабрику, жила на квартире у землячки, вечерами занималась в музыкальной школе при филармонии по классу вокала.

Из окон деревянной школы видно: на улице шел снег, паренек тащил санки с гнилыми досками; промерзший трамвай сгребал железной петлей бледные искры. А Варя старательно пела: «Не пробуждай воспоминаний минувших дней, минувших дней…», думая о том, что из бархатных штор могло бы выйти ей красивое платье.

Грустные чувства романсов как-то странно опередили ее жизнь. Она была уверенна, что переживет все это сама!

В городе Варя ни с кем не сдружилась. Но чувствовала, что ее тайну знали все! Особенно инвалид-фронтовик из сапожной будки. Он улыбался всякий раз, выглядывая из табачного дыма, когда Варя шла из музыкальной школы. На полу валялась деревянная голень с отстегнутым ремешком, меж колен зажата стальная культяпка, на ней – ботинок со сбитым каблуком. Во рту сапожник держал мелкие гвозди, и, видимо, боясь их сглотнуть, сильно вытягивал махорочные губы. Он давно догадался о мечтах девушки в подшитых валенках стать певицей. И даже напевал что-то, словно подслушал ее домашнее задание.

Однажды осенью Варя прибежала в дом и крикнула хозяйке с порога, что ее «вызывали в органы». Хозяйка поняла сразу: не в милицию!

Девушка села на лавку, развязала узел бабушкиного платка:

– Пропуск дали к начальнику кадров. Прихожу. Он говорит, мол, порекомендовали вас… Меня то есть! И дальше, мол, не хотите ли поработать за границей?

Хозяйка сняла платок с черноволосой головы Вари, будто хотела разглядеть какую-то перемену в девушке:

– Ну а ты что?

– Я опешила. А он давай расписывать: всего-то на два года, условия хорошие, жалованье здесь и там…

– Уговорил?

– Я отвечаю: боязно, в заграницу-то. Он опять свое, мол, вы девушка молодая, энергичная. Поете хорошо! А поедете – Москву посмотрите, всю страну! Ухватился, как черт за грешную душу. Говорит, там, где вы будете работать, кругом наши солдаты. Никакой опасности. Я как опомнилась: а страна-то, говорю, какая? А он: страна-то – Германия!..

От пережитого у Вари опять выступили слезы:

– Я как услышала это – так и взвилась! Нет, дяденька! Ни за что не поеду!..

На веранде послышались шаги. Вошла дочь хозяйки, стуча ботинками не по размеру. Вынула из портфеля белую тряпицу, в которой заворачивала школьный обед, осмотрела внимательно и положила в шкаф для хлеба.

– Он меня успокаивать начал, – проговорила Варя, не сводя глаз с голодной школьницы. – О работе, о концертах. А напоследок опять ввернул, мол, подумайте хорошенько над нашим предложением…

Хозяйка – тридцатилетняя вдова с двумя детьми – взяла на руки пальто дочери, вышарканное на швах до бурой сетчатки, и сказала со вздохом:

– Эх, девка-девка! Хотя город и больше деревни, но все твои женихи остались там, в этой самой Германии.

Простые слова землячки успокоили ее. Варя поехала в деревню, спросить совета у бабушки. Польская дочь, никогда не покидавшая сибирской родины своих детей, сказала:

– Езжай, милая, не потеряешься!

Развернула за плечи к иконе и перекрестила.

Тем прощальным вечером возле русской печи внучка пела с бабушкой песни детства, чтобы они сберегли ее на чужбине.

В Москву Варя приехала налегке, с тяжелым деревянным сундучком, перекладывая его из руки в руку.

В гостинице впервые в жизни увидела ванну. После недельной дороги три девушки с Алтая принялись за стирку. Встали в рядок, будто на речке, вспенивая бельем воду и поправляя влажные падающие волосы тыльной стороной ладони.

Развесив на балконе вещи, включили черный динамик. Под томное арабское танго впились в Москву, словно в огромный кремовый пирог с мармеладными башнями и теремами…

Неожиданно в номер ворвался мужчина в военной форме и потребовал немедленно снять «все эти тряпки», потому что их видно из здания правительства.

За четыре месяца жизни в столице Варя купила себе бархатную жакетку и кожаный чемодан.

Молодость, победный дух, царящий вокруг, военный распорядок занятий на курсах стенографии отвлекли ее от мрачных мыслей о далекой зловещей стране…

6

Как долго длился ее первый в жизни вальс!

Готические своды дворца – теперь Дома офицеров – словно каменные опахала, обдавали средневековой прохладой. Музыка вспенивала пары, кружила их на сверкающем мозаичном полу.

Мелкие Варины шажочки спешно стенографировали движения, которые диктовал ей веселый лейтенант-связист. Он подошел к ней внезапно, заведенный с полуоборота первыми раскатистыми аккордами. Был весел и напорист, присвоив себе этот вальс, видимо, связав уже с каким-то прошлым успехом.