Ночью на белых конях

— Чудесно! — сказал академик. — У меня есть очень серьезная кандидатура.

— Не имею ничего против, товарищ Урумов.

— Я тоже, — еле заметно улыбнулся академик. — Тут есть только одно маленькое неудобство — это мой племянник.

— Мне кажется, я его знаю, — ответил Скорчев, но на его резиновом лице не отразилось ничего — ни протеста, ни согласия. Он сидел все так же свободно, только ноги его, чуть кривые, словно ветви могучего дерева, беспокойно шевельнулись.

— Он закончил в этом году университет лучшим на курсе. И дипломная работа у него отличная, я просмотрел ее очень внимательно.

«Два обмана за одну минуту! Так оно и бывает, стоит только ступить на наклонную плоскость», — подумал он.

Наступило короткое, неловкое молчание.

— И все же я бы вам не советовал это делать, товарищ Урумов, — сдержанно заметил Скорчев.

Странно, но, услышав этот ответ, Урумов вдруг почувствовал облегчение.

— Почему, Скорчев? — спросил он спокойно.

— Разговоры пойдут, товарищ Урумов… А вы всегда были человеком с безупречной репутацией.

— Ну, наверное, с не столь уж безупречной, если ее так легко подмочить. Но дело не в этом. Скажите, Скорчев, положа руку на сердце, имею я право закрыть дорогу талантливому молодому человеку только потому, что он имеет несчастье быть моим племянником?

— Я вас прекрасно понимаю. И все же, может быть, разумнее подыскать ему какое-то другое место. Например, в университете… Я могу этим заняться.

— Но он интересуется именно нашими проблемами. И, в частности, моими опытами. Я уже стар, Скорчев, вряд ли я продержусь еще долго. Должен же я кому-то передать свое дело?

— Ваше дело… — начал Скорчев.

Внезапно Урумову пришел в голову отчаянный ход.

— Вы читали мою статью в «Просторах»?

— Разумеется, — ответил Скорчев.

Урумов совсем уже собрался было сказать: «Так вот, это статья не моя. В сущности, она написана моим племянником». Но слова замерли у него на губах. В голосе Скорчева академику почудилось нечто такое, что заставило его внимательно взглянуть на своего заместителя.

— И каково ваше мнение?

Урумов затаил дыхание, опасаясь спугнуть собеседника. От смущения резиновое лицо Скорчева стало совсем бескровным, как целлулоидное.

— Я прочел ее очень внимательно, — проговорил наконец Скорчев. — И я скажу вам прямо… Не знаю, поймете ли вы меня… У меня как-то не возникло желания проникнуть поглубже в ее суть.

— Почему?

Академик почувствовал, что голос у него прозвучал очень строго, правда, всего одной нотой строже, чем ему бы хотелось. Ни в коем случае нельзя спугнуть заместителя!

— Я понимаю, это не научный труд, — нехотя продолжал Скорчев. — Эту статью, вероятно, надо рассматривать скорее… как это… как эссе. Так я к ней и отнесся. Потому что мне просто страшно заглядывать в суть проблемы.

В первую секунду Урумов не поверил своим ушам.

— Как понять этот ваш страх? — терпеливо спросил он.

— Как вам сказать… Во-первых, это вне круга моих занятий. И, во-вторых, подобные выводы, мягко говоря, могут прозвучать достаточно пессимистично. Они могут породить в нашем обществе уныние, даже панику.

Урумов нахмурился. И все-таки он был благодарен заместителю за то, что тот искренне высказал ему свое мнение.

— Видите ли, для меня важнее всего установить истину. А уже затем можно определять ее ценность.

— Но это не может быть истиной! — как будто даже испуганно воскликнул Скорчев. — Вы же и сами говорите об этом только как о предположении.

— Да, конечно. Но оно подкреплено немалым количеством фактов…

— Я не могу с вами спорить, товарищ Урумов! — устало проговорил Скорчев. — Я слишком уважаю вас, чтобы считать этот ваш поступок легкомысленным, но должен вам сказать, что в институте идет серьезное брожение. Против вашей статьи, я хочу сказать.

— Неужели? — встрепенулся Урумов.

— К сожалению. В конечном счете, вы руководите важным институтом. И внезапно поражаете собственных сотрудников идеями, которыми никогда с ними не делились. А ведь мы служим общему делу и делаем его все вместе. Чтобы отвечать за него тоже вместе.

Академик смотрел на него, пораженный. Эта простая мысль до сих пор не приходила ему в голову.

— Да, вы правы! — сказал он тихо. — Все дело в том, что иногда и ученые не верят в собственные открытия. Даже если они бесспорны. Потому что бесспорные истины и есть самые спорные.

На этот раз замолчал заместитель. Молчание тянулось довольно долго, наконец академик сказал:

— Хорошо, вы там подумайте с секретарем парткома, назначьте собрание. На нем я подробно объясню все, что касается моей работы. И извинюсь, если нужно.

— Нет, вы не должны извиняться! — как-то даже испуганно воскликнул Скорчев. — Вам нужно разумно защитить эту вашу… э-э-э… гипотезу и показать, что из нее можно сделать полезные выводы!

Слово «гипотеза» он выговорил с явным трудом. Академик встал из-за стола и в задумчивости подошел к окну. Солнце кое-где пробило туман и сверкало на влажных спинах машин, оставленных во внутреннем дворе института. Вон та, цвета томатной пасты, принадлежит доценту Азманову. Красивая машина, всегда отлично вымытая. Идеально подходит к знаменитому доцентову пиджаку из шотландского твида цвета сушеной моркови. В конечном счете Уэлч прав: интуиция — это действительно чувство истины, независимо от того, как оно возникает,

— Эту кампанию возглавляет доцент Азманов? — внезапно спросил он Скорчева.

Доцент Азманов. Урумов ясно представил себе его лысую голову, круглую и блестящую, как каштан. Явственное ощущение какого-то смятения, наступившего за его спиной, доставило ему удовлетворение. Наконец-то он добрался до клаксона, правда, нажал его недостаточно сильно, чтобы вызвать звук.

— На собрании выяснится, кто что думает, — ответил Скорчев.

Да, ясно. Уэлч прав.

— Так как же с ассистентским местом?

— Пусть ваш племянник подает документы! И чем раньше, тем лучше.

— Да, разумеется, пока я еще директор! — неожиданно засмеялся Урумов.

Скорчев промолчал. Похоже, еще одно прямое попадание. Впрочем, заместитель, вероятно, имеет все основания так думать: раз уж колесо завертелось, все может случиться. Когда он вернулся к столу, Скорчев смущенно встал.

— До свидания, товарищ Урумов. Боюсь, я встревожил вас больше, чем следует.

— Ничуть! — улыбнулся Урумов. — В моем возрасте терять уже нечего.

Скорчев кивнул и вышел, брюки крутились вокруг его кривых ног. Академик прошелся по кабинету. Брожение! Вот уж чего он никак не ожидал! Академик не чувствовал ни обиды, ни огорчения — только удивление. За все эти десятилетия никто никогда не пытался оспорить его власть. И даже усомниться в ней. И старшинство и авторитет его были непоколебимы, заслуги — более чем внушительны. Справедливо пли нет, но у него было всемирно известное научное имя, он состоял действительным членом нескольких академий. И вдруг по первому же поводу — брожение! А может, Скорчев просто преувеличивает?