Ночью все волки серы

Она могла теперь идти, прислонившись к моему плечу. Мы завернули за угол и медленно приближались к рынку. Взгляд ее немного прояснился. Свежий воздух пошел ей на пользу.

— Она накопила, — с вызовом ответила Элисе.

— Такую сумму?

Она ничего не ответила. Мы пересекли Страндгатен и, когда вышли на угол Страндкайен, почувствовали освежающее дыхание ветра. Моя шевелюра разлеталась во все стороны, но ее парик лежал, как шкура животного.

Тщательно вымытая Рыночная площадь еще не просохла окончательно. И кое-где в лужицах отражались наши нелепые перевернутые фигуры.

— Две дамы, — пустился я в рассуждения, — служили на предприятии, которое сгорело дотла. Некоторые считают, что произошло это потому, что администрация не прислушалась к сигналам, поступавшим от бригадира. Известно, что бригадир неоднократно обращался в контору — и к фрекен Педерсен, и к тебе. Но все безрезультатно. И оказывается, что во время пожара он-то и погиб, но потом никто из вас ничего не сказал о его предупреждениях. Для вас же обеих эта история обернулась заметной экономической выгодой. Я уж не говорю о самом Хеллебюсте. Она медленно повернулась ко мне:

— Хеллебюст только гарантировал ссуду, когда я покупала дом. Но еще я получила… наследство. Да, я получила.

Я пристально посмотрел на нее. И она не выдержала, отвела взгляд. Может быть, голова закружилась от выпитого. А может быть, лгала.

— А у Харальда Ульвена были деньги? — спросил я. — После войны осталось что-нибудь?

Она ничего не ответила. Мы молча продолжали путь. Вид у нее был наимрачнейший. Мы пересекли Брюгген, Розенкранцгатен и подошли к Верхней улице. И тут я заметил, что ее лицо приняло какое-то задумчивое выражение. Словно она собиралась сделать очень важный шаг, но никак не могла решиться.

Уже в переулке, стоя перед своим домом, она отказалась от моей поддержки и оперлась спиной о стену дома. Откинув голову назад, она вглядывалась в меня напряженно и чувственно, что не доставляло мне удовольствия. Если ей вздумалось соблазнять меня, ей бы следовало надеть другой парик. Или выбрать другой день. Но похоже, что ей просто требовалась чья-то поддержка.

— Пойдем со мной, я покажу тебе… документы, — сказала она. — Сам убедишься.

— Ладно. — Я не стал объяснять ей, что документы, свидетельствующие, что Хеллебюст гарантировал ей ссуду, вряд ли говорят в ее пользу. Но взглянуть на эти бумаги мне было крайне интересно.

Она открыла сумочку, которая болталась на запястье как бы отдельно от хозяйки, потом долго рылась в поисках ключа. Наконец извлекла его, но никак не могла установить местонахождение замочной скважины.

Я терпеливо ждал. В конце концов дверь ей подчинилась. Я поспешил войти — вдруг она передумает или вовсе забудет о моем существовании.

Мы оказались в темном мрачном подъезде. Поскольку найти выключатель ей не удалось, то мы так и шли в темноте. Лестница заканчивалась тесной площадкой. Открыв старинную дверь, мы очутились на втором этаже. Помещение это — темное, выкрашенное коричневой краской, — наверное, служило когда-то прихожей. Я заметил огромный шкаф, втиснутый в угол, а рядом на стене — запылившуюся вышивку с изображением сельского домика и развевающегося норвежского флага на флагштоке.

— Пройдемте в гостиную, — сказала Элисе Блом и открыла еще одну дверь, которую, вероятно, не смазывали несколько лет. Скрипела она ужасно, как старая мачта в сильный шторм.

Гостиная оказалась неказистой, спартанского вида. На окнах, задернутых серовато-белыми тюлевыми гардинами, стояло несколько цветочных горшков. Секретер украшая сувенир, который когда-то непременно привозили из Германии: керамическая пивная бочка с шестью кружками, болтающимися на крючках вдоль подставки. Если бы я увидел надпись «Привет из Германии», то не удивился бы. На стене над секретером висело несколько семейных фото.

Рядом с секретером стоял задвинутый в угол старый телевизор, а у противоположной стены старомодный диван с серо-зеленой обивкой — на нем лежало несколько подушек с местным хардангерским орнаментом. На низком столике перед диваном среди прочих газет я заметил и «Ланд ог Фольк».

Элисе Блом подошла к окну. В посторонней помощи она уже не нуждалась, но ее еще покачивало и взгляд блуждал по комнате, словно в поисках кого-то или чего-то.

Интересно, что же она ищет. И тут я увидел смежную комнату за широким дверным проемом. Посреди нее стоял обеденный стол в окружении шести стульев с высокими спинками. На одном из них, сверля меня взглядом, сидел мужчина. Опираясь локтями о стол, он обеими руками сжимал пистолет. Направлен пистолет был прямо в меня и, хотя я видел этого человека только на снимках тридцатипятилетней давности, узнать его мне не составило труда. Это был Харальд Ульвен.

44

Это было одно из тех мгновений в жизни, когда все вдруг начинает стремительно рушиться. При этом все остается на своих местах. Как в кошмарном сне.

Элисе Блом достала сигарету. Сунула в рот, закурила. Руки ее заметно дрожали. Ее силуэт с неестественно вздернутыми плечами вырисовывался на фоне окна, словно подвешенная за ниточки марионетка.

Лучше бы дрожали руки у Харальда Ульвена. А вот этого как раз не было. И пистолет он держал твердо. Я застыл, как соляной столб, и почти не дышал. Мы образовали замерший — и совершенно неправдоподобный — треугольник.

Мне стало до боли ясно, что в руках у него, судя по всему, «люгер» — недостающее звено в цепочке между человеком по имени Харальд Ульвен и неизвестным убийцей по прозвищу Призрак наконец-то появилось. Извлеченные из моего тела гильзы можно будет сложить в конверт с надписью «Неопровержимое доказательство». Но меня на свете уже не будет.

Харальд Ульвен не сводил с меня глаз. А когда прервал молчание, то обратился вовсе не ко мне.

— Кого это ты притащила сюда, Элисе? — проскрипел он хриплым старческим голосом, словно заговорил впервые за много лет.

Я пристально следил за ним. Я бы узнал его из тысячи. Это крупное лошадиное лицо и гладко зачесанные назад волосы, как на той фотографии, что и сейчас лежала у меня в кармане пиджака. Только очень поседел он за минувшие годы, совсем серый стал, как волк. Лицо избороздили морщины, и складка у рта пролегла заметнее, к тому же он показался мне очень бледным и опухшим, как будто вышел из тюрьмы. Впрочем, он и был в заключении последние десять лет. Сколько же ему сейчас? Я прикинул. Получилось 67. Уже достиг пенсионного возраста. Учитывая нынешнюю ситуацию, мне не грозит прожить так долго.

У Элисе Блом дрожали не только руки. Голос то и дело срывался, когда она, заикаясь, выдавила из себя:

— Этт-то т-тот с-са-амый ч-част-н-ный д-де-тек-ктив, о ко-ко-тором я р-рас-ска-ззы-вала т-те-ббе…

Его глаза сверкнули холодным блеском поверх третьего, черного глаза — дула пистолета, направленного прямо на меня.

— Частный детектив? — сплюнул он. И на секунду скосил глаза на Элисе, словно не поверил ей. Но его взгляд, обращенный на меня, стал еще более мрачным. В его глазах был страх, безумный страх, и я содрогнулся всем телом. Потому что нет ничего опаснее испугавшегося хищника.