Ноль-Ноль

Было совсем тепло, тем более для октября, я снял флис. Параллельные сосны стояли в невесомом золотистом тумане, сквозь который наискосок поодиночке планировали мелкие листья. Мы взобрались на пригорок, где недавно поставили скамейки, и обнаружили, что все они, за исключением одной, уже выдраны с корнем и сброшены под откос. Вокруг оставшейся разлеглось пестрое мусорное кольцо, но она была свободна.

Мы взгромоздились поперек сиденья друг напротив друга. На деревяшке между нами выведено было черным маркером: «Я буду жить вечно (вообще)».

— Мне нравится это «вообще», — ухмыльнулся Бандот.

Я нетерпеливо взял у него пакет, по очереди извлек и распряг две бутылки брелком от ключей с полустертым логотипом «Опеля».

— Угу… — Андрюха принял пиво, приложился к горлышку. — Ну а работаешь-то где сейчас?

Я замялся. Лет восемь-девять назад, когда я познакомился с Бандотом, я бы не без удовольствия хмыкнул: «А нигде!» — и не преминул бы похвастать, что даже статус безработного мне оформили без права на пособие, более того, и статуса уже успели лишить за неявку в положенный срок на биржу… Но все означенные годы прошли, никто из нас больше не жрал «ФОВ», не отливал из окна пятого этажа, не просыпался в «обезьянниках», а Андрюха, приличный человек, вообще был давно женат и, как я слышал, даже завел вторую дочку.

Говорить «книжки пописываю» мне тоже не хотелось. С некоторых пор я убедился, что как ответ на вопрос о работеэто зачастую собеседниками просто не воспринимается; визави же попродвинутей тут, естественным образом, представляли себе пару-тройку местных писателей: более или менее милых, более или менее нелепых дядек-тетек, за скверные гонорары публикующих в российских издательско-штамповочных концернах унылые космооперы и юмористические фэнтези.

— Да вот, — неожиданно для самого себя выдал я, — в Новую Зеландию намыливаюсь.

— В смысле? Типа в тур?

— Типа насовсем.

— А почему в Новую Зеландию? — хмыкнул Бандот. Он решил, что я стебусь. Хотя сам я не был в этом уверен.

— Во-первых, у них там народу мало: они эмигрантов не просто принимают, они их к себе зовут. Во-вторых, дальше места от всей этой помойки на Земле просто нет…

— И чего ты будешь там делать?

— По барабану. Хоть на заправке работать… Птиц киви разводить…

— Это же какая-то ненастоящая птица…

— А какая?

— Ну это… млекопитающее или чего там…

— Да не. Это утконос — млекопитающее. А киви — птица. Только без крыльев. По-моему…

— И че, разве она яйца несет?

— Ну так не видел, что ли, в магазине? Такие волосатые, зеленые внутри…

— Молодые люди… — послышалось сзади.

Я обернулся. К нам вразвалку приближались две оплывшие тетки сорока с лишним, похожие на базарных продавщиц.

— …Разрешите задать вам вопрос… — как-то не по-доброму скалилась одна из них с объемистой сумкой.

Я догадался, что это сектантки, какие-нибудь свидетельницы (соучастницы) Иеговы. Их психология (всех таких и им подобных) всегда была для меня кромешной тайной, так что о причинах, побудивших теток увидеть потенциальных рекрутов в двух молодых, малоинтеллигентного вида обалдуях, глотающих корье на скамейке в лесу, я даже задумываться не стал.

— Не-не, — говорю. — Пивом не угостим.

Впрочем, так просто их было не пронять.

— Как вы думаете — вот ваше личное мнение — почему в мире столько зла?

…Через минуту Андрюха, очумело оглядываясь на удаляющихся свидетельниц, листал красочную глянцевую брошюрку и время от времени демонстрировал мне оттуда отдельные перлы наглядной агитации. Например, плакатного дизайна картинку со страшно агрессивным крестоносцем в шлеме, воздевшим непропорционально огромный меч, и подписью: «Опасен! Точно! И служу!» (я пригляделся: кажется, все-таки не «Опасен!», а «Спасен!» …что, впрочем, не сильно меняет дело). Другая страница напоминала трэшовые комиксы: изображение в двух красках, черной и багровой — обвисшего на кресте, каким-то особо изуверским образом обезображенного тела, испускающего бурные потоки кровяхи. Подпись: «И все это я сделал ДЛЯ ТЕБЯ!»

Впечатление от сумасшедших бабищ как-то наложилось в похмельном моем мозгу на недавние унылые мысли о собственных беллетристических штудиях, и я подумал, что человек, занимающийся сейчас литературой на русском языке, напоминает сектанта. Точнее, какого-нибудь уфолога.

Ведь существует же ничтожное в процентном отношении, но немалое в абсолютных цифрах количество людей, причем совершенно не обязательно клинических психотиков, вполне всерьез воспринимающих свидетельства инопланетных посещений, если не настаивающих, что являются свидетелями сами… Причем даже я не возьмусь утверждать, что абсолютно все такие устные или документальные отчеты — бред или фальшивки. Но я никогда не стану о них всерьез говорить: просто потому, что данная область за пределами, так сказать, общественно утвержденной объективной реальности.

В прошлом месяце на Московской книжной ярмарке в одном из павильонищ ВВЦ я после часа идиотического торчания на стенде издательства пил в тамошнем кабачишке за счет Быкова (презентовавшего на том же стенде «ЖД») в типичной быковской, большой и случайной компании. Сам он, поддав, помнится, советовал мне переезжать в Москву, упирая на то, что писателю, мол, «необходима среда». Поскольку внутри- и окололитературная возня меня, слава богу, не влекла никогда, подобную аргументацию я тогда не воспринял. Ваша среда для меня враждебная, у меня своя суббота… Но теперь, вернувшись в родное болото и постеснявшись признаться аборигену в собственных занятиях, я понял, что толстый «ЖД» имел в виду.

В большой Москве, в отличие от маленькой заштатной Риги, литературных уфологов со своими шоблами, фракциями, «ОГАми» и премийками достаточно для создания друг у друга видимости того, что их профессиональная реальность объективна. Чтобы хотя бы в их компании представляться не без апломба: я-де не хрен собачий — писатель (одна моя знакомая это слово произносит с ударением исключительно на первый слог). Чтобы статусные периодические издания держали на предпоследней полосе маленькую уфологическую резервацию…

Да, в этом есть логика. Но логика сектантская, от которой меня воротит. Порочная уже хотя бы в силу априорной узости любого круга «посвященных» и, соответственно, искаженности критериев (какой только мусор, е-мое, не держат в России за литературу)…

Я размахнулся, граната темного стекла, вращаясь, перелетела тропинку и шоркнула в кустах.

— Раму посадили, знаешь? — спросил Бандот.

— Ну? Нет, не знаю. За что?

— Порезал одного чудилу.

— Насмерть?