Норма. Тридцатая любовь Марины. Голубое сало. День опричника. Сахарный Кремль

В ПОБЕДЕ БЕССМЕРТНЫХ ИДЕЙ КОММУНИЗМА МЫ ВИДИМ ГРЯДУЩЕЕ НАШЕЙ СТРАНЫ! И КРАСНОМУ ЗНАМЕНИ СЛАВНОЙ ОТЧИЗНЫ МЫ БУДЕМ ВСЕГДА БЕЗЗАВЕТНО ВЕРНЫ!

Марина чувствует ту радость, которой недоставало ей всю жизнь.

СЛАВЬСЯ, ОТЕЧЕСТВО НАШЕ СВОБОДНОЕ! ДРУЖБЫ НАРОДОВ НАДЕЖНЫЙ ОПЛОТ! ПАРТИЯ ЛЕНИНА, СИЛА НАРОДНАЯ НАС К ТОРЖЕСТВУ КОММУНИЗМА ВЕДЕТ!

Песня тает, с губ срываются последние звуки, и после мгновений полной тишины Вселенная во весь голос обращается к замершим миллионам:

ДОБРОЕ УТРО, ТОВАРИЩИ!

В ЭФИРЕ ПЕРВАЯ ПРОГРАММА ВСЕСОЮЗНОГО РАДИО!

Марина с трудом открыла глаза.

Смутно различаемая в темноте рука Сергея Николаича потянулась над ее лицом к стоящему на пианино приемнику и повернула ручку, не дав договорить диктору.

– Черт, я и забыл совсем…

Он наклонился и в наступившей тишине поцеловал Марину в щеку.

Она молча лежала на спине, еще ничего не понимая, глядя в заметно побледневший потолок. В ее теле все еще звучали слова чудесной песни, губы дрожали, на щеках просыхали слезы.

Сергей Николаич лег рядом, осторожно обняв Марину. Лицо его было разгоряченным, он устало дышал, облизывая пересохшие губы.

Марина снова прикрыла глаза.

Пальцы Сергея Николаича коснулись ее мокрой щеки:

– Ласточка моя… что ж ты плакала так… словно первый раз…

Он придвинулся и, вложив свои шершавые губы в ее ухо, ласково зашептал:

– Марин… ты просто королева… знаешь… у меня баб много было, но такой… и тельце у тебя нежное такое… я тебе бусы из агата подарю… на шейку твою…

Его рука, скользнув под одеяло, прошлась по Марининому животу и осторожно легла на влажные волосы лобка:

– Милая моя… спасибо тебе… ты какая-то… просто… и не знаю, как сказать…

Повернувшись, Марина посмотрела ему в лицо, улыбнулась и облегченно вздохнула. Никогда еще ей не было так хорошо и так спокойно, как сейчас. Она погладила его щеку, покрывшуюся за ночь легким налетом щетины, и ответно поцеловала:

– Спасибо тебе…

– Мне-то за что? – усмехнулся он.

– За все… Я знаю, за что.

И снова поцеловала шершавую щеку.

Минуту они пролежали, обнявшись, потом Сергей Николаич вздохнул:

– Мне пора наверно.

– Уже?

– Уже. Сегодня планерка. Там, чувствую, до двенадцати просидим… квартал кончается, план горит…

Он сбросил одеяло, сидя, натянул трусы, встал и, бодро покрякивая, сделал несколько боксерских движений руками.

Марина приподнялась с ощущениями заново родившейся, радостно трогая свое тело, побрела в совмещенку.

Все было новое, неожиданное, удивительное: блестящий под электрическим светом кафель, прохладная струя воды, мокрая щетина зубной щетки. Медленно полоща рот, она рассматривала себя в забрызганное зеркало. В лице ничего не изменилось: те же большие раскосые глаза, прелестный носик, пухлые губы. Но выражение… выражение стало совсем другим, каким-то радостно-умиротворенным.

Марина провела рукой по щеке и улыбнулась:

– Как хорошо…

Это было удивительно. Никогда еще ей не было так спокойно. Словно за одну ночь свалился тягостный груз, столько лет давивший на плечи.

Разведя ноги, она потрогала бедра возле паха. Свежая сперма медленно стекала по ним.

Продолжая улыбаться, Марина подтерлась влажным полотенцем, накинула халат и вышла. Возле двери торопливо застегивал пуговицы рубашки Сергей Николаич:

– Марин, давай в темпе танго… мне щас убегать…

– А позавтракать?

– Не успею, наверно…

– Успеешь. Умывайся, я приготовлю…

– Попробуем. Кстати, у тебя побриться нечем?

– Там на полочке.

– Ага.

Пока он брился и умывался, громко отфыркиваясь, Марина убрала со стола остатки вчерашнего ужина, поджарила яичницу с колбасой, вскипятила немного воды.

Вскоре Сергей Николаич бодро вошел в кухню, оттопыривая подбородок и на ходу затягивая узел галстука:

– Вот. Порядок…

– Садись, – Марина ловко переложила глазунью на тарелку.

– Отлично! – улыбнулся он, чмокнул ее в висок и сел. – А быстро ты готовишь…

– Сейчас чай заварю, – проговорила Марина, вытряхивая в ведро окурки из пепельницы.

Отломив хлеба, он придвинул к себе дымящуюся тарелку, вопросительно поднял глаза:

– А ты?

– Да я потом, – отмахнулась Марина, заваривая ему чай в большой кружке.

– Нет, так не пойдет. Садись. Это из трех яиц?

– Из четырех.

– Вот и как раз на двоих.

– Я не хочу, Сереж…

– Садись, без разговоров. У меня времени нет лясы-балясы точить.

Марина села рядом.

Они стали молча есть из тарелки.

Сергей Николаич хватко держал вилку своими крепкими пальцами, согнув мизинец колечком; челюсти его быстро двигались, под смуглой кожей скул мелькали упругие бугорки мышц.

Марина осторожно ковыряла вилкой горячую яичницу, глядя, как грубо и решительно кромсает его вилка бело-желтую массу.

– Сережа, а у тебя братья или сестры есть? – спросила она.

Не отрывая сосредоточенного взгляда от тарелки, он упрямо качнул головой:

– Когда я ем – я глух и нем… Марин Иванна… ешь, ешь…

Марина послушно принялась за еду.

Доели молча.

Отломив кусок хлеба, Сергей Николаич насадил его на вилку, вытер тарелку и, запихнув в рот, щелкнул пальцами:

– А теперь чайковского!

Марина разлила заварку, добавила кипятку.

– Был братишка, – проговорил он, громко и быстро размешивая сахар, – на три года моложе меня. В пятьдесят втором от склероза легких умер.

– Как так?

– Да вот так. Было воспаление. А фельдшер районный пенициллин пожалел. Выходили кое-как, а после осложнения да осложнения… Ему шестнадцать только тогда исполнилось…

– А вы где жили?

– Под Архангельском.

– В деревне?

– Да…

Он соорудил себе увесистый бутерброд, решительно откусил и, быстро жуя, тут же прихлебнул чай:

– Я вообще-то… ммм… по утрам очень… суп уважаю… знаешь, как щами или борщом со свининкой заправишься… день можно на всю катушку пахать… в супе только и сила… а бутербродики да кофейки… это не по-рабочему…

– Кофе не любишь?

– Ненавижу. Горечь одна, а сытости никакой. Лучше молочка с мякишем… ммм… кружечку засадишь – и порядок… знаешь, навитаминишься как…

Марина не торопясь пила чай, наблюдая, как неимоверно быстро расправлялся Сергей Николаич с бутербродом.

– Ммм… или еще сардельку утром… нормально так… ммм… питательно… а чего ты без хлеба ешь?

– Я не хочу…

– Хлеб надо есть! От него вся сила, – дожевывая, он сжал кулак. – Он – всему голова. Крепость дает, основу…

Покачав чашкой и выплеснув остатки в рот, он встал, хлопнул в ладоши, потер:

– Нормально. Спасибо, Марин…

Марина встала с чашкой в руке:

– Может, еще чего-нибудь?

– Нет, спасибо.

Он прошел в коридор и стал одеваться, что-то напевая.

Поставив недопитую чашку, Марина вышла следом и стала, прислонившись к косяку.

Сергей Николаич обмотал шарф вокруг шеи, придерживая его подбородком, снял с вешалки пальто, стремительно и шумно ворвался руками в просторные рукава, так что мелочь громко звякнула в больших накладных карманах:

– Оп-ля…

Улыбаясь, Марина смотрела на него:

– Ты знаешь… я тебе так завидую…

– Почему? – быстро спросил он, застегиваясь.

Марина пожала плечами и вздохнула.

Достав из кармана перчатки, он снял с полки шапку:

– Так почему завидуешь?

Марина молча смотрела на этого человека, не подозревавшего, ЧТО он открыл ей в прошедшую ночь.

Она вздохнула и опустила голову.

Сергей Николаич внимательно посмотрел на нее, потом на часы и вдруг по-чапаевски разрубил ладонью сумрачный воздух коридора:

– А ну – одевайся! Вместе поедем!

Марина вздрогнула, мурашки пробежали по ее спине:

– Как…

– Вот так! Хватит прозябать, Марина Ивановна. Жить надо, а не прозябать! Жить!

Нахлобучив шапку, он взялся за замок:

– Пять минут на сборы даю! Паспорт возьми с собой. И оденься нормально, без щегольства. На завод поедем…

Он открыл дверь и вышел.

Марина метнулась в комнату, распахнула платяной шкаф.

Кожаная рокерская куртка, вельветовый комбинезон, яркий свитер… не то, не то…

Она выхватила из этой груды простые, давно уже неношенные брюки, серую водолазку, белый лифчик и шерстяные трусики.

– Сейчас, Сереж, сейчас…

Лифчик непривычно стянул грудь, трусики полезли вверх по ногам:

– Сейчас, сейчас…

Быстро одевшись, она подбежала к столу:

– Так… паспорт…

Паспорт лежал в тумбе, в верхнем ящике.

Диплом… бабушкины облигации… письма, письма, письма… паспорт.

Быстро вытащила его из-под груды писем, улыбнулась, пряча в карман, и только сейчас почувствовала, что кто-то мешает ее радости.

Марина подняла глаза и столкнулась с колючим недобрым взглядом. Выражение треугольного лица на фотографии так поразило ее, что она оцепенела.

За ночь лицо приобрело черты злобы, недовольства и мстительности. Угрюмые глазки сверлили ее. Упавшие на лоб пряди злобно тряслись.

– Сссука… – шипели тонкие губы.

Розоватые блики играли на фотографии.

Марина выглянула в окно.

Там внизу, в рассветном бледном воздухе прямо напротив черного входа в магазин пылал костер из гнилых ящиков.

Внезапное решение поразило ее своей простотой. Она улыбнулась, а ОН, словно поняв, зашипел, затрясся сильнее:

– Сссука… сссука…

Протянув руку, она сорвала его со стены – только булавки посыпались на стол. Торчащий в большом ящике ключ напомнил о содержимом.

Марина побежала на кухню, сняла с гвоздя большой целлофановый пакет, вернулась и, чувствуя пьянящую, нарастающую с каждым движением свободу, вытянула ящик из пазов. Тяжелый и громоздкий, он сразу потянул руки вниз, но там ждал мутный исцарапанный целлофан: Библия, Чуковская, ГУЛАГ, – все закувыркалось, распахиваясь, мелькая фотографиями и строчками.

Вытряхнув ящик, Марина вставила его на место, сунула в пакет фотографию, выбегая, оглянулась.

Со стены никто больше не смотрел.Только проступал бледный, еле заметный квадрат.

Сергей Николаич нервно курил у подъезда, когда она выбежала, обняв угловатый пакет.

– Это что еще? – нахмурился он.

Марина улыбнулась:

– Это так… надо сжечь… ненужное прошлое…

– Аааа… – равнодушно протянул он и кивнул: – Ну, пошли быстрей.

Костер был по пути. Он пылал ярко и громко.

Два заспанных грузчика в рваных ватниках обрушили на него новые ящики и скрылись в черном дверном проеме.

Запыхавшаяся Марина подошла к костру, заметив, как сильно растопил он подмерзший ледок, размахнулась и бросила набитый книгами пакет.

Пролетев сквозь порывистые желтые языки, он с хрустом провалился в рассыпчатый янтарный жар, и тут же целлофан пронзительно затрещал, свертываясь. Книги рассыпались, пламя охватило их.

Фотография скорчилась, треугольное лицо сверкнуло омерзительной гримасой и пропало навсегда. Тетрадь зашевелилась, горящие страницы свертывались черными рассыпающимися трубочками, замелькали фотографии.

Вика… Наташка… Нина…

Два грязных поломанных ящика с треском рухнули в костер, накрыв горящие книги.

– Вот и все… – прошептала Марина, чувствуя на лице теплоту пламени.

Она устало улыбнулась.

– А Стендаля-то зачем? – усмехнулся Сергей Николаич, бросая в костер окурок.

– Надо, – бодро тряхнула головой она и облегченно вздохнула. – Ну, пошли теперь…

На автобусной остановке толпился народ.

Рассвет набирал силу: грязный осевший снег побледнел, мутно-синие облака на востоке порозовели.

Отодвинув рукав, Сергей Николаич посмотрел на часы:

– Припаздываем. Плохи дела.

– Может, такси возьмем? – спросила зябко Марина.

– Ишь ты, таксошная какая! – усмехнулся он. – Привыкла деньгу проматывать! Нет, Марина. Такси – это баловство. Пролетариату общественный транспорт дан для передвижения. Так что давай как все.

Подошел автобус. Он был основательно переполнен и слегка осел на правый бок. Его быстро обступили. Разошлись двери, но никто не вышел, наоборот, – тесно стоящие пассажиры подались глубже.

– Вперед! – бодро взял Маринину руку Румянцев и, проталкиваясь, полез в автобус.

С трудом они втиснулись, поднялись по ступенькам, раздвигая и тесня стоящих.

– Чего толкаешься… – сонно повернулся к ним какой-то парень в синей нейлоновой куртке.

Ничего не ответив, Сергей Николаич обратился к Марине:

– У тебя проездной?

– Нет. Вот пятачок.

– Давай.

Его пальцы взяли пятак, рука потянулась над чужими плечами:

– Опустите, пожалста…

Автобус резко качнуло, сзади навалились, Марина вцепилась в вертикальный поручень, облепленный многими руками. Ей давно уже не приходилось ездить так рано – за мутными стеклами автобуса еще светились фонари и окна; то и дело вспыхивающий розовым восток мелькал за сероватыми коробками домов.

– Ну как, жива? – дохнул ей в затылок Сергей Николаич.

С трудом поворачиваясь к нему, она кивнула:

– Народу сколько…

– Ну и хорошо, – рассмеялся он. – В тесноте, да не в обиде.

Автобус стал поворачивать, их прижало к окну. Сергей Николаич поднял руку и украдкой погладил Марину по щеке:

– Выспалась?

– Выспалась… – улыбнулась она.

– А я вот так каждый день. Хоть мне и к девяти положено.

– Почему?

– Да не могу, и все тут. Как привык, так и встаю в шесть. По будильнику. Не могу валяться, когда другие работают.

– А машины персональной нет у тебя?

– Отказался. У нас заводик небольшой. Всего-то три «Волги» прикрепили. Директору, главному механику, ну и мне полагалась. Только я нашему главному инженеру уступил. Он в Красногорске живет. Человек пожилой. А ему-то к семи обязательно нужно, как штык. Вот я и уступил…

– Но тебе от нового дома совсем близко…

– Да. Близко. Зато в райком несподручно. На двух автобусах…

Автобус остановился, медленно расползлись половинки дверей, пассажиры стали выходить.

– А у тебя метро-то совсем рядом, – пробормотал Сергей Николаич, помогая ей сойти.

– Да. Десять минут езды.

– Счастливая, – засмеялся он, заправляя выбившийся во время автобусной давки шарф.

В метро было так же тесно, как и в автобусе. Полусонные люди стояли в поезде близко друг к другу. Марина с интересом разглядывала их и улыбалась самой себе. Раньше она косилась на них с презрением, старалась ездить на такси, чтобы не видеть близко эти заспанные лица. А теперь… Это было так ново, что улыбка недоумения все сильнее растягивала ее губы.

– Ты что смеешься? – наклонился к ней Сергей Николаич.

– Да так… ничего… – облегченно вздохнула она.Неожиданно поезд остановился между двумя станциями. В окнах застыли какие-то сумрачные трубы и кабели, тишина повисла в вагоне, только шуршала одежда переминающихся людей. Марина продолжала рассматривать их неподвижные фигуры. Они были близки ей как никогда, но их молчание становилось гнетущим.

Марина повернулась к Сергею Николаичу, чтобы не нарушить тишины, еле слышно спросила:

– Разве нечего сказать?

Он вздохнул, лицо стало серьезным:

– Время еще не пришло. А сказать есть что.

Поезд дернулся, пополз и стал набирать скорость:

– А что мешает? – спросила Марина.

– Америка! – серьезно ответил он и снова вздохнул. – Ты это поняла?

Она кивнула.

Завод Малогабаритных Компрессоров стоял неподалеку от метро, – свернули за угол большого старого дома, пересекли трамвайную линию и оказались у проходной.

На больших сетчатых воротах висели крупные облупившиеся буквы: ЗМК.

Возле проходной никого не было.

– Припоздали, – пробормотал Сергей Николаич, глядя на часы. – Ну, ничего. День сегодня особый.

Открыв дребезжащую дверь, он пропустил Марину вперед, кивнул сидящему возле вертушки вахтеру:

– Привет, Михалыч.

– Доброго здоровья, Сереж, – улыбнулся старик. – Что-то сегодня поздновато…

– Правильно. А потому что день исключительный.

– Да?

– Ага. Вот этот товарищ со мной.

– Понял, – улыбнулся вахтер.

Миновав вертушку, они прошли по широкому коридору, потом оказались на лестнице.

– Видишь – нет никого. Все уж на своих местах. Дисциплина…

– Это завод шумит? – спросила Марина, прислушиваясь к равномерному гулу.

– Да. На первом у нас все цеха. А на втором – администрация… – проговорил Сергей Николаич, на ходу расстегивая пальто. – Пошли!

Они поднялись на второй этаж.

Им встретились несколько человек, все они приветливо поздоровались с Румянцевым.

– Сереж, а сколько у вас человек на заводе? – спросила Марина.

– Тысяча семьсот сорок.

– Много.

– Не очень. У нас заводик небольшой. Но зато среди районных предприятий третье место держим. Вот как.

– Молодцы…Прошли по ярко освещенному коридору с множеством обитых дверей, Сергей Николаич вынул ключи. Его кабинет был у самого поворота – коричневая дверь с застекленной табличкой:

секретарь парткома

РУМЯНЦЕВ С.Н.

Он сунул ключ в замок, повернул и решительно распахнул дверь:

– Входи.

Марина вошла.

Кабинет был небольшим – два стола, два коричневых сейфа, портрет Ленина на стене, вешалка в углу.

– Раздевайся, – проговорил Сергей Николаич, рывком сбрасывая с себя пальто: – Как тебе мои апартаменты?

– Уютный кабинет, – улыбнулась Марина, раздеваясь. – А второй стол зачем?

– Тут секретарша сидит. Зиночка. Но она к девяти приходит. Как и положено.

Повесив свой плащ рядом с его пальто, Марина сняла платок, поправила волосы.

Сергей Николаич достал расческу, быстро причесался, снял трубку телефона, набрал номер:

– Люся? Доброе утро… Владимир Иваныч у себя? Да? Куда? Аааа… Ясно… а во сколько теперь?.. Вот как… А как же с планеркой? Он успеет к одиннадцати? Точно? Ну, хорошо… всего…

Положив трубку, он улыбнулся Марине:

– Отбой. Планерка в одиннадцать.

Марина рассматривала почетную грамоту, висящую на стене под портретом:

– Ты начальником цеха был?

– Да. Вот отметили.

– Молодец…

Он достал сигареты, протянул ей, но она отрицательно покачала головой.

– Знаешь, – пробормотал он, закуривая, – пойдем-ка по заводу пройдемся. Я тебе весь наш улей покажу, все хозяйство… Только ты волосы повяжи чем-нибудь. У нас таких русалок к станкам не подпускают.

Марина повязала волосы платком, стянув его узлом на затылке.

– Вот, порядок, – улыбнулся Сергей Николаич. – Пошли!

Они двинулись по коридору, спустились по лестнице, повернули и оказались в большом просторном цехе.

Здесь громко работали какие-то высокие, похожие на муравьев машины, непрерывно долбя по чему-то громко лязгающему. Возле машин суетились рабочие. В основном это были мужчины.

Заметив вошедших, кое-кто из них приветливо помахал Сергею Николаичу. Он ответно потряс сцепленными замком руками:

– Салют!

Марина с радостным удивлением рассматривала цех. Машины-муравьи стояли двумя рядами по 4 в каждом.

– Что это за чудеса? – прокричала она на ухо Сергею Николаичу.

– Это цех штамповки! – так же громко ответил он. – Здесь штампуют некоторые детали для компрессора. Пошли посмотришь!

Они приблизились к крайней машине. За ней стоял рослый широкоплечий парень с копной курчавых волос. Схватив рукавицами два небольших желтых листа, он положил их под пресс в специальные выемки, повернул рычажок. Круглый пресс со свистом опустился. Потом быстро отошел. В выемках остались лежать, дымясь, желтые замысловатые крышки.

– Здорово… – пробормотала Марина, но никто не услышал.

Парень забрал крышки, бросил их в полупустой ящик, а из другого снова вытащил две полоски. Опять они послушно легли в выемки, опять опустился пресс, отошел, и новые крышки со звоном полетели в ящик.

«Как просто и гениально, – подумала Марина, – наверно, так же и крышки для кастрюль делают. А я вообще не представляла себе это…»

Сергей Николаич вынул из ящика одну из желтых крышек, положил Марине на ладонь. Крышка была теплой и очень красивой. Неоновый свет играл на ее изгибах и выпуклостях.

– Это верхний корпус компрессора! – прокричал Румянцев.

– Очень похоже на крышку!

– Так это и есть практически – крышка! А нижний корпус льется из чугуна! Красивая?

– Да! А почему и нижнюю часть штамповать нельзя?

– Она более сложная! Там в ней все основные узлы крепятся! Без литья не обойтись!

– А та машина что делает?

– Обратные клапаны штампует!

– А почему так громко?

– Так уж получается! – засмеялся Румянцев и взял Марину под локоть. – Ну идем в литейку!

Литейный цех был рядом.

В нем пахло чем-то теплым и кисловатым, высились две громадины, стояли железные ящики, полные грубых сероватых деталей, тянулся ленточный конвейер.

– Это печи, – проговорил Сергей Николаич, указывая на громадины. – Там чугун плавится, потом разливается вон там по опокам. Их после разламывают, детали чистят – и дальше.

– Как тут душно… – пробормотала Марина.

– А как же. Температура в печах большая. Но вообще-то это потому, что вентиляторы еще не включены.

– А там что за цех? – показала Марина на распахнутую дверь.

Сергей Николаич улыбнулся и вздохнул:

– А это мой. Бывший мой.

Они двинулись вперед, пропуская нагруженную деталями электротележку с высоким худым парнем на подножке.

Парень проехал, Марина вошла и ахнула, подняв руки к лицу.

Они оказались в просторном светлом помещении, полном станков, людей, света, звуков и запахов. Здесь все двигалось, мелькало, блестело, гудело и грохотало, посверкивая подвижным металлом. Необычное зрелище настолько поразило Марину, что она не сразу обрела дар речи: глаза жадно смотрели, в ушах звучала чудесная музыка машин.

– Что это? – разлепила она пересохшие губы.

– Механический цех, – бодро проговорил Румянцев. – Я сюда еще мальчишкой пришел. Сразу после техникума.

Стоящие за станками рабочие заметили его.

– Николаичу привет! – крикнул белобрысый парень и поднял сжатый кулак.

– Привет, ударник! – ответно крикнул Сергей Николаич, ближе подходя с Мариной.

– Сереж, это твой новый заместитель? – улыбнулся, сдвигая защитные очки на лоб, широколицый усатый рабочий.

– Нет. У меня пока замов не предвидится. Просто хочет человек завод посмотреть.

– Что ж, дело хорошее, – подмигнул широколицый и стал вытирать руки ветошью. – Тут посмотреть есть что.

Его длинный, покрашенный голубоватой краской станок неимоверно быстро вращал что-то продолговатое, похожее на небольшой валик. Вокруг валика дрожала, отслаиваясь, ровная стружка, что-то поскрипывало, и лилась из краника мутная, остро пахнущая жидкость.

Усатый рабочий приветливо рассматривал Марину:

– Интересно?

– Очень, – искренно улыбнулась она. – А что это такое?

– Токарный полуавтомат, – ответил Сергей Николаич, – он обрабатывает стальной валик, который потом разрезается на поршни.

– А вода зачем льется?

– Это не вода, а эмульсия. Она охлаждает резец. Здесь скорость резания большая, резец может сгореть. Чтоб это не случилось – его охлаждают.

– Здорово…

Сзади подошли два рабочих в синих комбинезонах:

– Здравствуйте, Сергей Николаич.

– С добрым утром. Как работается?

– Хорошо. Только Селезнев болеет.

– Мастер?

– Ага.

– А заменяет кто?

– Бахирев, а кто же еще…

– Понятно.

Марина любовалась пляской отслаивающейся стружки. Извиваясь и крутясь, стружка падала на широкую ленту, которая медленно ползла и сваливала ее в просторный ящик.

– Сергей Николаич! – закричал из-за станка полный лысоватый рабочий. – Ты потряс бы Кузовлева, пусть нам еще пару наладчиков подкинут, а то вон фрезерный как стоял, так и стоит! Потом руками разводить начнут!

– А что – сломался? – нахмурился Румянцев.

– Еще вчера. А их недопросишься, бригада Габрамяна заарканила и привет!

– А что ж вы Бахиреву не скажете?

– Так он к ним ходил – отмахиваются, и все.

– Ладно, я разберусь.

Марина осторожно шла по цеху, разглядывая станки.

– Что, дочка, подмогнуть пришла? – улыбнулась ей полная розовощекая женщина, ловко вынимающая из лап станка обработанную деталь и вставляя новую.

Марина подошла ближе.

– На практику? – еще шире улыбнулась женщина, пуская станок.

– Да нет. Я просто так, – пробормотала Марина.

– Я уж думала – студенты. Только они ведь обычно летом приходят.

– Я не студентка, – рассмеялась Марина и добавила: – Какой хороший завод у вас.

– Да. Завод хороший, – с гордостью согласилась женщина: – Хоть и небольшой, а передовой. А цех наш – образцовый. Лучший цех. Видишь – светлый какой, любо-дорого здесь работать.

– Да. Здесь мило, – вздохнула Марина.

Солнце уже взошло, длинные лучи протянулись от высоких больших окон, упали на станки и рабочих, смешиваясь с холодноватым неоновым светом.

Подошел Сергей Николаич.

– Товарищу Румянцеву привет! – улыбнулась женщина.

– Здравствуй, Зиночка, здравствуй. Вы уже знакомы?

– Да… то есть… нет… – забормотала Марина.

Но работница просто протянула ей руку:

– Зина Космачева.

– Марина Алексеева, – пожала руку Марина.

– Вон на том станке я работал, – показал пальцем Сергей Николаич. – Правда, его обновили, мой старого выпуска был. Но операция та же. Пошли покажу.

Они двинулись меж рядов и свернули к двум одинаковым станкам.

Один пустовал, за другим работал молодой коренастый парень.

– Здрасьте, Сергей Николаич.

– Здравствуй, Володя. Как работается?

– Спасибо, хорошо. Что-то редко заходить стали к нам, – улыбнулся парень, подвозя поближе тележку с необработанными еще деталями.

– А что ж, вы без меня пропадете? У вас свое начальство есть.

– Начальство начальством, а вы уж не забывайте, – парень склонился над станком.

– Не бойсь, не покину, – пошутил Сергей Николаич и подвел Марину к свободному. – Это расточный станок чешского производства. Очень путевая машина.

Он любовно похлопал станок ладонью.

– Помнишь, мы в литейке были?

– Помню.

– Там корпуса льют, а в этом цехе их обрабатывают, делают другие детали и собирают все вооон там, в сборочном.

– А почему этот станок не работает? – спросила Марина, с интересом разглядывая необыкновенную машину.

– Он-то работает, да рабочего нет.

– Почему?

– Рук не хватает. Работал тут один, да ушел потом. Так что теперь Володька за двоих пашет.

– Тяжело ему?

– Ничего, он парень крепкий. Тем более платят у нас сдельно. Не жалуется. Ну что… тряхнуть стариной, что ли?

Сергей Николаич быстро снял пиджак, передал Марине:

– Ну-ка, подержи…

Она приняла этот пахнущий табаком и мужчиной пиджак, повесила на руку.

– Ну! Сергей Николаич! Теперь живем! – задорно подмигнул Володя.

Румянцев засучил рукава, нажал красную кнопку и рывком придвинул к себе одну из переполненных заготовками тележек.

Подхватив деталь, он одел ее на два штырька, повернул рычажок. Металлические лапы намертво прижали, рука повернула другой рычажок. Ожили два валика, завертелись и двинулись. Вскоре они коснулись детали, послышалось шипение разрезаемого металла, на брезентовую ленту посыпалась мелкая стружка.

Через минуту Сергей Николаич заменил деталь, и снова резцы с жадностью врезались в нее.

Марина смотрела, затаив дыхание.

Его мускулистые смуглые руки с каждым новым движением обретали изумительную ловкость и проворство, детали послушно одевались на штырьки, рычажки мгновенно поворачивались, резцы яростно крутились, стружки струйками сыпались из-под них.

Руки, крепкие мужские руки… Как все получалось у них! Как свободно обращались они с грозной машиной, легко и уверенно направляя ее мощь. Лоб его покрылся испариной, губы сосредоточенно сжались, глаза неотрывно следили за станком.

Марина смотрела, забыв про все на свете.

Ее сердце радостно билось, кровь прилила к щекам, губы раскрылись. Перед ней происходило что-то очень важное, она чувствовала это всем существом. Эти мускулистые решительные руки подробно и обстоятельно рассказывали ей то, что не успел или не сумел рассказать сам Сергей Николаич. Монолог их был прост, ясен и поразителен.

Марина поняла суть своим сердцем, подалась вперед, чтобы не пропустить ни мгновения из чудесного танца созидания. А танец длился и длился, груда обработанных корпусов росла, казалось, она займет все пространство вокруг станка, но вдруг, сняв последний корпус, руки нажали черную кнопку, гудение оборвалось, резцы стали крутиться медленней, а когда остановились, Марина подняла голову и удивленно вздрогнула: станок со всех сторон окружали люди.

Все они смотрели на Румянцева.

– Все… – устало выдохнул он, тяжело дыша и вытирая пот со лба тыльной стороной ладони.

– Ну, ты герой, Сергей Николаич! – нарушил тишину пожилой седовласый человек в элегантном сером костюме и, улыбаясь, захлопал в ладоши. – Вот как работать надо, товарищи!

Все оживленно зааплодировали, только Марина как завороженная смотрела на груду деталей.

Румянцев вытер руки протянутой кем-то тряпкой и взял у Марины пиджак.

– Забрали у нас такого парня! – смеясь, обратилась к седовласому Зина. – Он бы нам один полплана дал!

– Это кто ж забрал-то?! – по-петушиному тряхнул головой седовласый. – Сами выбрали секретарем! А то – забрали! Раньше думать надо было!

Обступившие их рабочие засмеялись еще сильнее.

Седой хлопнул Сергея Николаича по плечу:

– За таким секретарем – в огонь и в воду! Молодец!

Сергей Николаич примирительно поднял руки:

– Валентин Андреич, не сглазь. Да и я… я ведь просто, чтобы человеку показать, как станок работает. Кстати, познакомьтесь: Марина Алексеева. Первый раз у нас на заводе.

Все повернулись к Марине, а седой протянул свою сухонькую, но крепкую руку:

– Черкасов Валентин Андреич. Главный инженер завода.

– Марина…

– А по-батюшке?

– Ивановна.

– Совсем хорошо! – улыбнулся Черкасов и быстро спросил: – Просто полюбопытствовать пришли?

Она замялась:

– Я… я вообще-то…

Все кругом смотрели на нее.

Она глянула в глаза Сергея Николаича, он ответил сосредоточенным серьезным взглядом.

Сдерживая внезапно охватившую ее дрожь, Марина набрала в легкие побольше воздуха и выдохнула:

– Я хочу работать на этом станке.

Черные глаза Черкасова потеплели, вокруг них собрались мелкие морщинки:

– Вот это деловой разговор! Молодежь нам во как нужна! Раньше где работали?

– Я… в студии…

– Значит, на заводе первый раз?

– Да.

– Образование?

– Среднее. Среднее специальное.

– Так. Ну, что ж, оформляйтесь.

Улыбнувшись, он снова крепко пожал ей руку:

– Желаю успеха, Марина Ивановна! Сергей Николаич, я пойду, там на планерке поговорим…

Пружинистой походкой он направился к выходу.

Все оживленно обступили Марину:

– Ну вот, женского пола прибыло!

– Теперь мы всех перегоним, правда, Лен?

– С такими красавицами как не перегнать!

– Ну, мужики, держитесь!

Сергей Николаич улыбнулся Марине:

– Пошли оформляться?

– Оформляться? – торопливо переспросила раскрасневшаяся, блестящая влажными глазами Марина и тут же добавила: – А может, может, я сразу начну?

– Прямо сейчас?

– А что такого. Все равно у меня трудовая книжка в студии…

– Да конечно, пусть начинает! – хлопнула ее по плечу смуглая невысокая девушка. – Что с бумажками возиться! Зин, возьми у Кузьминичны комбинезон новый, рукавицы и очки. В нашей бригаде работать будешь.

Розовощекая Зина пошла за комбинезоном.

– А действительно, становись-ка прямо сейчас, – согласился Румянцев, – а я в отделе кадров все улажу. Потом трудовую привезешь им. У тебя паспорт где?

– В плаще там остался.

– Ладно. Я возьму. Вот – Лена Туруханова, твой бригадир, – повернулся он к смуглой девушке: – Бригада у нее комсомольская, отличная. Записывай, Лена, в свою бригаду товарища Алексееву, учи уму-разуму.

– Научим, Сергей Николаич, научим! – засмеялась девушка.– А теперь – по местам, товарищи! – громко проговорил Румянцев и махнул рукой Марине. – В обед увидимся. Осваивайся…

Минут через пятнадцать, затянутая в новенький синий комбинезон, повязавшая волосы такой же синей косынкой, опустившая на глаза большие защитные очки, Марина осторожно одела на штырьки свою первую деталь, повернула один рычажок, потом другой и, затаив дыхание, замерла.

Ожившие резцы с шипением вошли в корпус, сероватая стружка посыпалась на ленту.

Пройдя корпус насквозь, резцы отошли в первоначальное положение.

Марина повернула другой рычажок и сняла деталь.

– Поздравляю! – улыбнулся стоявший рядом мастер.

– Спасибо, – радостно ответила она, рассматривая два сверкающих отверстия в корпусе.

– Клади их прямо вон на ту тележку, – показал Соколов. – Как наполнится – у тебя Витя заберет.

Марина кивнула.

– Ну как, получается? – крикнул из-за станка Володя.

– Она скоро тебя перегонит, – ответил ему мастер и наклонился к Марине. – Главное – не спеши. Пообвыкни, приладься к станку. И за Володькой не гонись, он тут пятый год работает. Если сначала по сто за смену будешь делать – и то хорошо.

– А какая норма? – спросила Марина, поворачивая рычажок.

– Триста пятьдесят.

– А Володя сколько делает?

– Пятьсот.

Марина удивленно покачала головой.

– Не удивляйся, – успокоил ее Соколов, подвозя поближе тележку, – Сергей Николаич когда у нас работал – шестьсот выдавал. Да и я в свое время от него не отставал. На пару работали. Так что освоишься – наверстаешь.

Искоса Марина следила за уверенными Володиными движениями. Его руки все делали мгновенно – детали и рычажки мелькали в них.

Сняв корпус, она закрепила новый.

– Если что – я рядом, – проговорил Соколов. – И, повторяю, не торопись. Спешка на первых порах – не помощник…

Он пошел к другим станкам, а Марина продолжала работать.

Вначале ей все казалось простым и легким – заменяй побыстрее детали – и все. Но в один момент она забыла закрепить корпус и от прикосновения резцов он сорвался вниз. В другой раз зацепила коленом за рычаг возврата, и резцы, не обработав до конца отверстия, отошли назад. Потом ей стала мешать правая рукавица – при закреплении детали она задевала острый угол. Вскоре у Марины заболела спина и появилась усталость в руках – корпусы стали казаться тяжелыми, непослушными. Им так не хотелось одеваться на штырьки, прижиматься металлическими лапами и пропускать сквозь себя воющие резцы.

Неожиданно по цеху поплыл мягкий продолжительный сигнал.

Марина подняла глаза: часы над входом показывали двенадцать.

– Как дела? – раздался рядом веселый голос Лены-бригадирши.

Марина остановила станок, повернулась:

– Стараемся…

– Получается?

– Вроде…

– Сколько успела сделать?

– Не знаю.

– Давай-ка посчитаем…

Лена наклонилась над тележкой и ее маленькие проворные пальцы забегали по деталям:

– Пять… десять… пятнадцать… Сорок шесть.

– Как? Всего сорок шесть? – растерянно смотрела Марина.

– Нормально, – решительно успокоила ее Лена. – Ты ведь первый раз вообще на заводе, да?

– Да…

– Молодцом. Я когда пришла сюда – станок запорола. На меня мастер знаешь как кричал! А ты вон как приноровилась.

– Да мало ведь. Володя, наверно, сотни три уж сделал.

– Володя! Так он тут уж который год. А ты – полдня. Ладно, смети стружку и пошли обедать… или дай-ка я смету.

Лена сняла с гвоздика металлическую щетку и быстро-быстро очистила станок.

Подошел Соколов:

– Ух ты. Полная тележка. Славно.

– Чего ж славного? – усмехнулась Марина, поправляя съехавшую косынку. – Всего сорок шесть.

– Нормально. Для начала, я говорю, сотню за смену сделаешь – и то хорошо. Быстро ничего не дается. Лен, как у Зины подача, в норме?

– Все в порядке, Иван Михалыч. Отремонтировали.

– Лады. Шестой не барахлит?

– Нет.

– Если что – я после обеда в инструменталке.

– Хорошо.

– Ну, идите, а то щи простынут, – улыбнулся он.– Пошли! – Лена взяла Марину за руку, и они двинулись к выходу.

Столовая ЗМК была просторной и светлой, с красивыми деревянными панно и аккуратными красными столами. На всех столах уже стояли широкие алюминиевые бачки с комплексными обедами. Здесь вкусно пахло борщом и было по-семейному оживленно.

– Вооон наши сидят, – показала Лена.

Они прошли меж занятых столиков и оказались возле большого стола, за которым уместилась вся бригада Лены Турухановой.

– Вот и красавицы наши, – поднял голову от тарелки тот самый полный лысоватый рабочий. – Руки мыли?

– Мыли, Сергеич, мыли! – весело хлопнула в ладоши Лена. – А ты мыл?

– А как же! Чистота – залог здоровья. Садитесь. Зин, ну-ка посмотри – мы борщ не весь съели?

– Ой, весь! – притворно испугалась Зина, заглядывая в бачок.

– Я вам покажу – весь! – засмеялась Лена, садясь и подавая Зине две пустые тарелки.

Вскоре они с аппетитом ели густой, ароматный, переливающийся блестками борщ.

Володя тем временем придвинул к Зине бачки с котлетами и пюре:

– Раскладывай, Зинуль.

Зина принялась наполнять тарелки.

Рядом с Мариной сидел пожилой рабочий с большими белыми усами. Он ел не торопясь, ложка аккуратно черпала борщ, белые усы равномерно двигались. Марине понравились его крепкие рабочие руки, спокойные умные глаза и такое же спокойное лицо с правильными чертами лица. Он чем-то походил на одного актера, который играл кадровых рабочих во многих советских фильмах.

Заметив изучающий взгляд Марины, он улыбнулся и спросил:

– Ну как, дочка, нравится у нас?

– Нравится, – ответила Марина, отламывая хлеба.

Он уверенным движением отправил в рот ложку, пожевал усами, кивнул:

– У нас хорошо. Вот столовая – любо-дорого… Вкусный борщ?

– Очень.

– Вот. А вчера рассольник еще вкуснее был. Ешь…

Марина склонилась над тарелкой.

Ей показалось, что она ест очень быстро, но бригада обогнала ее, – переговариваясь, они уже пили густой компот, в то время как Марина клала себе в тарелку пюре с двумя толстыми котлетами.

– Догоняй, Марин! – улыбнулась Лена, вылавливая ложечкой крупную ягоду.

– Я так быстро не умею.

– А ты привыкай, – откликнулся с другого конца стола Володя.

– Дайте человеку спокойно поесть, – перебил их Сергеич.

– И то верно, Миш, – поднял голову усатый рабочий. – Кто спешит – тот поперхнется. Правда?

– Правда, Петрович.

Марина разломила котлету вилкой. Она показалась необычайно вкусной.

– У нас, дочка, люди хорошие, – сказал седоусый Петрович, отодвигая пустую тарелку и осторожно прихлебывая компот, – позубоскалить любят, на то и молодежь. А в остальном – ребята что надо.

– Я уже заметила.

– В таком коллективе работать – одно удовольствие. Я вон четвертый десяток на заводах, так что верь…

– Петрович, а чего ты котлеты не ешь? – спросил Володя, вытирая губы салфеткой.

– А мне, Володенька, пора вегетарьянцем становиться.

– Как Лев Толстой, что ль?

– Почти. Но он-то – от ума им стал, а мне – доктора прописывают. Лучше кефир с компотом, говорят, чем кура с гусем.

Все засмеялись.

– Не смейтесь, – улыбнулся Петрович. – Придет время, и вам пропишут. Вспомните тогда Ивана Петровича.

– Вспомним, Петрович, вспомним, – проговорил Сергеич, вставая. – Приятного аппетита.

– Спасибочко.

Постепенно из-за стола ушла вся бригада, остались Марина с Иваном Петровичем.

– Завод – это дело особенное, – медленно прихлебывая компот, говорил он, – а главное – почетное. Ведь ежели разобраться – вся жизнь человеческая на этих вот железках держится – машины, трактора, самолеты, кастрюли, холодильники. Это все мы делаем – рабочие. Без нас – ни пахать, ни сеять. Даже поесть – и то ложка нужна! Да…

Он помолчал, вытирая усы салфеткой, потом вздохнул, глядя куда-то вперед, затем добавил:

– Я ведь, Марина, в деревне родился. Было нас у матушки двенадцать душ. А времена-то будь здоров. Голод. Кулачье зерно попрятало, из обреза норовит садануть. Колхозы только-только становятся. Хлеба нет. А батьку на гражданской беляки убили. Зарубили под Царицыным. И поехал я в город, чтоб лишним ртом не быть. На завод устроился. Не получалось сначала. Мы же лаптем щи хлебали, ничего окромя косы не видали. А тут – паровой молот, шестерни, лебедки. Но – освоился. Потом – армия. И снова завод. А после – война. Только мне повоевать мало пришлось – под Москвой ранило в голову, полтора года по госпиталям провалялся. Еле выжил. Списали, что называется, вчистую. И снова на завод. Снаряды точили…

Он помолчал, потом заговорил опять:

– Вот тут недавно в гостях были у одних. Так, люди ничего вроде, но и не шибко знакомые – жены вместе когда-то работали. Выпили, разговорились. Ну и начал он хвалиться – мол, нашел себе теплое местечко, работа не пыльная, а деньжата приличные. И знаешь где? В церкви. Паникадила какие-то точит. А раньше на «Борце» работал. Хорошим токарем был… Ушли мы поздно вечером, дома спать легли, а Стеша и говорит: вот, мол, как ловкачи теперь устраиваются. И деньги, говорит, бешеные… А я усмехнулся, да ничего и не сказал. Не ловкач он, а просто дурак. Он работу на халтуру променял, значит, не рабочий он, а халтурщик. Его халтура – только народу вредить помогает, глаза залеплять, а моя работа – на помощь, на благо. Я когда за станок утром становлюсь – всегда нашу деревню вспоминаю. Как жили плохо! Гвоздя не было лишнего. Кобылу подковать – полмешка ржи. Потому что сталь – в редкость была. А теперь? У всех машины, телевизоры, магнитофоны. А почему? Да потому что мы с тобой за станком стоим. Вот почему!

Он встал, улыбнулся ей своими добрыми прищуренными глазами и пошел к выходу.

Забыв про компот, Марина проводила его фигуру долгим взглядом.

«Как все просто! – поразилась она. – Ведь действительно все держится на этом человеке. На простом рабочем. На его мозолистых руках…»

– Потому что мы с тобой за станком стоим… – прошептала она и вздрогнула. – Мы? Значит, и я! Я тоже?!

Она посмотрела на свои руки.

«Значит, и эти руки что-то могут? Не только давить на клитор, опрокидывать рюмки и воровать масло?»

Слезы задрожали у нее в глазах, столовая расплылась, но вдруг рядом раздался знакомый бодрый голос:

– А что ж ты в одиночестве обедаешь?

Она подняла голову. На соседний стул опустился Сергей Николаич:

– Постой… постой… это что такое?

Он озабоченно заглянул ей в лицо:

– Ты что? Не понравилось? Обидели?

Улыбаясь и быстро вытирая слезы, Марина замотала головой:

– Нет, нет, ну что ты. Все очень хорошо. Это я просто так…

– Ну, серьезно, ты скажи… – опять начал он, придвигаясь ближе, но Марина успокаивающе положила свою руку на его:

– Это я так, Сережа. Я… сегодня поняла, что еще что-то могу…

– Аааа… – облегченно вздохнул он и, улыбнувшись, налил себе полную тарелку борща. – Тогда понятно. Если так, то я рад за тебя. А можешь ты не что-то, а очень-очень много. Запомни…

Разломив хлеб, он стал быстро есть борщ.

– Бригада замечательная, – продолжала Марина, глядя, как ритмично двигаются его рельефные скулы. – Такие хорошие люди.

– Бригада что надо, – пробормотал он, не поднимая головы. – Одна из лучших. Кстати, в отделе кадров я договорился. Ты теперь – расточник. Пропуск у меня. Трудовую принесешь им на днях. В общем, ты теперь наша.

– Правда?! – вскрикнула Марина, заставив оглянуться людей за соседними столиками.

– Правда, правда, – усмехнулся он. – Только не кричи так, а то все подавятся.

– И что… и я теперь – рабочая?!

– Да, да…

Марина быстро наклонилась к нему и поцеловала в щеку.

Он оторопело отпрянул, засмеялся:

– Ты что… я же семейный человек… ну, ты даешь!

Она, не слушая его, покачала головой, вытерла слезы:

– Господи, как все хорошо…

Сергей Николаич отодвинул пустую тарелку:

– Только давай без «господи»…– Конечно… – тихо улыбнулась она, глядя в широкое, залитое весенним солнцем окно столовой.

После обеда Марина работала так самозабвенно и старательно, что когда цеховские часы показали пять, она страшно удивилась мгновенно пролетевшему времени. Стало очень жалко прерываться, только что войдя во вкус и почувствовав станок.

Вздохнув, она нажала черную кнопку.

Володя уже обметал щеткой свой станок.

– Молодцом! – громко проговорил он, когда шум стих. – Работала по-ударному.

– Смеешься, – пробормотала Марина.

– Какой тут смех. Здорово работала.

Сзади подошел Соколов, дружески коснулся плеча:

– Как дела?

– Да вроде ничего…

– Ничего – пустое место. Сколько успела?

– Сейчас посчитаю.

Марина принялась считать уложенные рядами детали.

Их оказалось семьдесят две.

– И до обеда сколько? – спросил он.

– Сорок шесть.

Вынимая из кармана потертую книжицу, он удивленно качнул головой:

– Ух ты! Сто восемнадцать, значит?

– Да. Сто восемнадцать.

– А не загибаешь? – лукаво усмехнулся он.

– Ну что вы… – засмеялась Марина, – вон Володя подтвердит.

– Да шучу, шучу, – он стал записывать цифры в книжечку. – Молодец. Я думал, ты до ста не вытянешь. Объявляю устную благодарность. Обмети станок, и – до завтра, Марина Ивановна.

Марина сняла щетку с гвоздя.

Мимо прошел Сергеич, дружески помахал рукой.

– Салют стахановцу, – поднял сжатый кулак Соколов.

Марина обмела станок и повесила щетку на место. Подбежала Лена:

– Приветик! Сколько сделала?

– Всего – сто восемнадцать.

– Ну, ты герой! Иван Михалыч, вы мне завтра дайте новые очки, у моих ленточка лопнула.

– А ты что – зашить не можешь, егоза? – он повертел в руках защитные очки. – Тут трехминутное дело – зашить! Не выбрасывать же их.

– А нитка с иголкой?

– Принеси завтра и зашей.

– Ладно. Уговорили, – засмеялась она, схватила Марину за руку. – Пошли в душ! До свидания, Иван Михалыч! Володька, до завтра!Весело смеясь, они побежали по коридору.

Душевая находилась прямо в раздевалке, – уютные, отгороженные цветным пластиком кабины были полны плещущихся, громко переговаривающихся женщин.

Марина вспомнила про маленький ключик, переданный ей в столовой Румянцевым вместе с пропуском, нашарила его в кармане комбинезона.

– У тебя какой номер шкафчика? – спросила Лена.

– Двести семьдесят третий.

– Почти рядом. Раздевайся, пошли водные процедуры принимать!

Вскоре они уже стояли в двух смежных кабинах под весело шипящими струями.

– Видишь, как уютненько у нас! – бормотала Лена, потряхивая мокрыми волосами. – Ты не бойся, мочи голову, у меня тут фен есть.

Марина с наслаждением подставляла лицо и плечи под струю:

– Как здорово. Не помню, когда последний раз вот в таком душе была.

– А дома у тебя нет, что ли?

– Ванна.– Аааа. Ванна – это не по-нашенски. То ли дело – душ. У нас в общаге тоже есть душевые. Знаешь, как напряжение снимает…

– Ты в общежитии живешь?

– Ага. Я сама из Кировской области.

– Нравится здесь?

– Еще бы! Москва. И завод отличный. Одно удовольствие работать.

Когда они, стоя на Ленином губчатом коврике, вытирались пушистым махровым полотенцем, Лена спросила:

– Марин, а ты комсомолка?

– Да нет. Я уж выросла, – покраснела Марина.

– Ну, ничего. А ты не хочешь нам помочь стенгазету оформить?

– С удовольствием. А где вы оформлять будете?

– Да у нас в общежитии. А повесим завтра на заводе. Знаешь, у нас такие материалы злободневные – зачитаешься!

– А как называется стенгазета?

– «За ударный труд».

– Хорошее название, – Марина откинула свои роскошные волосы назад.

– Ты прямо русалка!

– Да ну… одна волокита с ними… стричься надо…

Рядом переодевались другие женщины. Раздевалка напоминала дружный, оживленно гудящий улей.

Подошла высокая девушка, уже переодевшаяся и застегивающая красивое кожаное пальто:

– Ну что, красавицы, будет завтра газета?

– Будет, будет, Зиночка! – замахала руками Лена. – Готовься к своей конференции, не беспокойся. Завтра повесим.