Нос. Том 2

Встав со своего дивана, она прошла к моему и села рядом со мной.

– Ну, смотрите, – начала она. – Раз вы такие бойкие мальчики-зайчики, то вот вам решение. Да и всем нам решение. Ты, – указала она на меня, – скушаешь с нами таблетки. Я не дам тебе сидеть кто знает сколько часов в одиночестве, особенно в таком настроении. Ты, – указала она на Марка, – успокоишься от того, что достигнута гармония и все участвуют. Я, – указала она на себя, – перестану за вас переживать, и все, – развела она руками, – будут довольны и с хорошим настроем отправятся в хорошие фантазии.

Мы с Марком молчали. Он, по всей видимости, был в согласном молчании, в отличие от меня.

– Ты знаешь, что я решил завязать со всей хуйнёй, – вежливо, но уверенно обратился я к ней.

– Да, знаю. А ещё я знаю, как тебе плохо, – намекнула на наш разговор ночью. – И ещё я знаю, что твоё решение завязать со всей хуйнёй вчера потерпело неудачу, от которой ты сейчас страдаешь. Так что что? Раз уж такое произошло, то какая разница, завяжешь ты сегодня или завтра? Плюс, это может тебе помочь, так что воспринимай это как помощь, как извинение… И как работу над ошибками, – вздохнула она с улыбкой, смотря мне в глаза довольной серостью своих глаз.

Не успел я сказать и слова, как она взяла одну таблетку указательным и большим пальцами и поднесла её к моему рту.

– Скажи «ам!», – скомандовала она.

Не могу сказать, что я был под каким-то её влиянием, обворожён ей, или что был загипнотизирован, или ещё какая подобная хуйня, заставляющая делать человека что-то против его воли. Скорее всего, моя воля, будучи сдавливаемой тяжестью депрессии, желанием избавиться от этого состояния, ожиданиями других людей вокруг и проснувшимся остаточным интересом из далёкого прошлого к разного рода веществам, с которым я решительно решил бороться, надломилась… Отчего я невольно открыл рот, в который Саша игриво закинула таблетку, и я её проглотил.

– Между первой и второй… – улыбаясь, сказала она, и закинула вторую таблетку, которую я так же сразу проглотил.

– Ну вот и здорово, вот и молодец, – приобняла она меня, после чего встала и вернулась на свой диван.

Марк смотрел на меня, а затем, раздражаясь, сказал:

– Ну и? Неужели было так трудно сразу согласиться?

– Тихо! – сказала ему Саша. – Успокойся. Для этого он и согласился. Так что всё, давай, расслабься.

– Ладно! – сказал он, вздохнул и направил свой взгляд в окно.

Я хотел направить свой туда же, но раз оно уже занято, то делить один вид с Марком мне было мерзко, как было бы мерзко делить одну женщину.

– И что теперь? – спросила Света.

– Ждём минут сорок, потом всё будет, – ответил Марк ей.

– Опять ждать? Да ебать… – расстроилась она.

Мы сидели молча. Я закрыл глаза и пытался отстраниться от факта, что сейчас я почти добровольно принял говно. Ну, почти добровольно за добровольно не считается. Какое-никакое сопротивление было. Так что, если б дело было не в употреблении говна, а в изнасиловании, то это бы, наверное, считалось бы изнасилованием. Я был почти насильно накормлен тем, чем быть накормлен не хотел. Почти насильно считается за насильно. Мой организм и мой дух был изнасилован двумя таблетками говна.

– Если что, то Игорь ещё дохуя этой штуки Мише скинул, так что потом можно будет ещё взять, если понравится настолько, – внезапно сказал Марк.

– Хорошо, – сказала Света и улыбнулась: – Ну, надеюсь, что понравится.

Они говорили ещё какой-то пустой разговор, на который я не обратил внимания. Я был погружён в себя, стараясь сдержать гнев, искрящийся в затылке. Гнев от всей этой ситуации. Я не думал типичный бред в духе «Как я мог это допустить?!», «Как такое могло случиться?!», не испытывал ненависти к себе, не злился на себя. Гнев мой был направлен на них, и я старался его подавить, но в то же время понимал, что он вполне оправдан.

– А когда твои родители возвращаются? Не боишься, что батя тебя застанет за организацией притона в их хате? – спросил я Марка.

Он посмотрел на меня, слегка занервничал, и сказал:

– Тебя это волновать не должно. Вернутся, когда вернутся. Я знаю, когда, поэтому не боюсь. Да и чего бояться? Они сами не прочь кокса бахнуть наверняка. А если и будут злиться… Я скажу: «Полусгнившие корни дают гнилые плоды», и всё.

– И после этого… Саша, сообщишь мне, когда похороны организуются, хорошо? – я посмотрел на неё.

– Да хватит уже! – крикнула она.

Мы замолчали, я перевёл взгляд на освободившийся вид окна, и мне было всё равно, если туда же будет смотреть Марк. Я тут первый. И это не изменится, пока я смотрю туда и считаю так.

И я смотрел так долго, слушая на фоне старые мультики о добрых вещах. Кто бы что ни говорил, но в советских мультиках есть какая-то атмосфера. Когда смотришь их, то, думая об их создателях, воспринимаешь их как людей, со всей душой подходящих к своей работе, и работой её не считающих. Что они с добрыми намерениями и помыслами, не тая в себе никакого зла, создавали эти мультики, вкладывая в них всю свою доброту и надежду, что дети и взрослые будут смотреть их с радостью и переймут всё тепло и добрый посыл. Возможно, это потому, что я смотрел их в детстве и поэтому они запомнились мне как что-то особенное. Не исключено. Но я так же не исключаю, что это мой подход к вещам, говорящий не исключать доброе намерение, а считать его всегда присутствующим и главенствующим в процессе производства чего угодно. Как тот мишка на обёртке конфеты. Я верю в добрую натуру людей, и что даже самые плохие вещи в истории людей, скорее всего, были сделаны по велению изначального благого намерения. Оружие? Ядерная бомба? Благое намерение иметь средство защиты. Наркотики? Благое намерение найти новые виды лекарств. Холокост? Тут сложнее… Благое намерение… спасти свою расу?.. Допустим. Просто потом часто всё идёт по пизде. Но изначально намерение благое. Даже в действиях моих друзей было благое намерение, когда они делали интереснее мой чай и давали мне таблетки. Но, как я уже сказал, изначально благое намерение часто идёт по пизде, особенно, когда оно касается взаимоотношений людей. Холокост, опять же, тому пример. Но мультики к этому не относятся. Добрые мультики всегда добрые.

Пока я думал обо всём этом и смотрел в окно, Марк, тем временем, уже сидел на диване со своей гитарой.

– Что сыграть? – спрашивал он у девочек, потому что мой ответ известен заранее: «Ничего».

– Что-нибудь интересное давай, – сказала Саша.

Он задумался на минуту-другую, потом сказал:

– Вот друг отца из Америки же привозит нам всякие нишятки?

– Ага, – Саша кивнула.

– Ну и музыку тоже привозит, диски там, пластинки?

– Так…

– И вот, может, помнишь, привёз когда-то диск с песнями Чарльза Мэнсона.

– Не помню.

– Как не помнишь? Я ж тебе тогда все уши прожужжал об этом!

– А-а-а… Да, ага, вспомнила, – махнула она рукой. – Ты тогда вообще не умолкал об этом.

– Я диск этот заслушал тогда до дыр. Несколько песен даже выучил. Ну и что думаешь? Достаточно интересная музыка? Песни сумасшедшего сектанта!

– Света, ты хочешь послушать их?

Света повернулась к ним:

– А они на английском?

– Ну да. Отчего бы Чарльз Мэнсон в Америке запел на русском?

«Если он настолько сумасшедший, то никого бы не удивило, если бы он запел в Америке на русском», – подумал я.

– Ну я не пойму ничего тогда, так что мне без разницы.

– Ну тебе понравится, я думаю. Просто хотя бы как звучит, – уверил её Марк и взялся за гитару.

Подрочив на ней всякие настроечные хуйни, он обхватился за неё, как, наверняка, Сашу никогда не обхватывал, – кажется, я уже шутил про это, – и начал что-то бряцать, напевая: «Претти гёрл, претти гёрл… Си-и-из ту экзист… Джаст… Кам эн сэй ю лав ми…».