Носорог для Папы Римского

— Так что, дон Франсишку? — раздраженно воззвал к нему Эштеван. — Вам нечего на это сказать?

— Совершенно верно, дон Эштеван, — ответил тот. Он обращался к боцману, но взгляд его был устремлен на Тейшейру. — Если дон Жайме приказывает остаться, мы остаемся. Говорить здесь больше не о чем.

Тейшейра встал и вернулся к себе в каюту. Лежа на койке, он слышал, как на палубе возобновились негромкие разговоры. Те трое перешептывались до глубокой ночи, но смеха больше не было.

На другой день Ганда все еще оставался недалеко от корабля. С его ног свисали лохмотья мяса и кожи, и он, облепленный стервятниками, покачивался на волнах и дрейфовал по собственной причудливой траектории, то приближаясь, то удаляясь, но все время оставаясь в пределах видимости с «Ажуды». В последующие дни птиц стало еще больше: к остроклювым белым цаплям и чайкам присоединились цапли серые, а как-то раз объявился коршун: он унес одного зазевавшегося стервятника, но выронил свою добычу среди мангровых деревьев. С неба, лениво хлопая крыльями, спустились два ястреба, вскрыли желудок и обжирались до тех пор, пока не утратили способность летать. Стоя на шканцах, Тейшейра наблюдал за тем, как свежуют и обдирают труп. От ног Ганды остались одни только кости, украшенные гирляндами хрящей, а брюхо сделалось гигантской разверстой раной, черной от запекшейся крови и продуктов разложения. Река должна была бы вытолкнуть Ганду в море. Тяжесть костей должна бы утянуть его на дно. Когда труп обнаружили акулы, вокруг забурлила и вспенилась вода, но он по-прежнему оставался на плаву — зловонный, в клочья изодранный остров, неуничтожимый, никуда не плывущий.

— Здесь нет реки, которая могла бы его «вытолкнуть», как вы выражаетесь, — отрывисто сказал ему Гонсалу, когда любопытство вынудило его наконец спросить об этом. Тейшейра счел его тон пренебрежительным и собрался было уходить, но лоцман заговорил снова. — Здесь, скорее, имеется течение, проходящее вдоль кромки устья и такое слабое, что его едва ли можно назвать течением. Эта «река», как мы думаем, только из него и состоит. Но где-то там, позади, — он указал на многие и многие акры мангровых деревьев, тянувшихся в глубь суши так далеко, как простирался взор, — протекает река, и притом такая, подобной которой мы не видели ни во сне, ни наяву.

— Но разве это не ее устье? — упорствовал Тейшейра.

— Возможно, самый его краешек. Но само устье? Мы уже проплыли мимо ее устья — устья, удушаемого илом и деревьями, которые там укоренились. Это заняло у нас больше пяти дней. Подумать только, — теперь, казалось, он лишь смутно осознавал присутствие Тейшейры, — река с устьем в шестьдесят лиг шириной! Течение в ней, должно быть, сильнее, чем в Тежу. Штормы у одного берега, возможно, даже и не видны с другого…

Гонсалу глядел на низкорослые изогнутые деревья, как будто сквозь ветви и выступающие из воды корни мог различить этот громадный поток. Тейшейра посмотрел туда же, но его взгляд притягивала «Лючия». Где вы? — спрашивал он у ее исчезнувшей команды.

Той ночью тишина, обычно спускавшаяся на корабль и окружающие его воды, была нарушена странным звуком. Слабый крик, дикий и полный муки, пробудил спавшего на полуюте впередсмотрящего, тот поднял сначала дона Франсишку, а потом и Тейшейру. Они собрались на палубе, чтобы послушать, и вскоре обнаружили, что к ним примкнула добрая часть команды. Звук нарастал, потом вроде бы ослабевал, потом опять становился громче. Все переглядывались, недоумевая, что могло быть его источником, но не могли ничего различить во тьме.

— Животные? — предположил Эштеван.

Шум, казалось, окружал их со всех сторон, однако не приближался.

Рассвет все разъяснил, но поставил перед ними другие вопросы, более тревожные, чем те, что были измышлены в коконе ночного незнания. Небо на востоке посветлело, и из воды, подобно частоколу теней, появилась знакомая линия берега. Тогда стали различимы смутные очертания, дразнящие, плохо очерченные силуэты. Шум стал тише и прерывистее. Слабые завывания и блеяние. Матросы переглядывались, по-прежнему озадаченные. Очертания становились четче, но от этого понятнее ничего не стало. Их было больше двух десятков, а остальные предположительно находились на участках водного пространства, все еще укрытых в тени. Первым это увидел один из матросов. Он закричал, точнее, закричал бы, но его возглас уже обратился в икоту радостного изумления.

— Что? Что он говорит? — требовательно спросил дон Франсишку, но объяснение матроса было излишним — Эштеван тоже наконец понял то, о чем его глаза сообщали ему вот уже несколько минут, хотя разум отказывался это воспринять.

— О господи! — воскликнул он.

Они были и с левого борта, и с правого, и у носа, и у кормы, собираясь по двое, по трое, и головы их покачивались вверх и вниз, как будто они паслись; они испуганно мемекали. Моряки в изумлении оглядывались по сторонам. Их окружало стадо коз.

— А посмотрите-ка туда! — крикнул Эштеван и указал выше по течению.

Приближалась еще одна флотилия.

— Боже мой! — сказал дон Франсишку. — Свиньи!

И еще козы, и низкорослые быки, и целые стаи кудахчущих кур… Они были привязаны к плотам, сооруженным из переплетенных лозой стволов: древесина была легкой и настолько мягкой, что ее свободно продавливал большой палец. Вскоре вся открытая вода вокруг них заполнилась плотами разного размера — в зависимости от того, кто плыл на них: пассажиры блеяли, и рычали, и лопотали, и визжали. Проплыли гомонящие обезьяны на длинном плоту, затем — птицы с ярко-желтыми клювами, а выше по течению появлялась все новая и новая живность.

Спустили баркас, который засновал между этими плавучими платформами, цепляя их по две, по три, а затем буксируя к «Ажуде», где матросам не терпелось забить козлов и свернуть головы курам. Вскоре, однако, стало ясно, что они не в состоянии справиться со всем этим изобилием — плоты теперь начинали появляться и из зарослей мангровых деревьев по обе стороны от корабля. Команда довольствовалась наблюдением. Большая человекообразная обезьяна бесстрастно восседала, перегнувшись через поручень плота, и разглядывала лица тех, кто глазел на нее. Опрокинулся в воду сорвавшийся с привязи бык. Позже плоты сделались больше, на них, широко расставив ноги, чтобы устоять на качающейся поверхности, неподвижно стояли целые стада животных. Одна плохо собранная платформа ударилась о «Лючию» и разбилась на куски, обронив в воду гикающих бабуинов, которые частью утонули, а частью стали добычей барражирующих акул.

К заходу солнца этот поток вряд ли ослабел. Тейшейра смотрел на созданий, окружавших судно, затем в море, где на зыби покачивались два десятка голов или более. Быки, главным образом. Он повернулся на запад и прикрыл глаза ладонью, чтобы защитить их от огромного огненного шара, опускавшегося за горизонт. Неподалеку от берега среди эскадрона визжащих кабанов, приводя их в ужас, проплыла ящерица длиной с человека. Повернулся на восток: флот существ, плывущих на своих ковчегах.

— Его больше нет. — Позади него стоял Осем. — Вы ищете Ганду, дон Жайме. Он исчез.

Туземец был прав. Тейшейра бессознательно искал глазами труп.

— Откуда они берутся? — вслух высказал он свое недоумение. — Какой цели могло бы это служить?

Осем не отозвался. Его взгляд устремлялся вверх по реке, обшаривая покачивающиеся головы и туловища, которые плыли к ним даже и сейчас. Тейшейра увидел, что лицо смотрителя приняло странное выражение, которое не изменилось, когда тот раскрыл рот и обратился к Тейшейре рассеянным голосом.

— Я говорил, что это возможно, дон Жайме.