Ностальгия по крови

– Лично я отвернулась, пока он умирал, – сказала Елена.

Ей надо было вжиться в роль, погрузиться в нее полностью. Если не получится – все, конец.

– У меня это произошло с моей биологической матерью. Я случайно встретился с ней во время полета и понял, что она больна. Я тайком навещал ее. Она умерла через несколько месяцев, ночью, и я был с ней. В этот момент я держал ее за руку. Но это ощущение не было новым для меня. Я его уже испытывал раньше.

– С кем?

Елене уже удалось высвободить одну руку, но она все так же держала обе руки за спиной, чтобы он не догадался.

– В первый раз с Росселлой. Она была очень красива, и я влюбился до беспамятства. Я вовсе не хотел ее убивать. Мы оба были тогда подростками. Все произошло случайно, во время прогулки. С нами был ее шестилетний двоюродный брат. На нашу тропинку сошел небольшой оползень, и мы испугались, что скоро все тропы станут непроходимыми, и хотели вернуться раньше, чем это произойдет. Мы оставили мальчика в месте, которое казалось нам безопасным, и отправились на разведку без него, чтобы оценить степень опасности. Я впервые оказался наедине с Росселлой. Не знаю, что на меня нашло. Я почти ничего не помню. Может быть, попытался ее поцеловать. Знаю только, что она меня оттолкнула. И тут на меня вдруг накатило: я обхватил пальцами ее шею и начал сближать пальцы. Наконец-то я ощутил ее так близко, наконец-то посмотрел ей в глаза. И я кончил. В первый раз без мастурбации. Этот оргазм был самым сильным в моей жизни. А потом я снова взглянул на нее. Она посинела, язык вывалился наружу, глаза налились кровью. Выглядела она ужасно. Мне стало стыдно, что я любил такую уродину, и я спрятал ее в колодце. Я вернулся к мальчику, который нас дожидался, и сказал ему, что это он во всем виноват, потому что отправил Росселлу проверить, нет ли других оползней, и оползень сошел как раз на нее. Если он хоть раз откроет рот и скажет кому-нибудь, его посадят в тюрьму. Потом я взял его за руку и отвел домой.

– И что потом стало с этим мальчиком?

– Двадцать лет спустя его я тоже убил. И мне это не понравилось, Леночка. В сущности, он был первым, над кем я имел безграничную власть. Бруно действительно ни разу не открыл рта. Он понял меня буквально. Я узнал, что много лет он не разговаривал ни с кем, даже с родными. А потом, к несчастью, он вырос. И начал постепенно вспоминать все, что с ним произошло, и у него появились сомнения. Мне пришлось сбросить его с того чертова виадука. Когда его переехал первый грузовик, он был еще жив. Но мне не хотелось на это смотреть. В таком убийстве нет красоты, Леночка. Поверь мне, я был потрясен. Я очень чувствительный человек, Леночка, даже если ничего не ощущаю, когда кто-то умирает. Только ярость, что все кончилось. Наслаждение я испытываю раньше, когда чувствую у себя в руках трепещущую жизнь. Потом – нет, потом я прихожу в состояние растерянности и замешательства. Я понимаю, что во мне срабатывает импульс делать какие-то странные вещи, например поедать человеческое мясо. Но я не знаю, как это объяснить, Леночка. Меня охватывает гнев на человека, который умер, и я прихожу в ярость, потому что он не должен был умирать. Я пытаюсь удержать его в жизни, поместив внутрь себя. Если я его съедаю, он продолжает существовать.

Елене снова стало плохо. Она покосилась на рот своего собеседника. «Спокойно, надо казаться равнодушной. Словно ничего страшного он не сказал, так, безделицу какую-то. И при этом не забывать, что надо до конца играть роль убийцы». Она немного поразмыслила.

– А я вот не хотела, чтобы мой муж продолжал существовать, – ответила она.

– Да, это другое. На самом деле я не ел ни Росселлы, ни Бруно, ни моей матери, потому что они уже существовали во мне, как бы там ни было. Улавливаешь разницу, Леночка? В случаях с ними мне не нужно было их убивать. Согласен, мать умерла от рака. Однако остальные двое – нет, их убил я. Они уже достаточно пожили во мне. Ты веришь в предвидения, Леночка?

– В каком смысле?

Елена должна была сохранять спокойствие во что бы то ни стало. Каждый вопрос – это выигранное время.

– Сейчас я тебе объясню, что имею в виду под предвидениями. Это когда ты затрагиваешь историю, которая тебя не касается, но при этом переживаешь так, словно это произошло с тобой. Со мной такое случалось, когда мне рассказывали о Винченцо Верцени.

– И тем не менее ты себя так не называешь, – перебила его Елена.

– Это верно, с тобой я пользовался другим, поддельным именем. Ты не можешь знать, кто такой Винченцо Верцени. Это убийца из XIX века, из моих долин, который испытывал те же порывы, что испытываю сейчас я. Первый серийный убийца в Италии. Дети вырастали на его истории и пересказывали ее друг другу, потому что в этом возрасте нас обычно очаровывает страх. Но у меня все было по-другому. Винченцо меня не пугал, он меня волновал, Леночка.

– А какое отношение он к тебе имел?

– Поначалу, когда я начал убивать тем же способом, то даже не думал ни о каком Верцени. Может, даже отталкивал его от себя. Мысль о том, что кто-то еще может жить той же жизнью, что и я, была мне невыносима. Я не воспринимал его как одну из своих сторон. Я был другой. Я признавал себя только как замечательного юношу, вернувшегося из далекого путешествия и очень любившего свою приемную мать. И мать тоже обожала этого юношу. Когда я был рядом, мама могла вообще ни о чем не беспокоиться. Я ходил в магазин, готовил, водил ее в кино или в ресторан. Я снял дом в Милане, но там никогда не жил. Жил я в Суизио, как раз над маминой квартирой. Квартира в Милане была нужна только для того, чтобы мама поверила: я живу обычной жизнью, мне хорошо. На самом деле никакой обычной жизни у меня не было: ни невесты, ни друзей. Но мне так хотелось, чтобы она считала меня нормальным. В миланском доме я и ночевал-то всего несколько раз, зато аренду платил регулярно, как образцовый квартиросъемщик. И этот воображаемый дом, в котором шла воображаемая жизнь, признавал за мной право рассказывать ей, что я влюблен, что завел дружбу с тем-то и с тем-то. Я даже рассказывал ей, что в Милане я организовал небольшую волонтерскую организацию, как она. Как же мама мной гордилась!

– А на самом деле?

– На самом деле когда я не возвращался домой, то был за границей, а не в Милане. Есть места, где человеческая жизнь ничего не стоит и убивать там легко.

Елена подумала: «Как на Украине», но ничего не сказала, потому что не хотела примерять на себя роль жертвы. Она должна держаться с ним на равных. Как убийца с убийцей.

– Бьюсь об заклад, тебя это бесило, – сказала она.

– Это уж точно. Я был настолько взбешен, что делал все, чтобы хоть кто-то это заметил. Я оставил один труп на пляже курорта, другой – в прачечной крупного отеля. А они – ничего, никакой реакции. Заворачивали труп и куда-то уносили, чтобы не пугать туристов. Вот тут-то мне и пришел на ум Винченцо Верцени. Ему выпала честь быть главным действующим лицом в процессе века. А почему? Потому что он убивал людей в долине, где жил. Это были горничные, официантки, которых и я тоже убивал, но маленькие городки и местечки ревниво относятся к своим жителям и могут ожесточиться и за официантку. Главное – чтобы она не была проституткой, за такую никто не станет мстить.

– Тебе так нравится быть в центре внимания?

– Поверь мне, Леночка, это не нарциссизм. Мне все равно, узнают, кто я такой, или нет. Я и сам не знаю, кто я. Это более сложный гнев, понимаешь? Гнев против меня самого и того, кто за мной последует. Разве всем может быть безразлично? Тогда меня и замкнуло, Леночка. Я объединил жителей нашей долины и миф о Верцени. И ведь сработало. Они наконец-то стали замечать, что кого-то недосчитались.

– И ты стал знаменитым?

– Даже чересчур. Первые полосы газет и обложки журналов меня смущали. Поверь, это было ужасно. Мне нравилось столько девушек, однако только с единицами я мог сблизиться. Именно потому, что был с ними знаком и они мне доверяли. Понимаешь, Леночка? Для чисто совершенного убийства необходимо создать хотя бы минимум доверия. Иначе никто не сядет к тебе в машину. Анета была очаровательна, я ей дал множество дельных советов. Она хотела летать на самолетах, как я, и получить такую же профессию. Я ее уговаривал, что на самом деле работа эта бесполезная. Ты тоже будешь официанткой, просто на самолете. Но она была упряма: «Хоть мир посмотрю». Я ее задушил без особой охоты, даже без оргазма. Я хотел не ее, я хотел, чтобы кто-то все-таки заметил, что люди исчезают. В этом она была моим инструментом. Ярость, которая пришла потом, выбила меня из колеи. Этому я действительно не умею сопротивляться, Леночка.

Елена опустила глаза, но тут же об этом пожалела. «Смотри ему прямо в лицо, Леночка. Не нарушай колдовства. Не попади в западню». Надо постоянно показывать ему, что ты его не боишься.

– А как было с другими?

– С Даной оказалось гораздо труднее. Мне необходимо убивать плохих матерей, чтобы случайно не убить хорошую. Это выбор на трезвую голову. Я словно всегда видел свою приемную мать и никогда не смог бы лишить ребенка такой радости. Однако Дана, хоть и плохо обращалась с сыном, была симпатична и великодушна. Когда я приходил к ней на массаж, мы много разговаривали. Обо всем на свете, кроме, конечно, моих преступлений. Она была очень отзывчивой и никогда никого не судила. Когда я стал ее душить, Дана очень удивилась, да и я тоже. Оргазм пришел помимо воли, и мне было ужасно стыдно.

– А когда убивал мужчин, тоже испытывал оргазм?

Гениальная мысль: делать комплименты в одиночку. Она его вроде бы обозвала. И что?..

– Нет. С Форести все было совсем по-другому. За всю жизнь это было единственное хладнокровное убийство. Ты не представляешь себе, каким был Форести, Леночка. Муж, у которого есть любовница, и он хочет с ней сбежать, но не может, потому что жена грозится все у него отобрать, включая работу. И что он делает? Он ее убивает и пользуется популярностью серийного убийцы, чтобы незаметно затесаться среди громких убийств. Жаль, что этим серийным убийцей был я. А что бы ты сделала на моем месте, Леночка? Ты бы его наказала?

– Конечно, – ответила Леночка.

Лена настолько вошла в роль, что спросила себя: а смогла бы она кого-нибудь убить? Наверное, смогла бы. Вот этого.

– Все равно, одним преступлением больше, одним меньше. Я видел его по телевизору, он только и делал, что раздавал интервью, и это злило меня все больше. И мать тоже на него сердилась и говорила, что это он убил жену. И была права, потому что я ее не убивал. Я бы никогда не отнял у троих детей такую заботливую мать. Отрезать ему голову было очень трудно, Леночка. Голова не желала отделяться от тела. Мне чуть не стало плохо, но позволить себе отступить я не мог. Я с полчаса проработал мачете. Мерзкий трофей, но я впервые покидал место преступления, гордый собой. Кто еще смог бы это сделать? Только я знаю, что такое убить кого-нибудь и что пути назад нет. Рано или поздно он пошел бы под суд, но из тюрьмы можно выйти.