Ностальгия
Шрифт:
Мария Ивановна с детьми живет в Юрьевце на Волге с 1941 по 1943 год. Они переписываются, дети посылают свои рисунки. Андрей читает «Мифы и легенды Древней Греции» и непрерывно рисует войну, «настоящую и Троянскую».
В 1943 году Мария Ивановна возвращается с детьми из Юрьевца в Москву, какое-то время они живут в Переделкино. Все, кто видели фильм Андрея Тарковского «Зеркало», помнят эпизод приезда с фронта отца, детей, бегущих, спотыкающихся, падающих, замирающих на груди отца, и боевой орден «Знак почета» на гимнастерке. Орден этот Арсений получил в действующей армии. Спустя полгода после свидания с детьми война для него закончилась. Он был тяжело ранен и в результате нескольких ампутаций лишился ноги. Всю остальную жизнь ходил с протезом. Дело не только в том, что происходит, что случается с нами, но в том, как мы относимся к случившемуся. «На войне я постиг страдание. Есть у меня такие стихи, как я лежал в полевом
24
Арсений Тарковский. Собр. соч., т. 2, с. 242. М., 1991
Стихи так и названы — «Полевой госпиталь».
«…я лежал в позоре, в наготе,
В крови своей, вне поля тяготенья…»
Писатель и поэт Лаврин, одно время близкий Тарковскому и, как все, кто его знал, влюбленный в него, в работе «Что такое смерть» пишет:
«Помню, как на заре туманной юности меня потряс рассказ поэта Арсения Тарковского об его опыте внетелесного существования. Это случилось с Тарковским в январе 1944 года, после нескольких ампутаций ноги, когда он погибал в госпитале от гангрены. Он лежал в маленькой, тесной палате с очень низким потолком. Лампочка, висевшая над его кроватью, выключения не имела, и приходилось вывинчивать ее рукой. Однажды, выкручивая лампочку, Тарковский почувствовал, что его душа (сознание) спиралеобразно выскользнула из тела — вывинтилась, подобно лампочке из патрона. Удивленный, он глянул вниз и увидел свое тело. Оно было совершенно недвижно, как у человека, спящего мертвецким сном. Затем ему почему-то захотелось посмотреть, что делается в соседней палате. Он стал медленно «просачиваться» сквозь стену, но в какой-то момент почувствовал, что еще немного и он уже никогда не сможет вернуться в свое тело. Это его испугало. Он снова завис над кроватью и каким-то странным усилием скользнул в тело. Как в лодку» [25] .
25
«Психология смерти и умирания». Минск, 1998, с. 133.
Предчувствием, интуицией можно объяснить строки 1942 года:
«Немецкий автоматчик подстрелит на дороге,
Осколком ли фугаски перешибут мне ноги…»
Только в 1944 году в госпитале в Москве профессор Вишневский делает последнюю операцию — полную ампутацию ноги.
«Оттуда» иногда возвращаются. Рассказ, переданный Лавриным, достоверный. По спирали из кругов ада, как бабочка одного из стихотворений поэта «Из тени в свет перелетая, она сама и тень и свет», — душа оживала силою воли, судьбы, искусством врачей и любовью близких.
«Душа, зачем тебе Китай?
О госпожа моя цветная,
Пожалуйста, не улетай!»
Из писем в госпиталь знаем, как эта необычная семья живет заботами об отце и муже, о бытовых трудностях.
Обсуждается вопрос с Арсением, стоит ли говорить сейчас детям о ноге или потом, где лучше заказывать протез и многое другое. Госпиталь в основном на Тониных плечах. Умирает страдавшая много Мария Даниловна. Так ли, иначе уже — в 1944 году Антонина Александровна перевозит Арсения в Переделкино, где тем летом на даче жили дети.
«Когда мир раскалывается надвое, трещина проходит через сердце поэта» — так написал однажды поэт Генрих Гейне.
Поездка в Грузию в 1945 году была настоящим праздником. Кроме переводческой работы были новые встречи, друзья, разговоры, послевоенные застолья. Это была та Грузия, которой сегодня уже нет, как и многого другого из жизни 45-го года, года Победы и надежд.
В Грузию Арсения Александровича пригласил поэт Симон Чиковани, тогда первый секретарь Союза писателей Грузии. И хотя время было трудное, гостеприимство друзей не имело границ. Немного отдохнув, Арсений засел за работу — переводы Григола Абашидзе, Георгия Леонидзе, Симона Чиковани и других поэтов Грузии. Арсений полюбил Чиковани, его поэзию, натуру, высокую культуру этого человека. Они стали друзьями.
В 1967 году Арсений Александрович мысленно возвращается в ту Грузию 45-го года в стихах «Ласточки».
«Я в Грузии бывал, входил и я когда-то
о щебню и траве в пустынный храм Баграма…»
Тогда же, в сорок пятом,
через поэзию проходит тень женщины по имени Кетавана, с которой он познакомился в Тбилиси. Проходит легко, грустно, почти неосязаемо, сквозь сетку дождя.«Сеет дождь из тумана,
Капли падают с крыш.
Ты, наверное, спишь,
В белом спишь, Кетавана?»
1946 год перевернул всю жизнь страны и надолго отбросил ее назад — в кошмар страха от светлой послевоенной надежды обновления. Арсений Александрович готовил для печати свой первый сборник «Стихи разных лет». Символично, что обсуждение сборника в Союзе писателей состоялось в конце декабря 1945 года. Собрание вел поэт Павел Антокольский, хорошо относившийся к поэзии Тарковского и к нему самому. Выступали Лев Ошанин, Маргарита Алигер и многие другие популярные тогда поэты. Издание было одобрено, и началась работа с Ленинградской типографией. Летом был готов сигнальный экземпляр. Но тут наступил любимый в России август — август 1946 года. Как раз все возвращаются отдохнувшие из отпусков, школьники собираются в школу. Вот тут-то и вышло постановление ЦК ВКП(б). О журналах «Звезда» и «Ленинград». Доклад делал лично товарищ Жданов, первый секретарь Ленинградского обкома партии. Затем последовало постановление о театре, кино, музыке, — по всему фронту идеологии народ построили в ряд по команде «смирно». Это безумие неизвестно чем бы закончилось (вспомним репрессии конца сороковых годов), если бы не смерть вождя народов в 1953 году.
«Тянет железом, картофельной гнилью,
Лагерной пылью и солью камсы,
Где твое имечко, где твои крылья,
Вий над Россией топорщит усы», —
писал А. Тарковский в 1946 году. Покойный философ Мераб Мамардашвили точно заметил, что, что бы у нас ни произошло, к событию поворачивается всей своей огромной массой вся страна. Откликаются все: рабочие, колхозники, учителя, труженики всех родов, естественно, школьники. Кстати, эта традиция живуча. Я сама видела в информационной программе, как в пионерском лагере у детей-беженцев из Чечни собирали копейки в пользу семей пострадавших, затонувшей лодки «Курск».
Тогда, в 1946 году, вся страна узнала, что Ахматова еще жива, Зощенко жив тоже, а композитор Шостакович небезгрешен. У нас эта традиция всеобщего участия страшна, смешна, но порой приносит неожиданную популярность. «Не важно что, главное — чтоб писали».
Нечего и говорить, что набор первой книги Арсения был рассыпан, и автор остался с единственным экземпляром. Первого сборника пришлось ждать шестнадцать лет, до 1962 года.
В том же, 1946 году, таком страшном для всех, Арсений Александрович знакомится у Георгия Аркадьевича Шенгели с Анной Ахматовой. Пути их пересеклись через пять лет после смерти Марины. Знакомство и дружба с Ахматовой именно в это время была вовсе не безопасна. Эта дружба поэтов, так же как и союз с Мариной, — свидетельство того, что Арсений Александрович был не только бесстрашен и честен, но и еще одно: поэзия и поэты — превыше всего. «Поэт всегда прав», — говорила Ахматова. Достовернейший свидетель и летописец ее жизни Лидия Корнеевна Чуковская записала, как однажды зимой 1963 года у Маргариты Алигер Ахматова читала стихи Арсения Тарковского, посвященные Цветаевой.
«Анна Андреевна попросила нас всех усесться ближе и прочитала пять стихотворений памяти Марины Цветаевой. Автор — Арсений Тарковский. Не сразу привыкаешь к противоестественному сочетанию: голос Ахматовой произносит не ахматовские стихи. Из ее уст чужие слова и ритмы звучат странно: уж очень мы привыкли, чтобы этот голос говорил только свое. Читала она медленно, серьезно, читала, как все и всегда, — из глубины. Стихи мне понравились — очень» [26] .
26
Лидия Чуковская. Записки об Анне Ахматовой, т. 3, с. 32. М., 1997
Отношения профессиональные и личные обоих поэтов были полны любви и уважения, но каждый оставался при своем характере и мнении. В мае 1964 года состоялся первый публичный вечер поэзии Ахматовой в Музее Маяковского. На вечере выступал Арсений Александрович. Все та же Лидия Корнеевна на следующий день рассказывала, как прошел вечер, а Ахматова ей в ответ: «Я с Арсением Александровичем почти что в ссоре. Он пришел ко мне однажды и целый день просил, молил, настаивал, чтобы я не писала о Модильяни, потому что я не умею писать прозу. Я обиделась и уже полгода ему не звоню». Чуковская насилу уговорила ее позвонить. Ахматова терпела, терпела и позвонила. «Ну что, — спрашивает Лидия Корнеевна, — помирились?» «Позвонила. Оказывается, он даже не понял, что мы в ссоре». Со своей стороны Ахматова в долгу не оставалась, и рассказ об этом невозможно не привести.