Новь

– Слава богу, Марианна у меня еще очков не носит, - вмешалась Сипягина, и с воротничками и с рукавчиками пока еще не рассталась; зато естественными науками, к искреннему моему сожалению, занимается; и женским вопросом интересуется тоже... Не правда ли, Марианна?

Все это было сказано с целью смутить Марианну; но она не смутилась.

– Да, тетушка, - отвечала она, - я читаю все, что об этом написано; я стараюсь понять, в чем состоит этот вопрос.

– Что значит молодость!
– обратилась Сипягина к Калломейцеву,- вот мы с вами уже этим не занимаемся, а?

Калломейцев сочувственно улыбнулся: надо ж было поддержать веселую шутку любезной дамы.

– Марианна Викентьевна, - начал он, - исполнена еще тем идеализмом... тем романтизмом юности... который ... со временем...

– Впрочем, я клевещу на себя, - перебила его Сипягина, - вопросы эти меня интересуют тоже. Я ведь не совсем еще состарилась.

– И я всем этим интересуюсь, - поспешно воскликнул Калломейцев, - только я запретил бы об этом говорить!

– Запретили бы об этом говорить?
– переспросила Марианна.

– Да! Я бы сказал публике: интересоваться не мешаю ... но говорить... тссс!
– Он поднес палец к губам.
– Во всяком случае, печаьтно говорить запретил бы! безусловно!

Сипягина засмеялась.

– Что ж? по-вашему, не комиссию ли назначить при министерстве для разрешения этого вопроса?

– А хоть бы и комиссию. Вы думаете, мы бы разрешили этот вопрос хуже, чем все эти голодные щелкоперы, которые дальше своего носа ничего не видят и воображают, что они... первые гении? Мы бы назначили Бориса Андреевича председателем.

Сипягина еще пуще засмеялась.

– Смотрите, берегитесь; Борис Андреич иногда таким бывает якобинцем...

– Жако, жако, жако, - затрещал попугай.

Валентина Михайловна махнула на него платком.

– Не мешай умным людям разговаривать!.. Марианна, уйми его.

Марианна обернулась к клетке и принялась чесать ногтем попугайчика по шее, которую тот ей тотчас подставил.

– Да, - продолжала Сипягина, - Борис Андреич иногда меня самое удивляет. В нем есть жилка... жилка... трибуна.

– C'est parce qu'il est orateur!
– сгоряча подхватил по-французски Калломейцев.
– Ваш муж обладает даром слова, как никто, ну и блестеть привык... ses propres paroles le grisent, а к тому же и желание популярности...Впрочем, он теперь несколько рассержен, не правда ли? Il boude? Eh?

Сипягина повела глазами на Марианну.

– Я ничего не заметила, - промолвила она после небольшого молчания.

– Да, - продолжал задумчивым тоном Калломейцев, - его немножко обошли на Святой.

Сипягина опять указала ему глазами на Марианну.

Калломейцев улыбнулся и прищурился: "Я, мол, понял" .

– Марианна Викентьевна!
– воскликнул он вдруг, без нужды громко, - вы в нынешнем году опять намерены давать уроки в школе?

Марианна отвернулась от клетки.

– И это вас интересует, Семен Петрович?

– Конечно; очень даже интересует.

– Вы бы этого не запретили?

– Нигилистам запретил бы даже думать о школах; а под руководством духовенства - и с надзором за духовенством - сам бы заводил!

– Вот как! А я не знаю, что буду делать в нынешнем году. В прошлом все так дурно шло. Да и какая школа летом!

Когда Марианна говорила, она постепенно краснела, как будто ее речь ей стоила усилия, как будто она заставляла себя ее продолжать. Много еще в ней было самолюбия.

– Ты не довольно подготовлена?
– спросила Сипягина с ироническим трепетанием в голосе.

– Может быть.

– Как!
– снова воскликнул Калломейцев.
– Что я слышу!! О боги! Для того, чтобы учить крестьянских девочек азбуке, - нужна подготовка?

Но в эту минуту в гостиную с кликом: "Мама, мама! папа едет!" - вбежал Коля, а вслед за ним, переваливаясь на толстых ножках, появилась седовласая дама в чепце и желтой шали и тоже объявила, что Боренька сейчас будет!

Эта дама была тетка Сипягина, Анна Захаровна по имени. Все находившиеся в гостиной лица повскакали с своих мест и устремились в переднюю, а оттуда спустились по лестнице на главное крыльцо. Длинная аллея стриженых елок вела от большой дороги прямо к этому крыльцу; по ней уже скакала коляска, запряженная четверней. Валентина Михайловна, стоявшая впереди всех, замахала платком, Коля запищал пронзительно; кучер лихо осадил разгоряченных лошадей, лакей слетел кубарем с козел да чуть не вырвал дверец коляски вместе с петлями и замком - и вот, с снисходительной улыбкой на устах, в глазах, на всем лице, одним ловким движением плеч сбросив с себя шинель, Борис Андреевич спустился на землю. Валентина Михайловна красиво и быстро вскинула ему обе руки вокруг шеи - и трижды с ним поцеловалась. Коля топотал ногами и дергал отца сзади за полы сюртука... но тот сперва облобызался с Анной Захаровной, предварительно сняв с головы пренеудобный и безобразный шотландский дорожный картуз, потом поздоровался с Марианной и Калломейцевым, которые тоже вышли на крыльцо (Калломейцеву он дал сильный английский shakehands, "в раскачку" - словно в колокол позвонил) - и только тогда обратился к сыну; взял его под мышки, поднял и приблизил к своему лицу.

Пока все это происходило, из коляски, тихонько, словно виноватый, вылез Нежданов и остановился близ переднего колеса, не снимая шапки и посматривая исподлобья ... Валентина Михайловна, обнимаясь с мужем, зорко глянула через его плечо на эту новую фигуру; Сипягин предупредил ее, что привезет с собою учителя.

Все общество, продолжая меняться приветами и рукопожатиями с прибывшим хозяином, двинулось вверх по лестнице, уставленной с обеих сторон главными слугами и служанками. К ручке они не подходили - эта "азиатщина" была давно отменена - и только кланялись почтительно, а Сипягин отвечал их поклонам больше бровями и носом, чем головою.

Нежданов тоже поплелся вверх по широким ступеням. Как только он вошел в переднюю, Сипягин, который уже искал его глазами, представил его жене, Анне Захаровне, Марианне; а Коле сказал: "Это твой учитель. Прошу его слушаться! Подай ему руку!" Коля робко протянул руку Нежданову, потом уставился на него; но, видно, не найдя в нем ничего особенного или приятного, снова ухватился за своего "папу". Нежданов чувствовал себя неловко, так же, как тогда в театре. На нем было старое, довольно невзрачное пальто; дорожная пыль насела ему на все лицо и на руки. Валентина Михайловна сказала ему что-то любезное, но он хорошенько не расслышал ее слов и не отвечал, а только заметил, что она особенно светло и ласково взирала на своего мужа и жалась к нему.

В Коле ему не понравился его завитой, напомаженный хохол; при виде Калломейцева он подумал: "Экая облизанная мордочка!" - а на другие лица он вовсе не обратил внимания. Сипягин раза два с достоинством повертел головою, как бы осматривая свои пенаты, причем удивительно отчеканивались его длинные висячие бакенбарды и несколько крутой, маленький затылок.

Потом он сильным, вкусным, от дороги нисколько не охрипшим голосом крикнул одному из лакеев: "Иван! проводи господина учителя в зеленую комнату да чемодан их туда снеси", - и объявил Нежданову, что он может теперь отдохнуть, и разобраться, и почиститься - а обед у них в доме подают ровно в пять часов. Нежданов поклонился и отправился вслед за Иваном в "зеленую" комнату, находившуюся во втором этаже.