Нова Свинг

– Бля-а! – молвила она пятью минутами позже – голосом призрака, через корабельные динамики. – Работает!

– Это уже кое-что, – согласился Антуан.

Они мгновение глазели в пространство, затем, застигнутые изумлением, друг на друга. Космос! Проверка инфраструктуры подтвердила первоначальные догадки.

– Это корыто реально работает!

Устрашенные и взбудораженные, слегка рассерженные, но обнадеженные собственным профессионализмом, они поспешили обратно. Ирэн-Мона, в розовых колготках, бледная, но счастливая, освежала макияж в ожидании их возвращения; блестящий красный несессерчик Антуану был уже знаком.

– И как же оно работает? – требовательно вопросила она. В продолжение испытаний, призналась Ирэн, она сидела в админском кафетерии за мороженым «Белый свет», [42] не осмеливаясь даже взглянуть на стартовую площадку.

– Но я видела вспышку. Вы крепко подсветили этот дождь, осмелюсь я заметить. Я за вас ноги скрестила.

– Поверить не могу, – ответила Лив Хюла, – что эта хрень работает.

После этого они переселились на корабль всей троицей и приступили к осторожным тренировочным полетам в космос – так делает первые шаги младенец. Хотя взгляды Ирэн и Лив на жизнь существенно различались, они нашли общий язык, – по крайней мере, им удавалось управляться с Антуаном. Антуан же, в свою очередь, и рад был подчиняться. В конце концов, он к этому привык, однако перед Моной признаваться в том не желал. Им всегда теперь было о чем поговорить. Антуан с Ирэн болтали о личностном развитии и вдохновляющих на свершения целях. Ирэн с Лив – о том, как важно правильно представлять себя людям. Антуан с Лив – о Вике Серотонине, которому в нынешнем деле были многим обязаны.

42

«Белый свет» (White Light, 1980) – сюрреалистический роман американского математика и писателя Руди Рюкера.

– Меня всегда тянуло к тем, кто сильнее, – признавался Антуан Лив. – В конечном счете это, пожалуй, вошло в привычку. Но она же принесла хорошие результаты.

Лив вздрогнула.

– Такие, как Вик, слишком сильны, чтобы удержаться в их непосредственной близости.

Но, пересказав этот диалог Ирэн, она получила в ответ лишь фырканье.

– Вик Серотонин – самый что ни на есть слабак из всех слабаков, каких я встречала, – без обиняков отвечала Мона. – Поверь мне, я их навидалась предостаточно. – Она рассмеялась. – И натрахалась с ними предостаточно, – добавила она, – не включая, однако, самого Вика.

Разговор этот велся примерно в тридцати тысячах миль над планетой. Не снимая малышки с пляжа и не погружая в прилив, говорил Антуан, они разведали о «Нове Свинг» столько, сколько вообще было возможно. А теперь намеревались переключиться на динаточные драйвера – всего на пару наносекунд, чтобы проверить, как она сладит с таким нахальным вызовом законам физики. Но прежде чем приступить, следовало выбраться за пределы обширной и по виду таинственной свалки кораблей, где они оказались. В образумленном тумане наночастиц, сходном с ионизированным газом, полыхали сверкающие дуги, яркостью не уступая поликремниевым двигателям. Колоссальные ржавые туши тащились через пространство, понукаемые этими вспышками. Область активности сферой окружала всю планету, напоминая расширяющийся волновой фронт глубиной от тысячи миль до двух тысяч. Ирэн глядела в иллюминатор. Она мало что, по собственному утверждению, знала о людях, да и это выяснить оказалось сложно – людей же так много; но необозримые чудеса космоса никогда не переставали ее изумлять.

– Что это такое? – шепнула она себе.

– Карантинные орбиты, – сообщила ей Лив Хюла. – Они расширяются с каждым днем.

* * *

На Стрэйнт-стрит Эдит Бонавентура выдрала с корнями старую оцинкованную барную стойку Лив Хюлы и установила на ее месте небольшую сцену. Пол тоже содрали и заменили на черно-белую плитку. Нанятый Эдит реставратор придал части стенных деревянных панелей оттенок красного дерева с теплым оранжевым отливом. Эдит избавилась от потолочных вентиляторов, предпочтя канделябры. Новую барную стойку целиком отлили из глыбы переплавленного стекла, а позади разместили шкафчики для стеклянной посуды с подсветкой.

Сменив тему цветового оформления, она поменяла и свет. Тему Эдит придумала сама. Все предметы обстановки были смоделированы по ее воспоминаниям, чтобы придать уверенность и вдохновить на новые, более креативные и продуктивные отношения с людьми. Свет был повсюду: озарял выставку пятидесяти-шестидесяти аккордеонов из слоновой кости на роскошных демонстрационных подставках всех оттенков розового, от лососиного до неотонического; отражался, поблескивая и подрагивая, словно на мелководье, от прозрачного лака на металлических пластинах маренового или имбирного цветов; дразнил боковое зрение отражениями и интерференционными узорами нездешней странности. На всех ремешках и застежках имелись серебряные пряжки, а статуэтки ракетных кораблей на бронзовых подставках оканчивались шелковистыми на ощупь навершиями из дерева инопланетных пород мастерской отделки; однако доминантными элементами оформления оставались падающие звезды.

– Ибо, – любила пояснять Эдит, – такой звездой была и я в свое время.

Дважды в неделю она выходила на сцену сыграть образцы музыки танго набившейся в клуб толпе, разбавляя стандартные композиции забавными и маргинальными вставками, демонстрируя силу и глубину своей техники. Некоторые вставки обретали собственную популярность – взять, к примеру, «Линди под чарами Альцины», [43] на самом деле это была полька для инструмента возрастом пять миллионов лет, и никто толком не знал, как на нем играть. Тускнеющие рекламные объявления она собрала со всего гало и послала кружить по залу, снабдив новостными заметками о своих выступлениях двадцатилетней давности, но, невзирая на все эти старания, ее никто не вспоминал. А вот ее нынешние перформансы воспринимались как нечто новое и свежее. Для Эдит это значило мало, ей хватало и возможности переоткрыть себя. Она стояла ослепленная софитами, затянутая в ремешки и корсеты, осыпанная конфетти, с густым слоем макияжа на лице, в костюме слишком тесном для ее фигуры и выбранном тем вечером, возможно, под ковбойскую тему; ей трудно было отличить себя от тринадцатилетней Девчонки с Аккордеоном на голограмме. Инструмент снова начинал ее тяготить, и создавалось впечатление, что он вот-вот проскользнет у нее по талии и накренится за спину. Она разучивала новые партии на аккордеоне.

43

Альцина – волшебница, персонаж одноименной оперы Георга Фридриха Генделя (1728).

Эдит занималась тут всем, но за барной стойкой не стояла. На эту роль она наняла парня с пляжа, с которым Лив некогда провела ночь; оказалось, что тот предпочитает называть себя Никки Ривера, в честь премиального бренда чемоданов. Решение это оправдало себя. Никки без лишнего шума заботился о бизнесе. Он починил умывальник. Его навыки общения с людьми помогли повысить выручку. Он помогал и с новыми номерами программы: Эдит подбирала себе музыкантов со всего города по его советам. Спустя несколько месяцев в баре уже было не протолкнуться каждый вечер.

Танго оказалось посетителям в новинку, немало увеличивая их самооценку: они ведь так быстро обучались, когда надо веселиться, а когда восторгаться. Отличительной чертой бара стали дорогие коктейли, привлекавшие девушек в медовых шубках; нижнее белье у них, по заверениям Никки, было от Уэст. Толпа набивалась разношерстная, и, рассчитывай Эдит как-то цивилизовать улицу открытием нового заведения, усилия эти явно пропали бы втуне. Однако ее инвестиции в свое дело привели к тому, что заведение прославилось далеко за пределами не только Стрэйнта, но и города Саудади, а затем по всему Пляжу и меж звезд гало; в этом Эдит не приходилось сомневаться. Немногим выпадает второй шанс. Она перестала обивать пороги корпоративного порта, а вместо этого принялась размещать рекламу у рикш, а впоследствии связываться с туристическими агентствами напрямую.

Иногда аплодисменты под конец вечернего выступления заставляли ее разрыдаться. Тогда она произносила полушепотом:

– Этот выход на бис я хотела бы посвятить человеку, который значил для меня в жизни больше всех остальных: моему отцу Эмилю; «Le Tango du Chat» [44] ему бы особо понравилось.

Так бар Лив Хюлы получил новое имя.

Однажды под конец дня близ Рождества Лив сидела за столиком в компании Девчонки с Аккордеоном, пила водку и «Бриллиантин» без льда. Снаружи, на Стрэйнт-стрит, лавки портняжек закрывались раньше обычного. Резкие порывы ветра проносились по улице, принося за собой хлопья снега; внутри же, на тускло освещенной сцене бара, три девочки-подростка в платьях с блестками – сестры – искоса поглядывали на бармена Никки, который сидел на краю сцены, вполголоса переговариваясь с управляющей.

44

«Кошачье танго» (фр.). Также популярный ресторан в Париже.

– Свет и тень порою вытворяют одно и то же? – слышала Лив его слова. – В смысле, гм, подсветки?

Тут Девчонка с Аккордеоном, отточившая чуйку за тридцать лет в барах, улыбнулась и взглянула Лив Хюле в лицо.

– Ну и как тебе? – спросила она. – Хорошо я поработала?

Лив не знала, что ответить. Близилось Рождество. Спускалась тьма. На следующий день перед нею откроется новая жизнь – жизнь ракетной наездницы, доставляющей грузы в посылках без обратного адреса в неизвестные дотоле порты на планетах, о которых она прежде и краем уха не слыхала. Когда Лив впервые вернулась в «Le Tango du Chat», а произошло это несколькими неделями ранее, она готовила себя к переменам, но в то же время нервничала, не зная, что обнаружит там. Войдя внутрь, она ощутила, как сжимаются и скрываются в мгновение ока, подобно теоретическим измерениям выученной некогда космологии, десять лет ее жизни. Такова уж она, жизнь. Одно-единственное мгновение растягивается в вечность, а потом тебя из него выдергивают. Двигаясь вперед, время растягивало клееподобную субстанцию, которая ее здесь фиксировала, – вплоть до катастрофического разрыва. Ты-уловленная и ты-нынешняя – разные люди, ты-нынешняя и ты-прежняя – тоже; и самое безжалостное в этом, как открылось Лив, было то, что отличия между ними не кардинальны. Взвешивая про себя эти мысли, она услышала свой голос: