Новая игра

— Жить будет, — мельком посмотрев, определил Лама. — К утру оклемается… Уж ты шепни ему, чтобы нашёл по следам, хорошо?

В отличие от анаконд, тринаги в своём особом желудке умели сохранять проглоченные жертвы вполне живыми и жизнеспособными. Иногда в случае опасности они укрывали в нём собственное потомство.

— Вот и умничка, — одобрил тибетец, поглядывая, как ящер расправляется с лакомством. Подобрал вылизанную до блеска кастрюлю, зачерпнул тёплой аммиачной водицы, окатил недвижного Зигги…

И в этот момент земля у него под ногами тяжело вздрогнула и подвинулась…

Сегодня в Тевтобургском лесу не пели птицы. Исчезло, попряталось или ушло всё зверьё. Зато было полным-полно людей.

На первый взгляд могло показаться, что больше всего было мёртвых. Может быть, оттого, что половина живых качалась от ран и усталости, а остальные были обречены смерти. Между стволами буков и сосен плыл густой запах крови, боли, беды. Vae victis! [83] Да, история повторялась, только на этот раз римскую гордость втоптали в раскисшую грязь уже не галлы, а германцы. Хвала праотиу Манну — целую седмицу лил дождь, превративший низины Тевтобургского леса в хлюпающие болота. У римлян напрочь застрял обоз, пришли в негодность луки и баллисты, боевой строй перестал работать, битва утратила порядок и распалась на множество стычек и поединков, а один на один римский легионер германскому воину был не противник. [84] Полководец Квинтилий Вар покончил с собой, не желая попадать в плен, да и правильно сделал. Легат Нумоний Вал с конницей бежал к Рейну, бросив пешее войско на верную смерть. Оставшись без водительства, легионеры утрачивали мужество, бросали оружие и погибали, почти не обороняясь.

83

Горе побеждённым ( лат.). Завоевав Рим в 390 году до н. э., предводитель галлов Бренн потребовал выкуп в 1000 фунтов золота. В порядке дополнительного унижения галлы принесли неверные гири. А когда трибун Квинт Сультеций, руководивший переговорами, начал возражать, Бренн положил на весы ещё и свой меч, коротко сказав: «Горе побеждённым».

84

Римляне, превратившие своё государство в высокоэффективную боевую машину, в основном побеждали врагов по принципу «порядок бьёт класс».

Могучие Боги херусков ликовали на окровавленных небесах. Римлянам сполна воздали за всё. Их развешивали на сучьях, целыми манипулами [85] загоняли в болота, на них охотились, как на дичь. Мае victis!

Наконец ветерок начал развеивать смрады побоища, по лесу загорелись костры, возле которых запахло печёной вепревиной, и грозные боевые песни сменились насмешливыми и весёлыми, только что сложенными ради победы. Воины под присмотром хунт [86] честно делили богатую добычу. Скот, оружие, припасы — поровну. Ценные, на одного хозяина вещи — в глубину болот. Никто не должен ревновать, никто не будет выделен, но и не окажется обойдённым. Так заповедали праотцы, так будут поступать в германских лесах до самого скончания времён!

85

Манипула —подразделение римской армии.

86

Хунно, он же альдерман, — родовой старейшина.

Кажется, во всём Тевтобургском лесу песни не звучали только возле палатки вождей. Там молча стоял сам герцог [87] окружённый куннингами племён, прорицателями и жрецами. Все они смотрели на вершину могильного холма, только что засыпанную свежей землёй.

Там, на резном деревянном троне, сидела та, перед которой увенчанные боевой славой вожди были мальчишками, играющими в песке у ручья. Это была вёльва [88] по прозвищу Мрачная Веледа, которую никто не превзошёл в страшном ведовстве «сейд». Она была одноглазой: поговаривали, будто она сама лишила себя левого ока, отправив его присматривать за делами потустороннего мира. Высохшая, седая, с руками, напоминавшими лапы хищной птицы, она сидела чуть наклонившись вперёд, словно собираясь вот-вот взмахнуть плащом и взлететь…

87

Герцог— вождь, выбираемый на время войны.

88

Вёльва— провидица, волшебница. Это слово происходит из корня, имеющего значение «магический посох».

Право, этому никто бы особо не удивился.

У подножия кургана молча, не поднимая глаз, стояли тринадцать «женщин ночи» — сейдконур [89] в одеждах из меха ягнёнка, и никто не мог понять, к какому миру они принадлежали — к миру мёртвых или к миру живых.

А напротив трона вёльвы на вершине холма виднелся большой бронзовый котёл. И гордо, с фрамеей [90] и при мече стояла Туснельда, дочь куннинга херусков. Сегодня она будет правой рукой Веледы. Эту честь она заслужила в бою.

89

Сейдконур (мн.), от сейдкона — ведьма.

90

Фрамея— короткое копьё, употреблявшееся германцами.

Вот Веледа сделала знак своим ведьмам, приказывая начать заклинания:

— Речь! [91]

И зазвучал — глухо, потом всё громче и громче — исполненный ярости речитатив, напоминающий шум разгоревшейся битвы. Тем временем воины привели римлянина — бешено хрипящего, босого и почти обнажённого, в одной повязке вокруг чресл. Миг — и пленник был брошен на колени перед котлом, так что бронзовое дно отразилось в зрачках…

91

Заклинания в сейде так и называются «kvaedi» — речь.

Взгляд Веледы обратился на Туснельду.

— Нож!

Дочь куннинга взмахнула ритуальным клинком, и из рассечённого горла в котёл струёй хлынула алая кровь. Вёльва вглядывалась в истечение струй и слушала их журчание, вопрошая волю Богов. Выдастся ли добрым следующий год? Ждать ли урожая и мира? Родится ли скот, будет ли удача на промыслах и слава в боях…

— Мрак! — заставив всех вздрогнуть, провозгласила Веледа. — Глад! Кровь! Смерть! — Дождалась, пока приведут к котлу нового пленника, и приказала Туснельде: — Нож!

Сменялись и уходили в другой мир люди, рассекал горячую плоть отточенный металл, жизнь за жизнью необратимо стекала, пузырилась, заполняла котёл…

— Хватит! — подняла руку вёльва, и «женщины ночи» разом умолкли. — Вижу! Мрак! Глад! Смерть! Кровь! Всюду кровь!..

В это время по земле прошёл страшный гул, деревья ухнули и отозвались стоном, дрогнул холм, словно пролитая кровь оживила в нём мёртвых. Опрокинулся трон, плеснул и покатился котёл. Брызги, лужи, потёки, алые ручьи побежали в разные стороны. Они множились, ширились и росли, пока во всём мире не остался только один цвет — красный. Всюду лишь кровь, кровь, кровь…

— Чёрт, чёрт… — хрипло выругалась Эльза, продирая глаза.

Рядом зашевелился Отто.

— Что это было, майне либлих?.. Землетрясение? Ураган?..

Когда Лама вернулся к своему дубу, арийцы сидели на толстом изогнутом корне возле маленькой двери. Видно, высунулись наружу, разбуженные сотрясением и шумом, а обратно уйти так и не смогли — залюбовались. Между ними оранжевым огоньком светилась бутыль с гусеницей.

Необъяснимо поредевший туман распахнул над головами небо. Вместо пастельно-муарового шёлка бледной ночи пещёрских болот здесь зиял чёрный бархат, расшитый бриллиантами. Только луна плыла такая же полная и круглая. Больше ничего знакомого в здешних небесах найти не удавалось.

Зато дубы стояли высеченные из мерцающего антрацита, траву покрыло серебро, яма с водой стала гигантским зеркалом, отражавшим дивную красоту мира. А остатки тумана, как мутное молоко, уходили в невидимые стоки. И чем прозрачнее становилась дымка, тем явственнее звучали голоса ночной жизни леса. Как будто с него убирали исполинское ватное покрывало.

— А вы говорили, коллега, жизнь замирает… улыбнулся Отто, обвёл рукой ставшую сказочной поляну… и вдруг заорал от боли: — Чёрт! Ах ты, тварь!..

Что-то крылатое и стремительное спикировало на бутыль с гусеницей, схватило её и исчезло, полоснув Отто по кисти правой руки.

— Внутрь! Живо! — рявкнул Лама, и в руке у него сам собой возник финский нож, выхваченный из ножен. — Живо, говорю!.. — Заперев дверь, он несколько раз проверил засов, положил нож на ларь и хмуро глянул на Отто. — Ну что? Жить будем?

Он не улыбался.

— На войне бывало и пострашней, — гордо расправил плечи Отто.