Новая игра
Шрифт:
Отдохнувший Тихон выскочил из телеги и снова припустил за пикапом на своих четырёх. Теперь он не боялся потерять его из виду. Ушла за спину староверческая церковь, кладбище, пекарня, хозяйственный магазин…
И замаячил знакомый фасад гостиницы, видевший, как Тихон принимал власть в Пещёрке, власть, взятую в честном поединке с белым котом.
Там-то, у входа в гостиницу, со скрипом ручного тормоза и остановился пикап. Тихон нырнул в заросли жёлтых акаций — и как раз вовремя, чтобы увидеть: из дверей вышли двое желтокожих. Один — толстый, низенький и угодливый, другой — много старше, с повадками вожака. Вот он заглянул в кузов пикапа… и вдруг, развернувшись, наотмашь ударил спутника по лицу. Презрительно оскалил ровные зубы, что-то вполголоса проговорил, влепил толстяку добавочную пощёчину — и скрылся за дверью.
Едва он исчез, угодливого и покорного толстячка словно подменили. Ощерившись не хуже старого вожака, он что-то с надрывом прокричал и, дав пинка рулевому пикапа, убежал следом
«О, Праматерь…» — Тихон вылез из кустов и потрусил следом, точно саблезубый тигр, преследующий носорога. Вот увязнет тот в подтаявшей мерзлоте или в самородном асфальте, тут-то тигр на него и насядет…
К материализациям духов и раздачам слонов Василий Петрович, хоть убей, относился со скепсисом. Да, много всякого слышал. И даже кое-что видел. К примеру, вот этого осетра. И тем не менее научная совесть позволяла ему уверовать лишь в результаты экспериментов. Не в спонтанные чудеса, а именно в результаты, фиксируемые, воспроизводимые…
Кстати, об экспериментах.
В уединении своей палатки Наливайко вытащил блокнот и принялся крестить бумагу твёрдым угловатым почерком. Итак, дано: гениальный Бом [148] прав, и вселенная действительно являет собой исполинскую голограмму. То бишь всё по Гермесу Трисмегисту — что наверху, то и внизу. Очень хорошо, отлично. Теперь следствие: если Бом прав, то прав и Карл Прибрам, [149] утверждающий, что мозг человека — опять-таки голограмма, хранящая в себе всё устройство Вселенной. Но из этого вроде бы вытекает, что все человеки суть близнецы, до отвращения подобны, по крайней мере в сфере духовного. Однако это не так. А значит, люди не голограммы, но фракталы. Причём нелинейные. Подобные, но не идентичные. Каждый уникален. В мыслях, в поступках, во внешности, в желаниях. Единая голограмма, но в мириадах вариаций. Вселенский калейдоскоп с игрой сочетаний. А раз так, то с хорошей вероятностью можно предположить, что и весь наш мир — лишь одна из вариаций. То есть, по большому счёту, мир-то един, а вот частностей — бессчётное множество. Добрых, кровавых, злых, светлых, жестоких. И эти частности множатся каждый миг, смотря по нашим поступкам. И где-то Вторая мировая закончилась совсем не нашей победой. А где-то не сожгли Жанну д'Арк и не распяли Христа. И даже профессор Наливайко в каком-то из миров не уехал в Пещёрку, предпочтя размазать Ветрова [150] по стенке сортира. И мир — на чуть-чуть, но сделался другим. Может, стал лучше, а может, хуже. И даже, может, не чуть-чуть, а как следует. «Оттого, что в кузнице не было гвоздя…»
148
Дэвид Бом(1917–1992) — выдающийся англо-американский физик, выдвинувший теорию «голографической вселенной». Согласно этой теории, каждый пространственно-временной участок мира, подобно осколку голограммы, содержит в себе весь порядок Вселенной в его прошлом, настоящем и будущем. Поневоле вспоминается древнее изречение: «Человек, познай себя, и ты познаешь весь мир…»
149
Карл Прибрам(р. 1919) — американский нейропсихолог, профессор Стенфордского университета, рассматривает мозг как голографическую структуру.
150
Дарий Борисович Ветров, если кто не помнит, академик, бывший начальник Наливайко.
Наливайко вздохнул, перестал жаждать крови и опять сосредоточился на фрагментарности миров. Которые, как люди, подобны, но совсем не идентичны. А раз так, становится понятно, откуда взялся лямбда-член в пятом дифференциальном уравнении системы нелокальности, которую они вывели вместе с Мак-Гирсом. Член этот — тензор вариативности, знак непостоянства, поправка на игру. А значит, вполне возможно перейти к конкретике и определиться хотя бы в первом приближении с рабочей частотой. Один вариант мира, допустим, вибрирует так, а другой — этак. И если каким-то образом повлиять на частоту…
Перед глазами Наливайко пульсировали звёзды, сталкивались галактики, рождались и умирали миры. Потом снаружи ударили в рельсу, созывая на обед. Василий Петрович неохотно прервался, но, вернувшись к реальности, сразу ощутил зов желудка, сунул блокнотик в карман и зашагал в сторону кухни.
Однако скоро выяснилось, что звон рельсы следовало понимать скорее как тревожный набат. Профессор едва не налетел на взволнованную Варенцову.
Это мягко сказано — взволнованную. На железной полковнице просто лица не было.
— Оксана Викторовна, что?.. — остановился Наливайко. —
Кто умер? Кто? Ну, что случилось, говорите скорей!— Тихон пропал, — выдохнула Варенцова. — Отожрал осетрины, залез спать на берёзу… Потом вдруг как соскочит, как мне под ноги бросится… да с таким криком… шасть в кусты — и всё, и как в воду… Сколько ни звала, не выходит. Никогда раньше такого не было… всегда откликался… Даже когда по кошкам… Тут же рыси кругом… Сожрут и не подавятся!!!
— Ещё как подавятся, — успокоил её Наливайко. — Он, по-моему, сам кого угодно сожрёт. Или убежит, не дурак ведь. Давайте, Оксана Викторовна, пообедаем и будем его искать. Главное, кричать погромче. У них же слух не в пример нашему. Супруга вот говорит, я когда домой еду, мой оболтус за три квартала звук двигателя узнаёт и встречать к двери выходит. И здесь, только позову, он тут как тут… Ну не читал он у меня книжек, где написано, что азиату хозяин не нужен! — И, делом иллюстрируя сказанное, профессор вполголоса позвал: — Шерхан!.. — Выдержал паузу, нахмурился и несколько повысил тон: — Шерхан! Ко мне! Шерхан! — Засопел, набычился, помедлил, покусал досадливо губу и рявкнул так, что Оксана присела от неожиданности: — Шерхан!! Ты где, поганец?
А в ответ — тишина, нарушаемая только цоканьем перепуганной белки…
— Чёрт, — посмотрели друг на друга Варенцова и Наливайко. Всё поняли без слов — и синхронно кинулись к Краеву. На то он и джокер, чтобы всю правду знать.
А Краев, надумав проветрить заклинившие мозги, смотрел на ноутбуке «Правдивую ложь». Смотрел, светло ностальгируя и в глубине души переживая — и какого лешего потянуло Шварценеггера в губернаторы? Нет бы поднатужиться и новый хит снять. Поиграть с экрана мускулатурой. Искренне и простовато хмыкнуть на радость фанатам: «Ill be back…»
Или, может, они там ради любимца нации всё же подрихтуют конституцию, да и выберут Железного Арни президентом? [151] Краев не особенно удивился бы…
— Олег, Тихон пропал! — ворвалась в палатку Оксана. — Как сквозь землю провалился.
— И Шерхан исчез, — прогудел из-за её спины Наливайко. — Странное совпадение! Олег Петрович, выручайте! Покопались бы в этой вашей ноосфере, ну что вам стоит! Они звери всё-таки городские, а тут болота, змеи, хищники всякие, далеко ли до беды…
151
По современной конституции США президентом может стать только урождённый американец. Впрочем, в фильме «Разрушитель» («Demolition man») уже было высказано предположение, что «за великие заслуги» для Шварценеггера сделают исключение. Поживём — увидим…
В его голосе было столько боли, заботы и любви, что Олег тотчас остановил фильм и, не задавая дурацких вопросов, разом превратился в джокера. Помолчал мгновение, полузакрыв глаза… потом вздрогнул, как от удара током, и тихо произнёс:
— Хреново дело… Шерхан в Пещёрке… В большой беде… Тихон идёт по следу, но ему трудно…
— Ну да, с килограммом осетрины в пузе, — заново начала жить Варенцова.
Наливайко же угрюмо спросил:
— В беде — это как?
— А вот так, — мрачно пояснил Краев. — Лежит связанный под брезентом в пикапе. Если не вмешаемся, его съедят. Да не звери, а люди… В общем, надо ноги в руки — и в Пещёрку, детали уточним по дороге. Давайте, время уходит!
— Есть, понял, бегу к Моте…
И профессор выломился из палатки, чуть не унеся с собой полог.
— А я переоденусь пока, — сказала Варенцова. Вытащила из-под спальника оранжевую коробочку — и на глазах у изумлённого Краева стала превращаться в гражданку Притуляк, родом из Астрахани.
Арийцы. Новая игра
В брюхе «Гиганта» было холодно, шумно и оплывал лиловым светом менгир, закреплённый в особой раме из лучшего немецкого дуба. На поверхности его мерцали, перемигивались руны, и словно в ответ вспыхивати мандолы на стенах и знаки древней письменности Шаншунг Маар-инг, давно забытой в Тибете. Лица троих путешественников у сидевших на откидных скамьях, казались то кроваво-красными, то иссиня-чёрными, то мертвенно-бледными. Через линию фронта летела чета фон Кройц из Аненербе и тибетский Змеиный Лама. Все — в лётной амуниции, при парашютах и рюкзаках. Полузакрыв глаза, они настраивались на предстоявщее дело. Их не отвлекало даже свечение менгира.
Лама, с которым их недавно познакомили в «Ораниербурге» [152] у Отто Скорцени, фон Кройцам очень, не нравился. Одно слово, змей. Да к тому же матёрый. Вон какой выставил энергетический барьер — сплошная тьма, не пробьёшься. Не подглядишь, что у него на уме.
Лама, со своей стороны, примерно то же мог бы сказать и о фон Кройцах. Надменные арийцы (воздвигли зеркальную сферу, почему-то полагая при этом, что сами имеют право рыться у него в мыслях. Злобные, коварные твари. Кобель и сука, готовые с рычанием вцепиться в глотку. Ухо с ними нужно одержать востро и спиной ни в коем случае не поворачиваться…