Новая книга ужасов (сборник)

Примерно через час начался обеденный перерыв, и, как только я вышел из магазина, в меня кто-то врезался сзади, чуть не сбив с ног. Это оказался Билли. На лице у него виднелся огромный синяк, а сам глаз явно заплывал.

Тогда я сделал единственное, что оставалось сделать в этом случае. Я взял мальчика за руку и отвел в бар, чувствуя, как злость подступает к самому горлу. Когда Билли увидел Тома, то подбежал к нему, и тот взял его на руки. Затем Том посмотрел на меня через его плечо, и я ощутил, как мой гнев полностью меркнет перед такой яростью, какой во мне просто не могло возникнуть физически. Я пытался подобрать слова, чтобы описать эту ярость, но, казалось, это можно было сделать лишь средствами какого-то другого языка. Могу сказать лишь, что мне хотелось оказаться где-нибудь в другом месте, и я, стоя перед этим незнакомцем в черном пальто, ощутил настоящий холод.

Спустя несколько мгновений Том уже прижимал мальчонку к себе и тихо бормотал ему слова, которые, как я думал, были известны одним только матерям. Он вытер ему слезы и осмотрел глаз, а затем поднялся со стула, улыбнулся и сказал:

– Думаю, нам пора немного порисовать, что скажешь? – и, взяв Билли за руку, подхватил свою коробку с мелками и вышел на площадь.

Не знаю, сколько раз в тот день я выглядывал на них в окно. Они сидели бок о бок прямо на брусчатке, и ручонка Билли обхватывала палец Тома, а тот рисовал свои меловые рисунки. Время от времени мальчик тянул руку и добавлял что-нибудь свое, и Том улыбался и что-то говорил, отчего журчащий смех Билли разливался по всей площади. В магазине в тот день был такой наплыв, что я оказался буквально прикован к прилавку, но по количеству столпившихся на площади могу сказать, что Том вкладывал в свой рисунок значительную частичку себя и Билли, наверное, тоже.

Устроить перерыв мне удалось только часа в четыре. Пройдя под палящим солнцем по забитой людьми площади, я протолкнулся туда, где эти двое сидели с банками колы. А когда я увидел их рисунок, у меня отвисла челюсть и понадобилось минут пять, прежде чем я сумел вернуть ее на место.

Да, это была кошка, но не совсем обычная. Это был тигр в натуральную величину. Не помню, чтобы Том до этого рисовал что-нибудь такое крупное, и пока я стоял там под солнцем, пытаясь совладать со своими мыслями, мне почти показалось, что он был трехмерным – совсем как настоящий зверь, с впалым животом и будто бы переливающимся цветами хвостом. А Том, вырисовывая глаза тигра, выглядел таким сосредоточенным, что был сам на себя не похож – обычно он работал с самым спокойным выражением лица. Так прямо на моих глазах появилась оскаленная тигриная морда. И я видел, что он не просто вкладывал в свое дело частичку себя. Он работал в полную силу, отдавая себя всего и погружаясь еще глубже, чтобы набрать кровавые горсти и вынести их наружу. Тигр источал всю ту ярость, что я видел в глазах его создателя – и даже больше. И, как и его любовь к Рэйчел, эта ярость, казалось, была так велика, что ее не мог постичь кто-либо другой. Он изливал ее, облекая в форму стройного и кровожадного зверя, в котором начинала биться жизнь прямо перед нами, на этих камнях. А окрашиваясь в странные фиолетовые, голубые и красные цвета, он казался еще более живым.

Я наблюдал, с какой остервенелостью он творил и как мальчик время от времени ему помогал, добавляя штрих то там, то сям, и начинал понимать, что Том имел в виду в тот вечер, пару недель назад. Тогда он сказал, что просто нарисовал того мужчину, который доставил ему такую нестерпимую боль. Тогда, как и сейчас, он, должно быть, достиг того, что вы, наверное, назвали бы каким-нибудь «катарсисом». И помогло ему в этом его умение обращаться с мелками: он вытащил боль, что мучила его изнутри, и пригвоздил ее к чему-то твердому, к тому, от чего он мог уйти. Теперь он помогал мальчику сделать то же самое, и тот уже выглядел лучше: подбитый глаз был едва заметен при широкой улыбке, которая появлялась на его лице, когда Билли смотрел, как огромная кошка оживала прямо перед ним.

Мы все стояли и смотрели, как в какой-нибудь старой истории, где простому люду встречался незнакомый волшебник. Когда хвалишь чужую работу, всегда кажется, будто отдаешь частичку себя. Поэтому это часто делается с некоторой неохотой, но в тот день наше восхищение больше напоминало теплый ветерок. Бывает, что понимаешь: происходит что-то особенное, что-то, чего никогда не увидишь снова, что-то, на что никак не можешь повлиять – и остается просто смотреть.

Через некоторое время мне, правда, пришлось вернуться в магазин, хоть мне этого жутко не хотелось, да и Джон был хорошим парнишкой. Сейчас он, конечно, женат, но в то время думал только о девицах, и надолго оставлять его одного в часы такой суеты я не мог.

Тем временем этот долгий жаркий день подходил к концу. Я не закрывал магазин до восьми, пока не стало темнеть и площадь не опустела – туристы разошлись подписывать открытки и проверять, не запрятали ли мы где-нибудь хоть один, пусть даже крошечный «Макдоналдс». Мэри, наверное, уже достаточно натерпелась дома и сейчас догадалась, куда делся Билли и что здесь ему было безопаснее, чем где бы то ни было. И в этом она, пожалуй, была права.

Том и Билли закончили рисовать и уже некоторое время просто сидели. Том о чем-то рассказывал. Затем они поднялись, и мальчик медленно пошел к углу площади, пару раз оглянувшись, чтобы помахать Тому рукой. Тот смотрел ему вслед, а когда Билли скрылся, художник постоял еще немного, опустив голову, точно огромная черная статуя в сгущающейся тьме. Вид у него был довольно пугающий, и, скажу честно, я очень обрадовался, когда он наконец сдвинулся с места и зашагал в сторону бара. Я выбежал, чтобы догнать его, и поравнялся с Томом, как раз когда он проходил мимо рисунка. И тогда мне пришлось остановиться. Я просто не мог одновременно двигаться и смотреть на то, что предстало передо мной.

Рисунок, полностью законченный, выглядел каким-то неземным и, думаю, именно таким он и был. Даже не надеюсь, что сумею описать его словами, пусть за последние десять лет и видел его много раз во сне. Его нужно было видеть самому, присутствовать там в тот летний вечер, знать, что там происходило. Иначе вам покажется, будто это просто рисунок.

Тигр получился жутко страшным. Таким злым и голодным, что, ей-богу, не знаю, что и сказать: он выглядел так, словно вышел из темнейших уголков людского сознания. Боль, ярость и жаждущая мести ненависть были пригвождены к этим камням и выставлены напоказ – а я просто стоял и содрогался в сыром вечернем воздухе.

– Мы нарисовали ему рисунок, – тихо проговорил Том.

– Ага, – признал я и кивнул. Как я уже говорил, мне известно слово «катарсис», и я думал, что понимал, о чем говорил Том. Но смотреть на это еще хоть минуту мне совсем не хотелось. – Может, по пиву, а?

Буря внутри Тома продолжала бушевать. Я это видел: в нем бурлили эмоции, рвущиеся наружу, но тучи, как мне казалось, готовились разойтись, и сам я был этому только рад.

Мы медленно пошли в бар, где выпили по паре бокалов и посмотрели, как другие играют в бильярд. Том выглядел довольно усталым, хоть и все еще встревоженным, и я немного расслабился. Ближе к одиннадцати большинство посетителей стало расходиться, и я удивился, увидев, что Том заказал еще пива. Мы с Питом и Недом оставались в баре, и Джек, конечно, тоже, хотя мы и понимали, что наши любимые жены этого не одобряли. Нам просто казалось, что еще не время уходить. Снаружи стало уже достаточно темно, и лишь благодаря луне создавалось ощущение, что площадь была погружена в сумерки, а из окон бара на улицу лился теплый свет.

Позднее, около полуночи, случилось то, после чего, наверное, ни для кого из нас мир не останется прежним. Я говорю это так, будто был один, хотя на самом деле там находились мы все и все это запомнили.

Внезапно снаружи послышалось завывание, а затем приглушенный плач – он приближался. Том тут же вскочил на ноги и выглянул в окно, будто ждал, что это случится. Мы увидели, как через площадь бежал маленький Билли – по его лицу текла кровь. Некоторые из нас бросились к двери, но Том крикнул, чтобы все оставались в баре, и нас словно пригвоздило к нашим местам. Сам же он вышел наружу. Мальчик, увидев его, подбежал, и Том укрыл его плащом, крепко прижав к себе. Но внутрь он не возвращался. Просто стоял и словно бы чего-то ждал.

Теперь, когда рассказывают о тишине, часто несут всякую чушь. Я, если выпадает время, читаю романы – в них, бывает, натыкаешься на фразочки типа «время замерло» и думаешь: ну и бред! Поэтому скажу только, что в ту минуту мне показалось, будто все, что есть в этом мире, затаило дыхание. Не было ни ветра, ни движения. Спокойствие и тишина казались не просто осязаемыми – они словно были всем, что когда-либо было и когда-либо будет.

Мы ощутили слабую красноватую пульсацию, будто источавшую насилие, которая исходила с дальнего конца площади – и только затем увидели там человека. Это был Сэм – он брел, размахивая бутылкой, словно флагом, и ругался на чем свет стоит. Сначала он не заметил Тома и Билли, стоявших с противоположной стороны фонтана, и, пошатываясь, остановился, но затем принялся кричать. Грубые звуки его голоса, казалось, врезались в тишину, но вместо того, чтобы разрушить ее, разбивались сами. Затем он рванул поперек площади – и если разум человека мог быть всецело поглощен мыслями об убийстве, то именно таким человеком был в ту минуту Сэм МакНилл. Он выглядел так, будто вышел в тот вечер без души. Мне хотелось крикнуть Тому, чтобы он убирался оттуда, зашел внутрь, но слова застряли в горле и мы просто стояли как вкопанные, вцепившись в барную стойку так, что побелели костяшки пальцев. Мы смотрели, широко разинув рты. Том оставался на месте и наблюдал, как Сэм подходил к нему, все приближаясь, уже достигнув того места, где художник обычно рисовал. А мы словно смотрели из окна на что-то произошедшее давным-давно и в другом месте, и чем ближе подходил Сэм, тем больше мне становилось за него страшно.

Тогда-то Сэм и замер на месте – и заскользил вперед, как в каком-нибудь детском мультике, а крик его затих в надорванном горле. Широко распахнув глаза и нелепо округлив рот, он уставился на землю перед собой. А потом завопил.

Он кричал высоко и пронзительно, как женщина, и я, видя, как эти звуки исходят из горла такого здорового мужика, ощутил, как меня пробирает страх. Сэм задергался и попытался пятиться назад, но не сдвинулся с места.

Его движения стали ясны примерно в тот же момент, когда крики ужаса сменились воплями агонии: он пытался высвободить ногу, которой что-то мешало.