Новая реальность

— Получается, что знает, — Репнин посмотрел в окно. Уже смеркалось, и на лице моего адъютанта была написана усталость. Мы все устали. Надо бы развеяться, да выходной себе устроить. Все равно все насущные вопросы вроде бы решены, а для других еще маловато народа было. — Вот, он набросал тут, о чем думает, — Репнин бросил на стол несколько свернутых бумаг.

— Ты же ознакомился с ними, сказывай теперь, что нам этот сказочник пытается в уши втереть?

— Если кратко, то он предлагает не строить остроги, а наоборот убрать существующие. Продвигаться в глубь постепенно, а в тех местах, где хотим заложить поселение не остроги ставить, а разворачивать торги. Местные же кочевники в большинстве своем, но те шкуры и меха, что они смогут нам на торгах отдать, точнее, обменять, компенсируют любые поборы, которые могут быть, а могут и не быть. Ну и миссионеры. Несколько попов обязательно должно быть в отряде.

— И сколько он людишек сможет набрать, чтобы свои надумки испытать? — я смотрел на бумаги, лежащие на столе. Как этот казачок дошел до того, что станет в итоге единственно верным решением?

— Говорит, что не меньше, чем пару тысяч, — круто взялся, молодец. Надо бы и вправду встретиться, и поговорить с ним. А ведь Шестакова еще только ждет его разгром и полное уничтожение его отряда в полторы тысячи казачков, теми самыми коряками и чукчами, которых в мое время за людей-то не все считали.

— Передай, что челобитная рассмотрена и что встреча назначена этому Арсению Выхристину послезавтра в полдень. Послушаем, что он нам скажет. Да, Павлуцкому отпиши, что ежели Арсению препоны будет чинить, то не доживет до того момента, когда его коряки прирежут. Пущай лучше перечень составит, что туземцы любят, и на чем мен устроить можно будет. — Репнин кивнул и принялся быстро записывать то, что ему нужно было сделать, чтобы не забыть.

— Да и, Юра, сегодня ассамблею кто-нибудь проводит?

— Толстые решили потихоньку в свет выходить, — с готовностью ответил Репнин.

— Хорошо, значит, навестим Толстых. Вели запрягать, — Репнин позволил себе улыбнуться. — И Петьку позови, а то шельма носу не кажет, все в посольском приказе ошивается. Указ готов о том, что в армии суконные камзолы зимние на романовские полушубки менять надобно, а ботфорты на валенки?

— Готов, — Репнин достал оформленный по всем правилам приказ. — Куда остатки девать будем?

— Как парадную пока оставить. Новую только на пошив не заказывать. Мастерские и пошивочные сумеют перестроиться?

— А куда им деваться? — Репнин посыпал указ песком, сдунул и скатал в трубочку. — Такую же штуковину как у Андрея Иваныча что ли сделать, — он задумчиво смотрел на свернутый указ. — Зело удобная вещица получилась.

— Ну так сделай, — я подошел к окну и сложил за спиной руки. — А еще лучше, тем же пошивочным мастерским заказец сделай. Может им понравится и начнут делать такие, да еще лучше и краше, и с задумками разными. — Репнин потер подбородок и кивнул, я же лишь улыбнулся. Папка — удобная вещь и скоро ее удобства оценят многие, а я продавать их начну, помаленьку, чтобы сперва привыкли в новинке. — Ну что, к Толстым пойдем, девиц потискаем, да…

Мои мечты прервались самым радикальным способом. В дверь постучали, и не дожидаясь приглашения войти, в кабинет заглянул Михайлов.

— Государь, Петр Алексеевич, Андрей Иванович рвался к вам, едва в постели его удержал, шибко поговорить ему хочется, — я направился к выходу, даже не дослушав его. Раз Ушаков так сильно рвется до разговоров, значит, что-то произошло, какой-то прорыв. Что-то, видимо, нарыли его соколы вместе с Радищевым.

Ушаков сидел в постели и просматривал какие-то бумаги. Андрей Иванович хмурился, и выглядел непривычно без своего парика, который, подозреваю, он уже никогда в жизни не оденет.

— Что случилось? — спросил я прямо от порога, с тревогой глядя на начальника Тайной канцелярии, внешний вид которого не был еще цветущим. Хорошо хоть кровь перестала уже с мочой отходить, значит, на поправку пошел. Кстати, он меня с некоторых пор недолюбливал, потому что я, перепугавшись, что останусь без него, а замены у меня пока нету, пересмотрел рацион питания Ушакова. Сейчас он давился кашами, пил молоко, от которого его пучило, но это был самый универсальный из доступных мне сорбентов, и жрал овощи, недовольно поглядывая при этом на меня. Мясо конечно присутствовало, но только не жирное, и в ограниченных количествах.

— Кроме того, что ты, государь, Петр Алексеевич, козла из меня сделать на старости лет хочешь? — мрачно ответил вопросом на вопрос Ушаков, но, разглядев мой сжатый в тонкую полоску рот, заткнулся и вздохнул. — Как я сам запаха не учуял?

— Потому что сразу парик и не пах, — я вздохнул. Не объяснять же ему все премудрости химических реакций. Да я их сам толком не знаю. Знаю только, что медики так определяют, чем именно отравлен пациент, пока анализа из волос дожидаются. Выдох пахнет чесноком — отравлен мышьяком, ацетоном — сахара смотри. Мне потом Серега на пальцах объяснял, когда я чуть не траванулся, что в организме происходят процессы окисления и хрен знает, чего еще, и на выходе мы и имеем этот волшебный запах. И что у него на столе не мышьяк в чистом виде лежал — в чистом виде он белый, а не серый, а его вонючее соединение. Я оттого такой указ и сочинил, чтобы этот тонкий реактивный запах сразу можно было учуять, не продираясь между миазмами застарелого пота. — Я у наших ученых мужей интересовался, всегда ведь есть вероятность быть отравленным, так они сказали, что в пище он вонять начинает, потому что процессы начинают протекать, а парик твой начал миазмы издавать, потому что с потом и жиром с волос смешался и… я не знаю, что произошло, но вот так. Кстати, Карл девятый Валуа был отравлен книгой, пропитанной ядом. Страницы оказались слипшимися, и он слюнявил пальцы, чтобы их отделить друг от друга, — я криво усмехнулся, когда разглядел в полумраке комнаты сдвинутые брови Ушакова.

— Это правда?

— Не знаю, — я пожал плечами, подошел поближе и сел в кресло, стоящее возле кровати. — Может и правда. Медичи и не на такое были способны. Но, если по заключению Амбруаза Пере смотреть, то от чахотки он умер, — вздохнув, я поставил локти на колени и положил подбородок на скрещенные руки. — Как много можно узнать, если сидеть в тиши почти безлюдного дворца во время глубокого траура и от нечего делать все время что-то читать. Но ты же так рвался ко мне, Андрей Иванович, не затем, чтобы Валуа обсуждать?

— Нет, не затем. Речь не про Францию пойдет, это уж точно, — Ушаков вздохнул и откашлялся. Ему все еще было тяжеловато дышать, но он уверенно шел на поправку. — Мы с Афанасием Прокофьевичем почти поняли про заговорщиков, которые нашли новый Тайный совет в моем лице и попытались от меня избавиться. Но я опасаюсь за твою жизнь, государь. Особливо сейчас, когда многих ломать через колено придется. Но эту заразу нужно клейменым железом выжечь, дабы другим неповадно было.

— Кто замешан? — я сидел не шевелясь. Как же все не вовремя!

— Много кто, в основном те, кто хотел бы на тебя влияние поиметь после того как я преставлюсь. Не понимают, идиоты, что это ты на меня влияешь, но так даже лучше. Пущай думают, что снова тобой вертят как хотят такие вот старые пердуны, вроде меня и Брюса, да и Миниха, что греха таить. Но вот только, боюсь, не долго они в таком блаженном состояние пребывать будут, и тогда могут отчаянно решиться на цареубийство, сволочи.

— Шереметьев? — я старался не делать лишних движений, боясь ответа. Что я буду делать, если и Петька замешан? Кому вообще верить после этого?