Новая Земля

– Надо же, таким пустякам радуюсь, - сказал Лоскутов, улыбаясь.

Лоскутову показалось, что в нем открылось другое зрение, - словно бы раньше он многое видел иначе - только глазами, но не душой.

Что же случилось с Николаем Лоскутовым, что у него неожиданно открылось зрение?

Раньше он не любил свою жизнь. Когда двадцать лет назад со вздохом сбросил с плеч институтскую маету, ему казалось, что непременно будет не сегодня-завтра большим начальником, знаменитым инженером, однако вперед вырывались другие. Он ходил в простых заводских инженерах. В ранней молодости мечтал, что женой у него станет красавица - блеску добавится ему. Он настойчиво знакомился, выбирал очень красивых девушек, играл роль удачника и весельчака, на последние деньги покупал им подарки, катал на такси, но девушки замуж почему-то выходили за других.

Лоскутов все же женился. Не то чтобы Татьяна была не красивой, дурнушкой, но Лоскутов как бы сказал себе - пойдет, бывает и хуже.

Татьяна была худощавой, молчаливой, покладистой. Через несколько месяцев поняла, что Николай ее не любит, - плакала, но тайком.

Пошли дети, - родилось двое сыновей. Лоскутову хотелось, чтобы сыновья были умными, удачливыми. Однако старший, Петр, после девятого класса бросил школу и целыми днями сидел дома, через наушники слушал "металл". Младший, любимец родителей, Миша, неожиданно стал получать вместо привычных для него пятерок тройки и даже двойки; отцу приходилось строго разговаривать с сыном.

Однажды Лоскутов понял, что невзлюбил свою жизнь. Тихо тлел в своем раздражении и бессилии перед жизнью, судьбой. Порой он воспринимал свое существование как нечто чужеродное для себя, как упрямого, хитрого врага, который задумал что-то неладное, гадкое.

Но вчера вечером произошло нечто невероятное.

2

Утром Лоскутов встал по обыкновению в половине седьмого на работу. Татьяна сготовила скорый завтрак. Вчетвером сели за стол.

– Не чавкай!
– сказал отец Мише.

– Я, папа, не чавкаю, - обиделся сын; склонил голову и поджал губы.

– Еще поговори мне!

– Коля, тебе подлить чаю: я подогрела?
– предложила Татьяна, отвлекая мужа.

– Подлей, - угрюмо отозвался он. Шумно хлебнул из стакана свежего чая, - неожиданно сморщился и выругался.
– П-почему не предупредила, что горячо?!

– Думала, ты понял.
– У Татьяны покраснели веки.

– А-а, черт вас всех побрал бы!

Лоскутов вышел из-за стола и хлопнул за собой дверью.

– Мам, почему папка у нас такой дурак?
– спросил Петр.

– Молчи, - вздохнула мать.

Лоскутов с трудом забрался в трамвай, - отовсюду напирали люди, протискиваясь, прорываясь к выходу.

– Полегче, уважаемый!
– сердито сказал Лоскутов пробиравшемуся в середину вагона пожилому мужчине.

– Не шипите, - добродушно улыбнулся мужчина.
– В тесноте, да не в обиде.

Но незлобивый ответ почему-то не понравился Лоскутову, и ему хотелось сказать что-нибудь колкое и дерзкое; однако мужчина оказался довольно проворным и уже продвинулся далеко вперед.

На работе Лоскутов одной своей сотруднице заметил, что у нее не совсем удачный цвет лица, хотя этого можно было не говорить. Другой нечаянно напомнил о ее годах, и женщина ушла плакать в другую комнату. Даже нагрубил начальнику, который в столовой пристроился в очередь не в конец, а к своему стоявшему впереди товарищу.

– Вы не хотите ли, Анатолий Иванович, встать за мной?
– умышлено громко сказал ему Лоскутов. Но начальник, покраснев, притворился, что не расслышал.

– Почему мы должны подолгу стоять, а он лезет вперед?
– обратился Лоскутов к соседу по очереди, - но человек промолчал, поведя плечом.

Когда Лоскутов возвращался домой, ему показалось, что он находится в машине, сорвавшаяся с тормозов и несущаяся под гору. Водителя нет в кабине, и авария неминуема. Но как сладостно лететь вниз! Дух сжимался и немел.

– Долго собиралось во мне нечто, а теперь, вижу, бьется в стенку: ищет, как слепой, выход., - ворчливо сказал он, ощущая внутри нарастающую тяжесть.

И с каждой минутой все напористее пыталось вырваться из Лоскутова то, чему он никак не мог найти точное, подходящее слово, - раздражение, злоба, отвращение, ненависть, все это вместе или все же что-то другое, но представлявшееся ему мерзким.

По пути Лоскутов зашел в магазин и какое-то время ему пришлось постоять в очереди. Он сжимал зубы и шевелил в карманах кулаками, - казалось, что ему хотелось с кем-нибудь подраться. Он поморщился и тряхнул головой, сбрасывая навязчивое желание.

Когда уставшая пожилая продавщица подала Лоскутову сверток с колбасой, он вдруг усмехнулся ей в глаза. Ему хотелось обидеть ее.

На улице в лицо Лоскутова ударил секущий, как осколки, дождь, в грудь напирал холодный ветер, и в порывах он был так силен и упрям, что подгонял, подталкивал людей. Лоскутов, закрыв глаза, пошел против ветра, хотя нужно было совсем в другую сторону. Ему было радостно сопротивляться, и он крикнул ветру:

– Посмотрим, кто кого!

Лоскутов размахивал руками, и прохожие сторонились.

– Да, да, я рехнулся!
– крикнул он в лицо какой-то женщине и дико засмеялся.

3

Домой Лоскутов пришел поздно. Татьяна открыла дверь, отступила на шаг и замерла.

– Боже, Коля... какой ты!
– прошептала она.
– Мокрый, бледный. Что с тобой?

– Ничего.
– Лоскутов всунул в ее руки колбасу, нервно, быстро разделся и ушел в спальню. Оттуда крикнул: - Я хочу полежать. Один! Что-то знобит.

– Я тебе приготовлю...

– Ничего не надо! Позволь мне спокойно полежать!
– И захлопнул за собой дверь.

Лоскутов зарылся в одеяло, но озноб не унимался. Он мучился буквально физически и стонал.Присел на кровать. Почему-то внимательно посмотрел на свою тень.

– Лежишь?

– Лежу, - вдруг услышал он тихий, слабый голос, словно пришедший издалека.

Лоскутов вздрогнул, хотел побежать к двери, но не смог сдвинуться с места - ноги, казалось, намертво прилипли к полу.

– Сядь, сядь, дружок. Я тебя крепко держу. Давай поболтаем.

Лоскутов чувствовал, как его тело наэлектризовывалось страхом, ощущал, как распухали и выкатывались его глаза.

– Т-тень... г-говорит?!
– прошептал он, задыхаясь.

– Да, да, я говорю. Успокойся и присядь. Ты все равно не сдвинешься, пока я не захочу. Я стала тяжелее и сильнее тебя. В твоей груди скопилось столько гадости, что уже не вмещается и не удерживается. А я, голубчик, готова принять. Так и быть, пожалею тебя: всю твою дрянь перетяну в себя. Смотри, я толстею. О, как приятно - растягиваются мои сплющенные мышцы!