Новеллы
Шрифт:
Слуга отвечал на это: «Постараемся, чтобы дело прошло хорошо; ведь синьор знает отлично, что ослы опорожняются».
Феличе и все находившиеся там флорентийцы и болонцы все-таки не могли взять в толк, чтобы можно было сделать такой подарок, и даже после того как ослов увели, они больше месяца только и говорили, что О них. Я не хочу затягивать рассказа, который мог бы оказаться слишком длинным, так как ослы в своих попонах с гербами торжественно проходили через многие области, и всего того, что думали о них жители Мадены, что говорили в Реджо, как удивлялись этому чуду в Парме, Пьяченце и Лоди, всего того, что говорилось о них в названных городах, где это казалось совершенно небывалым делом, не пересказать и за целый месяц.
Когда они явились в Милан, то сбежалось множество народа поглядеть на них. – «Что это? Что это такое?» Каждый пожимал плечами и не знал, как выразить то, что хотелось сказать. Добравшись до дворца синьора, слуга, сопровождавший ослов, сказал привратнику, что он явился
Слуга является к синьору и излагает поручение, данное ему Микелоццо. Синьор, выслушав его, сказал: «Передай Микелоццо, что я сожалею о том, что он посылает мне двух своих товарищей и остается, таким образом, в одиночестве». Он отпустил слугу, послал за некиим человеком, управлявшим всеми его вьючными животными и носившим имя Бергамино да Крема, [424] и приказал ему: «Ступай, прими этих ослов, возьми попоны и вели тотчас же скроить из них кафтан себе и всем другим погонщикам мулов и ослов, которые возят соль из моих солеварен. Гербы, находящиеся на попонах, пускай каждый из этих людей носит на груди и на спине, а герб Микелоццо пусть будет под ними, а тем людям, которые привели ослов, вели подождать ответа».
424
[424] О Бергамино да'Крема, ведавшем вьючными животными, на которых перевозили, соль, добываемую на промыслах Висконти, ничего неизвестно.
Бергамино так и сделал; он пошел во двор, взял ослов и поставил их в конюшню, а попоны сложил в одной из комнат. В тот же день он послал за портным и велел ему скроить из алого сукна четыре кафтана – себе и трем другим погонщикам мулов и ослов, служивших при дворе синьора Бернабо. Когда кафтаны были готовы и надеты людьми на себя, на подаренных ослов навязали вьюки, вывели их из Милана, и они вернулись нагруженные овсом, а Бергамино и прочие шли позади. Их спрашивали: «Что это значит, что все вы одеты в красное сукно с гербами и идете позади этих ослов?»
Бергамино ответил: «Один дворянин из Флоренции, по имени Микелоццо, прислал мне в дар этих ослов, покрытых красным сукном, и я ради него сделал из этого сукна одежду себе и вот этим людям».
И все это он исполнил так, как ему приказал синьор.
После этого Бергамино попросил секретаря синьора написать Микелоццо ответ и сообщить от его имени о том, как он, Бергамино, получил двух ослов, покрытых алым сукном, как он тотчас велел положить на них вьюки и употребить для службы синьору; ослы же эти хорошо снесли поклажу. Кроме того, он велел написать, что из того сукна, которым были покрыты ослы, он сделал платье себе и трем погонщикам с гербами синьора и его, Микелоццо, гербом под ними, чтобы оказать ему честь. В таком наряде они в течение нескольких дней ходили по Милану за ослами всем напоказ и рассказывали о том, кто прислал этих ослов. Когда письмо со всякими такими подробностями было составлено, Бергамино велел его сложить, подписав в конце: Бергамино да Крема, заведующий вьючными животными великолепного синьора миланского и т. д. А сверху было написано: «Брату моему, Микелоццо или Бомбоццо де Бомболи во Флоренции». Когда письмо было закончено и запечатано, Бергамино передал его слуге Микелоццо и сказал: «Вот ответ, ты можешь уезжать, когда тебе захочется».
Слуга этот, однако, хотел поговорить с синьором в расчете, быть может, получить деньги за переданный подарок, но он так и не смог добраться до него. Тогда он вернулся во Флоренцию с письмом от Бергамино и, явившись к Микелоццо, передал ему его в руки. Когда тот стал читать надпись, то совсем сомлел. Вскрыв письмо, он прочел, кто его посылает, и тогда ему стало еще хуже; прочтя же самое письмо, он всплеснул руками и, позвав слугу, спросил его: «Кому передал ты мое письмо?»
А тот ответил: «Мессеру Бернабо». – «А что он сказал тебе?»
– «Он ответил, что ему жаль, что вы остались в одиночестве, послав ему своих товарищей».
– «Кто дал тебе это письмо?»
– «Один из его слуг, а его самого я так и не смог больше увидеть». – «Боже мой! – сказал Микелоццо, – ты уничтожил меня! Почем я знаю, кто этот Бергамино или Мердолино? Вон из моего дома, чтоб тебя здесь больше не было!»
Слуга ответил на это: «Оставаться мне здесь или уходить, это, конечно, дело ваше, но я вам все-таки скажу одно: повсюду над нами насмехались, и если бы я передал вам все то, что нам говорили, то вы бы только диву дались».
Микелоццо тяжело вздохнул и спросил: «А что же тебе говорили? Разве никогда не дарили подарков ни одному синьору?»
Слуга ответил на это: «Конечно, дарили, только не ослов».
Микелоццо крикнул на него: «Чтоб тебя меч поразил! Если бы ты был тогда со мной, когда испанский дворянин подарил ему своего осла, что бы ты сказал?»
Слуга ответил ему: «Так это был уж такой случай.
Кроме того, скотинка та была особенная. А тут другое дело».Микелоццо сказал на это: «И весь-то этот осел не стоит ноги одного из моих ослов, которые стоили мне с попонами больше чем сто флоринов».
Слуга заметил на это: «Ваши ослы были годны под вьюк, вот их сейчас же и навьючили».
Микелоццо сказал: «Хорошее же дело вышло: я посылал ослов мессеру Бернабо, а ты отдал их Бергамино да Крема. На кой черт мне этот Мердолино да Крема, который, судя по письму, погонщик ослов? Убирайся с глаз моих долой. Чтоб на тебя тысяча чертей напала!»
Слуга ушел, но через два дня Микелоццо охотно согласился взять его обратно. После этого названный Микелоццо захворал, вероятно больше от огорчения, чем от какого-нибудь недуга, и, по-видимому, никогда уже больше не поправился. В самом деле, подарок его был необыкновенным и столь же необыкновенно обошлись с ним, как ему и подобало.
Новелла 153
Мне следует, однако, вернуться к мессеру Дольчибене, о котором я рассказывал во многих предыдущих новеллах, ибо он был лучшим из потешников, живших когда-либо на свете в старое время, и недаром Карл IV сделал его князем шутов и скоморохов Италии. [425]
Во Флоренции, к стыду и позору дворянского звания, которое, как я вижу, низводится до конюшни и свинарника, был возведен в дворянство некий уже старый человек, страдавший подагрою, который ссужал постоянно деньги в рост и блистал своим богатством. [426] Пусть тот, кто не верит, что я говорю правду, припомнит, не случалось ли ему видеть, как немного лет тому назад возводили в дворянство мастеров, ремесленников, даже булочников и хуже того – чесальщиков шерсти, ростовщиков и жуликов-барышников. Из-за таких отвратительных дел дворянство можно называть не cavalleria, a cacaleria, [427] будем говорить прямо. Хорошенькое дело! Какой-нибудь судья, чтобы стать подеста, превращается в дворянина! Я не говорю, что наука не пристала дворянину, нет, но наука настоящая, без барыша, без сиденья за пюпитром для подачи советов, без хожденья по судам в качестве защитника. Прекрасное занятие для дворянина! Бывает и хуже, когда нотарии становятся дворянами и даже кое-чем повыше и пенал превращается в золотые ножны. Но бывает и много хуже, когда тот, кто совершает подлинное злое предательство, возводится в дворянство. О, несчастнее рыцарство, ты пошло ко дну!
425
[425] Это могло случиться в 1355 г., когда Карл IV побывал впервые в Италии.
426
[426] Видимо, Симоне Перуцци, который, по личной его просьбе, в старости получил, дворянство.
427
[427] Cacaleria от глагола сасаге – «испражняться».
Существовало, или, чтобы сказать лучше, было принято, четыре способа посвящать в рыцари: посвящали в рыцари торжественного посвящения, в состоящие в свите синьора, в рыцари щита и в рыцари меча. В рыцари торжественного посвящения посвящались с большой пышностью, причем с нею должны были смыть всякое пятно. Рыцари, состоящие в свите, это были те, которые получали рыцарское звание и одновременно зелено-коричневую одежду и позолоченный венец. Рыцари щита – это те, которых посвятили либо народ, либо синьоры и которые получают свое звание, держа в руках оружие и покрыв голову шлемом. Рыцари меча – это те, которые ими становятся в начале или в конце битвы. И все они обязаны при жизни исполнять различные вещи, о которых долго было бы рассказывать. А между тем поступают они как раз наоборот. Я хотел, однако, коснуться этих подразделений, дабы читатели поняли из этих примеров, насколько рыцарство умерло. И разве не видят они, – чтобы добавить к сказанному, – что рыцарями делают мертвецов? Что за грубое это и смрадное рыцарство! Так можно было бы посвятить в рыцари человека из дерева или из мрамора, который столько же чувствует, как мертвец. Но те по крайней мере не разлагаются, а мертвый человек сразу же начинает гнить и разлагаться. Если такое рыцарское звание имеет силу, то почему бы не сделать рыцарем быка, осла или другое какое-нибудь животное, которое обладает чувствами, хотя и неразумными? У мертвеца же их нет ни разумных, ни неразумных. Перед таким рыцарем несут и меч, и оружие, и знамена, словно он отправляется на битву с самим сатаной. «О, тщеславная уверенность в человеческих силах!» [428]
428
[428] Данте. Чистилище, XI, 91 (перевод М. Л. Лозинского).