Новеллы
Шрифт:
Председатель любезно остановил его, сказав, что этот вопрос не имеет отношения к делу. Потом он обратился к господину Перье:
— Что вы можете сказать на все это?
— Только то, что никакая ложь не в силах вытравить подложную подпись на долговом обязательстве…
Его оборвали: это тоже не относится к делу. Судьи спешили. Приговор был короток и ясен.
Господин Перье только плечами пожал.
— Только и всего?
Решительно, это был несносный человек. Жандармы увели его. Во двор его больше не пустили. Повели в подвал по длинному извилистому ходу и толкнули в какую-то пустую темную дыру. Тут было тихо, как в могиле, и сыро, как на дне старого колодца. Крысы бегали по ногам, карабкались по невидимым потолочным балкам. Гул
Господин Перье понимал, что выйдет отсюда лишь для того, чтобы переселиться в иной мир. Но смерть не страшила его. Смерти боятся только те, у кого что-то еще осталось в жизни. У господина Перье ничего не осталось. Его мировоззрение, его религиозные чувства, патриотизм, вера в законное правительство, правосудие, справедливость — все было втоптано в грязь и выброшено на свалку. Огюст убит. Стоит ли болтаться еще лет пятнадцать в этом мире?
Он прислонился плечом к мокрой стене. По ней скатывались холодные капли и падали ему на шею. Здесь и стены плакали… Но господин Перье смотрел в густую тьму сухими глазами. Даже в этот последний час ему не суждено видеть солнце, синеву неба и зелень деревьев за замшелой стеной. Но сожаление лишь на миг шевельнулось в нем. Господин Перье уже покончил расчеты с жизнью…
Когда отворились со скрипом тяжелые двери и в темноте блеснула серая полоса света, господин Перье сам встал и пошел. Охранники хотели надеть наручники, но он отстранил их.
— Оставьте меня в покое. Я пойду сам. Куда я убегу? Ворота заперты, а вас так много.
Видимо, охранники признали его правоту и оставили в покое.
У стены за большим корпусом были врыты в землю четыре столба — облупленные, все в грязи и крови. Вокруг них была черная утоптанная земля. Но господин Перье не смотрел туда. Запрокинув голову, он подставил лицо искрящемуся сквозь листву каштанов солнцу и зажмурился. После слепой тьмы подвала смертников глаза с трудом выносили яркое сияние. На краю крыши сидел коричневый голубь с фиолетовой полоской вокруг шеи. Склонив головку, он смотрел вниз умными красноватыми глазками. Господин Перье улыбнулся и кивнул ему. Не удивляйся, птица! На то мы и люди, чтобы уничтожать птиц, зверей и друг друга. Без крови нет жизни. О, как мы любим этот дешевый красный сок!
Как будто узнав все, что ему было нужно, голубь вспорхнул и улетел. Господин Перье опустил голову и вдруг увидел прячущегося в какую-то щель солдата. Ружье болталось у него на плече, как простая палка. Это был Люсьен. Бедный парень, может быть, ему стыдно, что он не помог убежать старому хозяину? А может быть, он боится, что его выдадут? Но в следующий же миг господин Перье позабыл о нем. Странный холод сковал его тело, и ему пришлось напрячь всю свою волю, чтобы сдержать дрожь в ногах.
Трое остальных были уже привязаны. Один, видимо, потерял сознание. Все тело его обмякло, голова опустилась, руки судорожно корчились. Двое посередине стояли с посеревшими, лицами. Из темных впадин смотрели почти мертвые глаза. Палачи стояли рядом с окровавленными тряпками в руках и ждали, когда священник кончит свое дело и можно будет завязать глаза осужденным.
С невыразимым презрением смотрел господин Перье, как они, плача, целовали крест и священник, благословляя, клал им руки на головы. Он не стал ждать, когда его поведут. Решительными шагами подошел к столбу, прислонился к нему и отстранил подошедшего с веревкой человека.
— Зачем это? Вы же видите, что я крепко стою на ногах.
Комендант патруля кивнул, чтобы его оставили в покое. Солдаты уже приготовились, и к господину Перье подошел священник.
— Покайся в грехах своих, сын мой. Это твой последний час. Скоро ты предстанешь перед всевышним — тогда будет поздно.
Господин Перье иронически улыбнулся.
— Во-первых, ты сам мог бы быть мне сыном, а во-вторых, тем, кто видел земных судей, небесного судьи бояться нечего.
Священник покраснел и рассердился.
—
Ты тоже из безбожников? Несчастный! Без отпущения грехов душа твоя попадет в ад. Не ожесточай своего сердца!Но господина Перье это не тронуло.
— Через Саторийскую тюрьму я уже прошел — каким адом ты можешь испугать меня? Если в твоей власти отпускать грехи, то призови к покаянию вон тех. И самого себя. Разве твое место тут, рядом с версальскими палачами? Ты не подумал о том, что в аду уготовано место и для тебя?
— Безбожник! Богохульник проклятый! — Священник замахнулся крестом, но ударить не решился. А может быть, просто не успел. Раздалась команда, и он отскочил в сторону.
Господин Перье выпрямился во весь рост. Можно было подумать, что он всю жизнь был героем и привык смотреть в глаза смерти.
— Чего оробели, ребята! Стреляйте смело! Страна жаждет крови — дайте ей напиться! Да здравствует Франция!
Грянул залп. Он отдался в корпусах дока, и эхо рассеялось в воздухе.
Господин Перье лежал на спине. Его блестящие глаза были широко открыты, и казалось, он смотрел туда, где сквозь колеблющуюся листву каштанов пробивалось солнце.
1924
ПОСЛЕДНЯЯ КАПЛЯ
Дверь снова захлопнулась, и оба часовых стали возле нее. Со стула поднялся элегантный молодой человек. По виду ему можно было дать чуть побольше тридцати, хотя лицо у него было желтоватое, глаза усталые, от уголков губ тянулись вниз две глубокие складки. На нем был еще новый смокинг, бархатный жилет цвета ржавчины, модные брюки с отворотами. Только рубашка была без воротничка, и это придавало молодому человеку комический вид.
Он поклонился толстому мужчине, который мелкими неуверенными шажками приближался к столу.
— С кем имею честь?
Вошедший против своей воли поклонился еще ниже.
— Падрони. Мак Падрони из «Чикаго трибюн».
Заключенный приложил ладонь к левому уху.
— Пад… Как вы сказали? Падрони? Странное имя. Вы, вероятно, не американец?
— Нет, я американец, но мои предки в начале девятнадцатого века иммигрировали в Америку из Италии.
— Ага, я так и подумал. Пожалуйста, присаживайтесь, мистер Падрони. — Он продолжал стоять, даже когда репортер, нерешительно оглянувшись на часовых, присел к столу.
— Имя мое вы знаете: Уитмор — Джордж Уитмор. Фотографию мою тоже, вероятно, видели, ее теперь печатают во всех иллюстрированных журналах. Периодическая печать мне, к сожалению, недоступна: тюремный устав не разрешает.
Теперь и он сел, удобно вытянув ноги под столом, и достал записную книжечку с серебряным карандашом на ленточке.
— Минуточку… Извините меня, но я обычно записываю. Сорок шесть… Значит, вы сорок седьмой за две недели. Падрони? Действительно странная фамилия. Я ведь и сам немного говорю по-итальянски.
Церемония записывания была окончена. Уитмор вставил в глаз монокль. Падрони показалось, что этот глаз иронически смотрит на него. Но хозяин камеры не дал ему окончательно смутиться. Уставившись стеклышком в окно, он задумчиво заговорил:
— Значит, и вы из иммигрантов. Должен признаться, я всегда был против законов, ограничивающих въезд в нашу страну. Америка имеет тенденцию пересыхать, как река, берущая начало в вырубленных горных лесах. Вы, иммигранты, быстро американизируетесь экономически, политически и психологически и сохраняете необходимые Америке свойства, которые в нас самих исчезают с угрожающей быстротой.