Новеллы

— «Пока не найдутся родители»… Ищи теперь иголку в сене! Не могу понять, что это за люди! За ребенком нужен глаз да глаз. Будь у меня…

— «Будь у меня»! — рассердился председатель. — То-то и оно, что у тебя нет… Вот ты и треплешь языком. Сходи на станцию, посмотри, как люди мучаются, а потом говори. Какой путь они проделали, чего только не натерпелись… А ты что? Выспалась в теплой избе, повертелась немного на лугу с граблями и пошла языком трепать.

Людмила Андреевна разобиделась и стала возражать. О себе — ни слова, видно, это было больное место. Она снова напомнила о трудных временах, бедности и лишних едоках. Ребенок, может, избалованный, его и кормить-то надо особо, и уход-то за ним нужен. А случись что — райком узнает…

Тут Василий Иванович рассердился не на шутку.

При чем тут райком? Кто все делает по совести, тому бояться нечего! Разве те, что не пострадали от войны, не обязаны прийти на помощь потерпевшим людям? Разве советская страна не родина для всех них, из какой бы далекой республики они ни были? И что она все жалуется на бедность? Откуда она это взяла? В деревне все сыты, все одеты. Сена накосили в полтора раза больше, чем в прошлом году, а хлеб нынче уродился, как в самые лучшие годы. Пока родителей разыскивают, он охотно возьмет к себе паренька; ему и нужно-то не больше, чем котенку. У кого своих шестеро детей, тому седьмого бояться нечего.

Людмила Андреевна усмехнулась: сейчас только и дела властям, что искать родителей латышского мальчика. Тут надо заботиться о миллионах людей. Какой-нибудь отставший от поезда парнишка все равно что малая пылинка.

Но тут Василий Иванович просто выпроводил ее за дверь. Анна Петровна попыталась его успокоить:

— Ну чего ты расстраиваешься? Кто же ее не знает? Она баба не злая, только поболтать любит. А как начнет, так сама не знает, чем кончит.

Председатель быстро успокоился. Ему пообещали телеграфировать на все станции, вплоть до самого Куйбышева. И на узловых станциях, и в городах имеются эвакопункты, а родители, наверно, уже заявили о пропавшем ребенке. Возможно, даже завтра поступит запрос. Начальник станции обещал, что в случае надобности он поручит Вилнита опытному проводнику, и тот сдаст его из рук в руки родителям. Советские учреждения в военное время работают все двадцать четыре часа в сутки.

Василий Иванович встал на приступок и заглянул на полати. Вилнит свернулся калачиком и сунул голову Мише под мышку, а тот обнял его одной рукой. Так они спали, не чувствуя, как мухи садятся то на нос, то на ухо.

Василий Иванович умилился.

— Спят… Мы вот часто говорим о братских республиках, и вот вам пример. Да, наглядный пример… Мы пустыми фразами не бросаемся, пусть это будет всем известно. — Как бы обдумывая сказанное, он немного помолчал, затем, словно в подтверждение, энергично кивнул головой: — Можете быть спокойны — вы своего парнишку получите. В Советском Союзе все дети — родные, никто из них не пропадет! Спокойной ночи, Анна Петровна!

Анна Петровна посидела еще немного, подперев голову рукой, потом поднялась и глубоко вздохнула. Может быть, она сомневалась в том, что все так легко обойдется. А может быть, думала о матери, которая сидит сейчас в несущемся на восток переполненном вагоне и чувствует себя такой несчастной. Матери на всем земном шаре так схожи друг с другом и так хорошо друг друга понимают…

Вилнита утром разбудила бабушка. Как всегда, ее жесткие ласковые руки обняли его, седые волосы пощекотали лоб, и теплое дыхание коснулось ресниц. Но Вилнит притворился спящим. Бабушка в таких случаях принимается его звать, словно он заблудился в лесу. Но на этот раз почему-то не позвала.

Вилнит приоткрыл глаза. Над самой головой нависла потемневшая потолочная балка. Он присел и увидел чужую комнату, три окна и большую печь… Глаза Вилнита раскрывались все шире. Что это за комната, как он сюда попал и куда делась бабушка?.. Но потом заметил валяющийся у печки кнут и пошарил возле себя рукой. Место рядом было пусто. И Вилнит вспомнил все, что с ним произошло вчера. А может быть, его разбудил сон, только очень похожий на правду, невозможно было оторваться от него. На всякий случай он внимательно оглядел комнату и тихонько позвал: «Бабушка!» Но никто не откликнулся.

Да и кому было откликнуться? Бабушка с дедом едут в поезде на восток, а его оставили одного в чужой комнате, на чужих полатях, под темной балкой… Один! Гнетущее чувство одиночества сдавило горло. Вилнит проворно слез с полатей.

Девочка на лавке крепко спала. На столе стояли две кружки с молоком и два ломтя ржаного хлеба. Вилнит взялся было за молоко, но горло у него сжималось и пить не хотелось… Тогда он схватил ломоть хлеба, сунул его в карман и выбежал через сени на улицу.

Там не было ни взрослых, ни детей, и только пестрый петух с белым хвостом искал что-то в траве и каждую минуту подзывал двух своих белых подруг. Солнце поднялось не особенно высоко над поросшей лесом горой, за которой скрылись бабушка с дедом. За рощей виднелась станция с двумя красными трубами, красные и зеленые вагоны на путях, слышалось пыхтенье невидимого паровоза, и в безветренном воздухе плыли темные клубы дыма.

Вилнит стал спускаться под гору. Скорей, скорей, только бы не опоздать! Он и так слишком долго спал! Пастуха в рощице не было, только на тропинке валялась белая палочка с зубчиками и крестиками. Вилнит нагнулся и поднял ее. Паровоз перестал пыхтеть — наверно, скоро тронется. Вилнит пустился рысью — только бы не опоздать!

На первом пути стояли красные вагоны воинского состава. Красноармейцы вышли на перрон. Повсюду мелькали защитного цвета гимнастерки и пилотки. Дальше, на втором пути, виднелись зеленые вагоны. Около них толпились и военные и штатские. Раздались три звонка. Думая только о том, как бы не опоздать, Вилнит нагнулся и пролез под какими-то толстыми, свисающими цепями на ту сторону. Ну, вот — поезд уже медленно двинулся на восток. Все подножки были облеплены пассажирами, и многие еще бежали к вагонам с бумажными свертками и бутылками в руках. Вилнит бросился к одной подножке, затем к другой — всюду толкались взрослые и не давали вспрыгнуть, а каждый следующий вагон бежал все быстрее. Протянув вперед руки, Вилнит громко закричал. Тут какой-то военный подхватил его под мышки.

— Сумасшедшие, ребенка бросили! — сердито крикнул он, побежал за вагоном и подбросил Вилнита на верхнюю ступеньку.

— Хватайся! Держись крепче! — услышал Вилнит. Он инстинктивно уцепился левой рукой за поручень, но до другого не мог дотянуться. Его сильно качнуло в сторону, но он быстро приноровился к ритму вагона. Однако долго стоять здесь не пришлось — с нижних ступенек поднажали и втолкнули Вилнита на площадку, а потом и в вагон.

Здесь было еще теснее, чем вчера, когда он ехал с дедушкой. Все полки загромождены, узкий проход заставлен ящиками, мешками и узлами. Чтобы пробраться, надо было перелезать через ящики, протискиваться между узлами и сгибаться в три погибели. Но это только взрослым. Вилниту же не пришлось ни сгибаться, ни наклоняться. А перелезть через узел или чемодан не представляло никакой трудности. Сердце постепенно успокоилось, щеки перестали гореть, вспотевший лоб и мокрая спина высохли. Опасность миновала. Он снова был в поезде и ехал на восток к дедушке и бабушке. Ничего, походит по этому востоку и найдет, где они там спрятались со своими узлами.

Вилнит совсем расхрабрился. Он уже представлял себе, как отыщет встревоженных стариков, и обдумывал, не следует ли опять рассердиться на них: забыли его одного на станции, заставили ночевать в чужой комнате на полатях. Но додумать до конца не пришлось: беспокойные пассажиры не очень-то церемонились с ним и, проходя мимо, то отталкивали в сторону, то прижимали к груде багажа. Надо было поскорее найти, где приткнуться.

На боковой лавке, вытянувшись во весь рост и закрыв голову платком, лежала больная женщина. В ногах у нее еще оставалось немного места, но там сидела девчонка с большой плетенкой на коленях. Не будь этой плетенки, можно было бы пристроиться рядом. Отодвинув плетенку немного в сторону, Вилнит примостился на краешке лавки шириной в ладонь. Это было не очень-то удобно: ежеминутно приходилось убирать ноги то вправо, то влево. Но ведь дедушка говорил: в военное время всем приходится туго. А сейчас как раз время военное, и Вилнит потерпит.

Суматоха мало-помалу улеглась, люди кое-как разместились, и стало довольно уютно. А когда на следующей станции девочка с плетенкой вышла и место осталось за Вилнитом, стало совсем хорошо. Больная выглянула из-под платка, — Вилниту она почему-то совсем не показалась больной, — потом повернулась на бок. Теперь Вилнит мог прислониться спиной к стене, и ноги не надо было убирать каждую минуту.

До обеда он ехал без особых приключений и неприятностей. Вот только донимала духота. Окна с обеих сторон открыты, но из них несло зноем, будто из печной отдушины. Скинув с себя все, что можно, пассажиры дремали, обливаясь потом. Всех так истомила жара и усталость, что никому не хотелось разговаривать и даже глядеть друг на друга. Ребятишки и те еле пищали и скоро умолкали, не дожидаясь материнских уговоров.