Новиков-Прибой
Шрифт:
Практически все послеперестроечные публикации, посвящённые «Цусиме», обвиняют Новикова-Прибоя и в искажении личности Рожественского, и, мягко говоря, в необъективности по отношению к другим офицерам эскадры. Упрёки эти, прямо скажем, порой оправданны. Новиков-Прибой иногда, увлекаясь, сгущает сатирические краски. Но в защиту писателя хотелось бы сказать следующее: изображая личные пороки (гипертрофируя их — это да) Рожественского, а также показывая его ошибки как флотоводца, Новиков-Прибой отнюдь не брал это с потолка. И свидетельств тому, каков был Рожественский в гневе (прозвище «бешеный адмирал» ему придумал не Новиков-Прибой, оно было в ходу и среди офицеров, и среди матросов), и тому, что громадная доля вины в поражении русского флота при Цусиме лежит именно на Рожественском, более чем достаточно.
Затянувшаяся
Телеграмма № 244 указывала, что после падения Порт-Артура и гибели 1-й эскадры на 2-ю возлагается задача огромной важности: овладеть морем и тем самым отрезать армию противника от сообщения с метрополией; если эскадра (по мнению её начальника) в настоящем составе не в силах осуществить этой задачи, то ей без малейшей задержки, как только обстоятельства позволят, будут высланы в подкрепление все боевые суда, оставшиеся в Балтийском море. В заключение адмирал запрашивался о его планах и соображениях.
З. П. Рожественский ответил: 1) что с теми силами, которые находятся в его распоряжении, он не имеет надежды овладеть морем; 2) что отряд старых, неисправных и частью по самой постройке неудачных судов, который намереваются послать ему в виде подкрепления, послужит не к усилению эскадры, а к её обременению; 3) что единственный план, представляющийся ему возможным: попытаться с лучшими силами прорваться во Владивосток и оттуда действовать на пути сообщения неприятеля(курсив В. Семёнова. — Л. А.).
Сколько помнится, было добавлено ещё несколько слов о пагубном влиянии продолжительной стоянки на Мадагаскаре как в смысле истощения физических сил, так и в отношении духа личного состава».
Итак, адмирал считал в данных условиях поставленную задачу практически невыполнимой. Уже после войны он писал: «Будь у меня хоть искра гражданского мужества, я должен был бы кричать на весь мир: берегите эти последние ресурсы флота! Не отсылайте их на истребление! Но у меня не оказалось нужной искры».
Командир броненосца «Орёл» капитан 1-го ранга Юнг был одним из тех старших офицеров, кто заранее предвидел печальный конец 2-й эскадры. Но, будучи человеком замкнутым, переживал грядущую трагедию в одиночестве.
28 декабря 1904 года Николай Викторович Юнг писал своей сестре с Мадагаскара:
«Что с нами будет дальше — пока ничего не известно. Моё личное мнение, что как было безумно отправлять нашу сравнительно слабую силу из Кронштадта, так и теперь безумно посылать дальше, когда весь наш флот на Востоке уничтожен и мы ничего сделать не можем с нашими старыми судами, которые взяты для счёта, за исключением пяти новых броненосцев. Это слишком мало, чтобы иметь перевес над японцами и их отрезать. Вот к чему привела наша гнилая система — флота нет, а армия тоже ничего не может сделать…»
Из письма от 2 января 1905 года:
«Вот действительно будет истинное счастье для бедной России, когда закончится война, так бессмысленно начатая благодаря слабоумию и недальновидной политике. Как было больно и жалко смотреть и слушать нашего принципала, провожавшего нас в Ревель и говорившего, что мы идём сломить упорство врага и отомстить за „Варяга“ и „Корейца“. Сколько в этих словах и детского, и наивного, и какое глубокое непонимание серьёзности положения России…»
Из письма от 2 марта:
«Надо признать, что кампания проиграна и бесполезно продолжать её. Это не простая победа японцев, а победа грамоты над безграмотностью: в Японии нет ни одного человека неграмотного, тогда как Россия одна из самых неграмотных стран…»
Команды кораблей на глазах разлагались. Например, на Масленицу в машинном отделении на «Орле» устроили пир,
где главной закуской к рому была жареная свинина.На следующий день матрос-скотник доложил капитану 2-го ранга Сидорову, что с корабля исчезла свинья. Сейчас же были вызваны на верхнюю палубу оба младших боцмана — Павликов и Воеводин.
«Они стояли, — читаем в „Цусиме“, — перед старшим офицером, вытянувшись и беззастенчиво пожирая его глазами, а тот допрашивал:
— Как вы думаете, куда она могла пропасть?
— Не могу знать, ваше высокоблагородие, — ответил Павликов, плохо соображая от выпитого ночью рома.
— Ну а ты что, Воеводин, скажешь?
Воеводин, меньше страдая с похмелья, моментально что-то смекнул и ответил таким серьёзным тоном, какой не вызывает никаких сомнений:
— Не иначе как за борт прыгнула, ваше высокоблагородие.
— До сих пор она не прыгала, а теперь прыгнула? И что ей за бортом делать?
Воеводин и на это ответил:
— Должно быть, спросонья, ваше высокоблагородие. Иногда случается, что и матрос так сваливается в море. Вы сами знаете, как это бывает. А может быть, захотела удрать с корабля, пока её не съели. Свинья — это самое хитрое животное.
Старший офицер даже взглянул за борт и смерил глазами расстояние от корабля до берега.
— Это правильно, ваше высокоблагородие, — спохватившись, подтвердил и Павликов. — Я их сотни имел у себя на родине, свиней-то. Ну до чего пакостная тварь, просто беда! Какую угодно крепкую городьбу шлюшкой своей разворочает. Любая река ей нипочём — переплывёт».
Одним из самых напряжённых и неприятных событий на «Орле» стало неповиновение команды, которая на Пасху отказалась от обеда, приготовленного из непригодной для еды говядины. Назревал самый настоящий бунт. И Рожественский лично прибыл на корабль для усмирения «изменников» и «мерзавцев». Как всегда, в гневе он был страшен, грозился расстрелять «Орёл» всей эскадрой, потрясал кулаками, выкрикивал самые непристойные ругательства и был похож на буйнопомешанного. Восемь матросов были арестованы и отконвоированы на транспорт «Ярославль», который заменял плавучую тюрьму.
Случались на «Орле» и другие события — порой очень трогательные.
Однажды ранним утром старший сигнальщик Зефиров полез в ящик с запасными флагами и обнаружил там малюсенького цыплёнка, который, очевидно, не так давно вылупился: рядом лежала яичная скорлупа. Дело в том, что Зефиров припрятал для себя три десятка яиц, купленных у туземцев. Периодически подкрепляясь, он, очевидно, не заметил, как одно яйцо завалилось за флаги.
Это было совершенно удивительно:
«Новорождённый успел высохнуть и жёлтым пушистым шариком неуверенно стоял на розовых, почти прозрачных ножках. Ослеплённый дневным светом, он жалобно пищал, быть может, призывая свою мать. Зефиров нагнулся над ним и заулыбался от умиления. Потом он осторожно положил цыплёнка на ладонь и понёс его к вахтенному начальнику.
— Вот, ваше благородие, чудо какое.
Лейтенант Павлинов, сдвинув чёрные брови, строго спросил:
— Это что значит?
Но, когда узнал от старшего сигнальщика, в чём дело, сам не мог удержаться от улыбки. Зефирова обступили рулевые и младшие сигнальщики, с удивлением рассматривая его находку. Лейтенант Павлинов сообщил по телефону новость в кают-компанию. Офицеры гурьбой повалили на передний мостик. Сюда же пришли старший офицер Сидоров и сам командир броненосца Юнг. Зефиров, чувствуя себя героем дня, с увлечением рассказывал, каким образом цыплёнок мог вылупиться из яйца. Офицеры удивлялись, по-разному выражали свой восторг:
— Чудесное явление!
— Восхитительно!
— Какое умилительное существо!
Командир Юнг ласково сказал:
— Семья наша на одну душу увеличилась.
Старший офицер Сидоров, расправив седые усы, добродушно добавил:
— Это, Николай Викторович, к счастью.
Даже лейтенант Вредный и мичман Воробейчик, глядя на цыплёнка, растрогались и подобрели.
На мостик началось паломничество команды: поднимались не только строевые матросы, но и машинисты, и кочегары. На небольшой площадке они не могли все поместиться. Вахтенный начальник гнал их обратно, а они умоляли:
— Ваше благородие, цыплёнок, говорят, народился без наседки.
— Нам только разок взглянуть на него».