Новое платье Леони

– Он же не разговаривает!

– Нет, конечно.

– А какая разница между колуном и топором, скажи мне?

– Для больших поленьев берут колун, для тонких – топор. Ты все понял?

Том кивнул, и Адриан передал ему топор.

– Ну, теперь твоя очередь.

– Прямо без перчаток?

– Я хочу посмотреть сперва твои движения, ты не обязан бить, если не почувствуешь, что все получается.

Том взял полено и поставил на попа.

– Прекрасно, – сказал Адриан, – надо всегда ставить полено по направлению роста дерева. Для этого ты смотришь, в какую сторону направлены сучки от веток. Ты сделал это инстинктивно, это хорошо.

Том выпятил грудь, гордясь собой. Он встал перед поленом, но слегка покачнулся.

– Ноги расставь с двух сторон от полена! Чтобы ты был устойчив. Не выставляй ногу вперед, потому что, если топор скользнет по полену, он попадет тебе по ноге, а это очень опасно!

Том высунул язык от старания. Он выбрал небольшое полешко, взял топор. Поднял руки, они казались такими слабыми и тоненькими, и, не сводя глаз с полена, довершил движение. И полено раскололось, испустив облако смолистого аромата.

– Ты почувствовал, Том?

– Ну теперь все? Я уже стал дровосеком?

– Какой ты нетерпеливый! Сейчас возьмем другое полено, потолще.

– А ты знаешь, Стелла сделала мне костюм астронавта.

– Белый-белый и со шлемом?

– Да! И он суперкрутой!

– У тебя просто супермама. Ну что, давай все сначала?

* * *

Стелла упивалась своим счастьем. Она медленно осела на землю, почва была еще влажной после ночи, на траве лежала роса. Ноги ее заскользили, и она, как на саночках, скатилась по склону, приминая цветы и ломая сухие ветки, налетая на корни деревьев. Вдохнула прелый, терпкий лесной запах. Вытянула руки, вытянула ноги. Лежала не шевелясь, отдыхала. Тело ее размякло, стало вялым и рыхлым, как земля, и с землей почти слилось, разваливаясь на частички. В ее волосах проросла трава. Она слышала голоса Адриана и Тома. Слышала раскаты их смеха. Эхо голосов. Ловила каждое мгновение. В небе было столько света, что она подумала: начинается новая история. Когда она была маленькая, она читала небо по облакам и по звездам. Ее научила Леони. Истории эти иногда бывают ужасны, но они всегда правдивы. «В небе нет ничего жестокого, – говорила Леони, – там бывают сражения, но все по-честному».

А она по-честному победила Тюрке?

Не факт.

Но она жалеет об этом?

Ни капли.

Мешает ли ей это спать?

Нет.

Поступила бы она сейчас также?

Да.

Она никому не даст подрезать себе крылья. Леони склонилась перед этими людьми, превратилась в несчастную жалкую служанку. Она не смогла поднять голову и взбунтоваться. Вовремя поднять голову – большое искусство. Можно согнуть спину на определенное время – но ни секундой больше. Тюрке заплатил за ту лишнюю минуту.

Несчастье можно принять при условии, что оно в один прекрасный день закончится. Важно ли, какого числа наступит этот день. Лишь бы он пришел. Ради этого можно набраться терпения и вынести все страдания. Но если у вас нет конкретного дня, если несчастья сыпятся одно за одним, это невыносимо. Это сводит с ума.

* * *

С полузакрытыми глазами она сказала себе: «А что, если я немного посплю? Если досплю сегодняшнюю ночь здесь? Как в те времена, когда я спала на ветвях высокого дуба, спасаясь от Рэя. Адриан будет искать меня, он будет ломать сучья, выкрикивая мое имя: «Стелла, Стелла!», он будет реветь, как медведь, и красный треугольник выступит от натуги между его бровями, а я буду делать вид, что сплю, чтобы он искал меня, еще звал меня по имени, чтобы желание и страх перемешались в его груди, чтобы он ломился через бурелом, через заросли колючего кустарника и, наконец, чтобы он появился и навис надо мной, а я буду лежать у его ног в ночной рубашке. Он опустится на колени, обнимет меня и поцелует, слегка укусит за губу, чтобы я взбрыкнула и отпрянула, и мы будем любить друг друга под высокими деревьями.

Я по-прежнему ужасно хочу этого человека. От желания просто живот сводит».

Она открыла глаза: судя по солнцу, десять часов.

Она не слышала больше голосов.

Видимо, ее мужчины пошли назад, на ферму.

«Он здесь, – подумала она. – Он здесь и ждет меня. Он поглядывает на часы и думает, куда же она могла деться, и ему тоже желание скручивает живот. Он не хочет этого показывать, он хочет оставаться с Томом, слушать его рассказы о том, как ему удается расколоть полено. Он поддакивает, кивает, говорит: “Это замечательно, сынок”, но глаза его следят за стрелками часов и коленка под столом нервно дергается в такт.

Он ждет меня.

Теперь его очередь подождать».

Она встала, выпрямилась, отряхнула листочки и иголки, пригладила ночную рубашку, застегнула парку и пошла по тропинке, ведущей из леса на ферму.

Она зайдет в стойло к ослам. Пусть еще подождет, беспокойно поглядывая на часы, постукивая мыском по земле. Желание – такая ускользающая материя, нужно поддерживать его всеми способами, в том числе и самыми сомнительными.

Зазвонил телефон, она ответила. В этот момент она заметила дятла, яростно барабанящего по дереву. Маленький красный хохолок воинственно трясся, он был похож на взбешенного панка. No future, выстукивал он своим клювом. Она тихонько стала подкрадываться к нему, при этом произнося в трубку «алло». По черным усам она определила, что дятел – самка. «Эй, muchacha, похоже, ты сердишься?» – прошептала она, подходя к птице совсем близко.

– Это Жозефина Кортес, – сказал голос в трубке. – Дочь Люсьена Плиссонье.

Сначала Стелла поняла только «Люсьен Плиссонье».

Она рухнула на поваленный ствол дерева.

– Я нашла записку на ветровом стекле машины…

Стелла тут же узнала голос женщины, которая читала лекции в университете. Такой приятный, негромкий, чистый голос. Из серии голосов, которые любят решать задачки и не любят врать и лукавить.

– В записке было сказано, что вы хотите поговорить со мной о Люсьене Плиссонье…

У Стеллы перехватило дыхание. Так трудно произнести нужные слова, не понятно, с чего начать и чем закончить, эта женщина будет потрясена тем, что узнает.

– Вы меня слышите? – спросила Жозефина. – Я туда попала?

– Да…

– А то я думала…

Стелла взяла себя в руки и произнесла:

– Может быть, лучше будет, если мы увидимся с глазу на глаз. Довольно трудно говорить о таком по телефону…

– Может, вы хотя бы намекнете мне, о чем мы будем говорить? Вы говорите от имени своего отца?

– О! Как вы узнали? – спросила Стелла едва слышно.

– Что я узнала?

– Что это был мой отец…

– Кто был ваш отец?

– Люсьен Плиссонье. Вы знали это?

– Он – ваш отец? Нет, не знала. Я вообще-то искала мужчину. Того мужчину, который ходил на мои лекции, стоял в глубине аудитории возле двери. Это он оставил записку. А вы кто?

– Я его дочь.

– Дочь этого мужчины?

– Нет. Дочь Люсьена Плиссонье.

– Но это невозможно! – вскричала Жозефина Кортес. – Люсьен Плиссонье был моим отцом, и у него было только две дочери.

– И тем не менее…

– Я хочу понять, – сказала Жозефина, – кто оставил эту записку на ветровом стекле моей машины?

– Я.

– Значит, вы мужчина. Высокий мужчина в широком пальто и шляпе.

– Нет, я женщина, вы просто видели меня издалека и решили, что я мужчина. Это потому, что я высокого роста и одеваюсь как мужчина. Понимаете, мне приходится заниматься мужской работой. Я занимаюсь погрузкой, выгрузкой, работой с металлоломом, вожу грузовик. Но при этом меня зовут Стелла и я дочь Люсьена Плиссонье.