Новогодние и другие зимние рассказы русских писателей

– На самом юру… Изволишь видеть, за этим плацем на речке Мойке дома разбросаны; тут живут и коллежские, и статские советники, да и сам Его Превосходительство господин Шаргородский тут резиденцию имеет. Тут все равно что в Миллионной или в Морской. Конечно, на Невской першпективе или в другом месте можно за алтын жить, да ведь и я с тебя дорого не возьму. Тут все одна богатель, самая знатная чиновность живет. А дом мой – вон с зеленой крышей и с красными трубами…

– Ошибиться трудно. Ну, так и бери же ты моего сынишку, а я отправлюсь на почтовый двор. Прощай!

– До плезиру вас видеть!

Александр Сергеевич пошел к Миллионной, а Вешняков с подростком к куче домов, которые занимали весь квадрат между Мойкой, Невским проспектом и площадью. Тут было немало улиц и переулков; этот квадрат походил на немецкий городок вроде Вольмара. Строения большею частью деревянные; но чистота отделки и светлые окна свидетельствовали о достатке и значении жильцов. Вешняков постучался в калитку, залаяла собака, ключ щелкнул, и высокая женщина отворила калитку.

– Никого не было? – спросил Вешняков по-итальянски.

– Были, были: и синьор Валерьяни, [24] и Каравакк, [25] и Мартелли, [26] и Перизиното, [27] и Соловьев… [28]

– Бог с теми; а жаль, что Соловьев не обождал. Он, верно, приходил от Ивана Ивановича за портретом. Франческа, пойдем; присядь; я напишу руку с твоей, и портрет готов.

Франческа проворчала что-то и повиновалась. В мастерской стояло немало образов, изготовляемых для дворцовых церквей, картонов, портретов, эскизов. Глаза юноши разбежались; мастерская показалась ему волшебной храминой… он не обращал уже внимания на хозяина, а тот, между тем, усадил Франческу, взял у стены и поставил на мольберт женский портрет и принялся за кисть и палитру.

24

Валерьяни Джузеппе (1708–1761) – придворный декоратор и перспективный живописец, работал для дворцов Зимнего и др.

25

Каравакк Луи (1684–1754) – художник, мастер портрета, одна из значительных фигур русско-французских художественных связей «века Просвещения».

26

Мартелли Александр – мастер росписи по штукатурке, лепной работе, литью.

27

Перизиното (Перезинотти) Антонио (1708/1710–1778) – итальянский живописец декораций и перспективных видов. Приглашен в Россию в 1742 г., состоял придворным театральным живописцем в Санкт-Петербурге.

28

Вероятно, имеется в виду Д. Соловьев, декоратор-монументалист.

– Важная барыня! – сказал Вешняков, глядя на портрет. – Кому-то достанется? Графу или нашему? Уж эти двое всех других отопрут… Видишь, шельмовка, как улыбается: улыбку-то я поймал.

– Боже мой! – вскрикнул юноша пронзительным голосом и схватил себя за голову обеими руками. Франческа также вскрикнула и вскочила с перепуга. Вешняков едва не уронил кисти…

– Что с тобой? – спросил живописец.

Но юноша стоял как вкопанный, устремив пылающие взоры на портрет. Вешняков улыбнулся.

– Что, небось, прошибло. Да, брат, не у таких, как ты, дух захватывало от этой барышни. При дворе красавиц больше сотни, а эта первая. Разве только одна с нею поспорит; да и на ту только кланяются, а глядят на эту… Кто-то приехал… Погляди, Франческа!..

Франческа вышла. Вешняков продолжал восхвалять оригинал своего портрета, исчислял всех, очарованных ее прелестью; не кончил он своего панегирика, потому что в комнату вбежала, впорхнула молодая девушка; то была она, оригинал портрета. Взглянув на юношу, она остановилась, вспыхнула, едва внятно прошептала:

– Боже мой! Сережа! – И замешательство исчезло, оставив на бархатных ланитах яркий след, легкий румянец, который еще более возвысил ее дивную красоту.

– Ах, мосье Вешняков! Я забыла в карете своей веер! Потрудитесь послать…

– Сейчас, матушка Елена Николаевна, сейчас душком сбегаю…

Вешняков ушел. Сережа смотрел на Елену Николаевну, и глубокое изумление было написано на прекрасном лице его. Она любовалась замешательством юноши весьма недолго.

– Сережа!..

– Леночка!..

– Тс! Ни слова! Мы не знакомы. Мы никогда не видали друг друга. Ты погибнешь, если узнают…

– Мне все равно.

– Пожалей меня, Сережа! Умоляю тебя!..

– Вот он, вот, матушка Елена Николаевна, вот ваш веерок, у барыни… – кричал Вешняков, отворяя двери, в которые вошла толстая, распудренная, разукрашенная мушками старуха лет шестидесяти. Она была одета в дорогое платье из толстой шелковой материи, поверх которого был накинут бархатный полушубок на собольем меху. На голове шапочка меховая же из черных лисиц; под полушубком, который никогда не застегивался, потому что его и застегнуть нельзя было, вилась широкая орденская лента; под ногами стучали золотые подковки. Странное смешение костюмов двух веков придавало строгому лицу барыни неприятную важность. Дородность делала движения ее медленными. Едва вдвинулась она в мастерскую, как Елена очень искусно поставила ей стул, спиной к Сереже. Вешняков все кланялся весьма низменно и подавал Сереже знаки, чтобы он вышел; но Сережа не видел Вешнякова, не видел старухи и даже Елены Николаевны: голова его упала на грудь, горе неисходное терзало его сердце; он ненавидел свет, себя, Елену. Он страдал местью. Проект за проектом перебегали в пылком воображении… Он то горел, то леденел, и Бог знает, чем бы кончилась вся эта сцена, если бы старушка не завела разговора, поглотившего внимание юноши…

– Ах, бестия! – сказала она. – Какой ты мастер! Точь-в-точь Леночка, когда разговаривает с маркизом или когда амурится с бароном; но уж ты мне, плутишка, как хочешь, а отмалюй барона с розой. Болван болваном! Не могу понять, как его приглашают a la chasse, [29] на карусель и в Сарское. [30] Правда, от него много плезиру, когда врать начнет. Да не всегда впопад. Намедни спугнул лисицу, a renard [31] совсем уж была на приманке. Государыня схватила рукава, а он как отпустит буфонство какое-то, все захохотали, а лисица s’est sauve! [32] Уж за ужином il a regu pardon, [33] когда отошло венгерское с пирогом и стали разносить наливку мою. А что ты, дурашка, кушал когда нашинские наливки?

29

На охоту (фр.).

30

Сарское – Царское Село.

31

Лисица (фр.).

32

Спаслась (фр.).

33

Он получил прощение (фр.).

– Не имел счастия, ваше сиятельство…

– Ну, так отмалюй мне барона с розой. Я тебе двадцать рублей и две бутылки смородиновки пожалую…

– Знаете ли что, Вешняков… – перебила Леночка, – вы уж сделайте tableau, [34] и маркиза, и графа…

– Маркиза, пожалуй, я согласен, а графа не хочу…

– Пустяки, ma tante [35] обидится; а графа я очень жалую.

– И я жалую, и потому-то и не хочу…

– Пустяки, пустяки! Если вы не согласитесь, ma tante, так я его сама нарисую и скажу, что вы приказали…

34

Картина (фр.).

35

Тетушка (фр.).

– Да послушай, Леночка!..

– Да я уж все слышала! Мне граф надоел! Вообразил себе, будто уж на свете нет мужчин красивее…

– И нет-таки…

– А есть!

– Право, нет!

– Есть, есть и есть…

– Кто же это?

– Это уж мое дело!.. Вчера за моим туалетом сидело мужчин человек тридцать, и, право, кроме маркиза и барона, все лучше его… Ах, мосье Вешняков! Долго ли вы будете меня мучить? Сократите сеанс! Мне надо еще заехать к великой княгине; мы хотели вместе прочесть новый роман, до обеда… а теперь уже скоро одиннадцать… А в шесть часов хотел к нам быть кавалер дю Клерон; очень милый малый; он в нашем свете много значит; через него можно делать дела; он мне обещал…

– Ваш портрет кончен…

– Вы хотите сказать сеанс?

– Нет, портрет!

– Неправда, неправда! Постойте, я посмотрю! О, тут еще тьма работы; вот чего-то недостает в глазах: они у меня ярче, теплее. Что это за волоса? Будто примазанные! Нет, я лучший судья в этом деле… Сегодня некогда, а завтра я к вам буду…

– Леночка, пожалей мою старость…

– Да кто вас просит ходить за мной, будто шлейф? Зачем же вы держите карлицу, Глафиру? Мы с нею приедем. А теперь пора. A Dieu! A Dio! [36] Как теперь говорят при дворе: прощайте! Поедем, ma tante… Ах! Скорее, скорее! Мы опоздаем. La Grande Duchesse Catherine m’attend depuis onze heures… Partons, partons!.. [37]

36

До свидания (фр.; ит.).

37

Великая княгиня Екатерина ждет меня с одиннадцати часов… Пойдем, пойдем!.. (фр.)