Новые центурионы

Прижав кисти рук к правому бедру, касаясь локтями правостоящего, полицейские небрежно сомкнули ряд, но Джетро и не подумал проверить правильность линии.

– Смирно! Равнение на середину!

Когда очередь дошла до него, Серж уставился на лейтенантскую маковку – так учили его шесть лет назад в морской пехоте. Тогда ему было восемнадцать, и он, вчерашний школьник, был убит горем оттого, что Корейская война закончилась раньше, чем он успел принять в ней участие и обзавестись несколькими фунтами медалей, которые на великолепной форме морского пехотинца смотрелись бы просто чудесно. Формы этой он так в свою собственность и не получил и так и не сподобился купить ее за наличные, быстро повзрослев, ошеломленный буднями учебки.

Остановившись перед темнокожим мексиканцем Рубеном Гонсалвесом, ветераном-весельчаком с десятилетним стажем службы в полиции, Джетро выждал паузу и произнес монотонным голосом, в котором не слышалось и намека на улыбку:

– С каждым днем ты делаешься все круглее, Рубен.

– Так точно, лейтенант, – отозвался Гонсалвес, но у Сержа не хватило отваги взглянуть в его сторону.

– Я вижу, ты опять обедал у Мануэля, – сказал Джетро, и краем глаза Серж заметил, что лейтенант коснулся галстука Гонсалвеса.

– Так точно, сэр, – ответил тот. – Те пятна, что над булавкой, – это от chile verde, а остальное – от menudo.

На сей раз Серж не выдержал и повернулся на целый сантиметр, но лица Джетро и Гонсалвеса были абсолютно бесстрастны.

– А ты что скажешь, Мильт? Когда сменишь масло на своем галстуке? – спросил Джетро, переходя к седовласому ветерану, вытянувшемуся так, что издали он мог показаться даже высоким, хотя стоявший рядом Дуран мысленно прикинул: пять футов десять дюймов, не больше.

– Сразу после осмотра, лейтенант, – ответил Мильтон, и Серж украдкой перевел взгляд на Джетро. Тот печально покачал головой и двинулся к концу шеренги.

– Ночная смена, шаг вперед… Отставить. – И Джетро зашаркал ногами к центру комнаты. – Как подумаю, что нужно осматривать вас с тылу, так заранее поджилки трясутся. Не удивлюсь, если из задних карманов у вас торчат бананы да журналы с голыми девчонками. Разой-дись!

Вот как это здесь бывает, только и всего, подумал Серж, собирая свое снаряжение и разыскивая глазами Гэллоуэя, с кем еще даже не был знаком. Его опасения, что в дивизионе будут те же порядки, что и в армии (он совсем не был уверен, что способен бесконечно выдерживать военную дисциплину), оказались напрасны. Так-то лучше. А такую дисциплину можно терпеть хоть целую вечность, подумал он.

К нему подошел Гэллоуэй и протянул руку:

– Дуран?

– Он самый, – ответил Серж, пожимая руку веснушчатому парню.

– А как тебя зовут твои приятели? – спросил Гэллоуэй, и Серж улыбнулся, узнав избитую фразу, используемую полицейскими для выяснения кличек преступников, говорящих, как правило, куда больше, чем сами имена.

– Серж. А тебя?

– Пит.

– О'кей, Пит, чем ты предпочитаешь заняться нынче вечером? – спросил Серж, искренне надеясь, что Гэллоуэй позволит ему сесть за баранку. Сегодня было уже его шестое дежурство, но прежде всякий раз машину вел напарник.

– Только с учебы, так? – спросил Гэллоуэй.

– Да, – ответил, расстроившись, Серж.

– Город хорошо знаешь?

– Нет, до того я жил в Китайском квартале.

– В таком случае тебе лучше взять на себя писанину, а я пошоферю. Не возражаешь?

– Как скажешь, босс, – бодро ответил Серж.

– Не угадал, тут мы на равных, – сказал Гэллоуэй. – Напарники.

Было приятно, что можно вот так запросто усесться в дежурную машину, обойдясь без десятка пустых вопросов и бессмысленного ощупывания своего снаряжения. Серж чувствовал, что уже может довольно сносно исполнять рутинные обязанности полицейского-пассажира. Он положил фонарик и фуражку на заднее кресло, рядом с дубинкой, которую для удобства сунул под подушку сиденья. И был удивлен, когда увидел, что Гэллоуэй свою дубинку прячет под подушку переднего, рядом с собой, и оставляет ее в пазу стоять торчком, словно пика.

– Люблю, когда палка под рукой, – сказал он. – Это мой святой жезл.

– Четыре-А-Сорок три, ночная смена дежурство приняла, прием, – произнес Серж в ручной микрофон. Гэллоуэй завел мотор их «плимута», снялся с парковки и выехал на Первую улицу. Закатное солнце принудило Сержа надеть очки, чтобы вписать имена в вахтенный журнал.

– Раньше чем промышлял? – спросил Гэллоуэй.

– Четыре года в морской пехоте, – ответил Серж, записывая в журнал свой личный номер.

– Ну и как тебе работа в полиции?

– Работа что надо, – сказал Серж, стараясь не измазать страницы, когда машину подбросило на дорожной выбоине.

– Славная работенка, – согласился Гэллоуэй. – В следующем месяце пойдет четвертый год, как я здесь. Пока не жалуюсь.

Коли так, ему, стало быть, не меньше двадцати пяти, подумал Серж. Но из-за песочного цвета волос да веснушек его запросто можно принять за старшеклассника.

– Твое первое субботнее дежурство?

– Ага.

– Выходные – дни особые. Не исключено, что нам придется поразвлечься.

– Надеюсь.

– Еще не бывал в переделках?

– Нет, – ответил Серж. – Принял несколько сообщений о кражах. Выписал десяток повесток и штрафных талонов за нарушение правил уличного движения. Оформил пару алкашей. И ни единого ареста по уголовке.

– Что ж, постараемся где-нибудь раздобыть для тебя уголовку.

Гэллоуэй предложил Сержу сигарету, и тот не отказался.

– Спасибо. Как раз собирался просить тебя притормозить, чтобы купить курево, – сказал Серж, давая Гэллоуэю прикурить от своей самодельной «свистульки» – гильзы, к которой раньше был приделан медный шарик с якорем, а теперь на том самом месте осталось лишь голое металлическое кольцо. Эмблему морских пехотинцев он отодрал в Окинаве, после того как его высмеял насквозь просоленный «дед», отслуживший к тому времени полтора года. Он заявил, что одни лишь чокнутые и бредящие армией салаги таскают в карманах «свистульки» из гарнизонной лавки, с огромными эмблемами.

Вспомнив, как страстно желали юные морячки-пехотинцы поскорее отведать соли, Серж улыбнулся. Вспомнил он и про то, как они терли щетками и обесцвечивали свои новые рабочие брюки, как загребали бескозырками морскую воду. Видно, я еще не до конца избавился от этого мальчишества, подумал он. Взять хоть сегодняшнее смущение, когда Перкинс заговорил о ворсинках на его мундире.

Беспрерывная болтовня на полицейской волне все еще доставляла Сержу немало хлопот. Он знал, что понадобится какое-то время, прежде чем он научится сквозь мешанину звуков на их частоте без труда распознавать номер своей машины – Четыре-А-Сорок три. Некоторые голоса операторов из Центральной службы связи он уже различал. Один был похож на голос старой девы-учительницы, другой – на голос юной Мэрилин Монро, а третий говорил с явным южным акцентом.

– Нас вызывают, – сказал Гэллоуэй.

– Что?

– Попроси ее повторить.

– Четыре-А-Сорок три, повторите, пожалуйста, – сказал Серж. Карандаш его завис над блокнотом с отрывными листами, закрепленными на металлической панели перед «горячей простыней» – экраном для срочных записей.

– Четыре-А-Сорок три, – заскрипела глоткой «старая дева-учительница», – Южная Чикагская, один-два-семь, ищите женщину, рапорт четыре-пять-девять.

– Четыре-А-Сорок три, вас понял, – ответил Серж и повернулся к Гэллоуэю: – Прости, я пока не умею различать в этом бедламе наши позывные.