Новые рифмы (стихи)

и вместе черная. Я, Гольдберг, есть.

Я знаю кексы в формочках,

мой Бог, с изюмом,

раскатанного теста пласт,

проветриванье кухни знаю, в форточках

спешащие с нежнейшим шумом

подошвы, приминающие наст.

На площади Труда сойти,

потом две арки,

прихожей знаю тесноту,

туда я посвечу, а ты сюда свети,

какие гости! где подарки?

морозец! ну-ка, щечку ту и ту!

А вот и вся твоя семья,

ты посередке, обе с краю.

Все есть, все во главе с тобой.

А кто сыграет нам сегодня, Гольдберг?
– я,

сегодня я как раз сыграю,

а ты куплеты Курочкина пой.

20 мая 2002

Илиада. Двойной сон

В сон дневной уклонясь

благотворный,

на диване в завешенной

комнате,

где забвения краткого угли нас

греют, и предстает жизнь иной

и бесспорной,

там проснуться как раз

ранним летом,

внутри сна, на каникулах,

двор в окне

его держит полукругом каркас

лип, и мальчиков видеть в бликах,

в дне нагретом.

Солнце видеть во сне,

копьеносных,

кудреглавых и вымерших

воинов,

спи все дальше и дальше, и ревностней

убаюкивай себя в виршах

перекрестных.

Лук лоснится, стрела,

перочинный

ножик всласть снимает кору,

десятый

год осады мира тобой, и светла

неудвоенной жизни пора,

беспричинной.

Сладко спи под морской

шум немолчный,

покрывалом укрытая

шелковым

жизнь, не ведающая тоски мирской.

Длись, золотистость игры тая,

сон солнечный.

Там Елена твоя,

с вышиваньем,

за высокой стеной сидит,

юная,

и в душе твоей еще невнятная,

но - звучит струна, своим грозит

выживаньем.

Или лучше, чем явь,

краткосмертный

сон?
– одно дыханье сулишь

чистое.

Облака только по небу и стремглавь,

доноси эхо ахеян лишь,

голос мерный.

Вечереющий день

еще будет,

не дождешься еще своих

родичей

сердцем, падающим что ни шаг, как тень.

Пусть вернутся домой, пусть живых

явь не будит.

В летней комнате тишь,

пол прохладный,

тенелиственных сот стена,

Елена

снится комнате, шелест в одной из ниш

то покров великий ткет она

и двускладный.

Ты на нем прочитай

рифмой взятый

в окруженье текст сверху вниз:

трусливо

девять строф проспал ты, теперь начинай

бесстрашью учиться и проснись

на десятой.

29 мая 2002

Полиграфмаш

Завод "Полиграфмаш", циклопий

твой страшный, полифем, твой глаз

горит, твой циферблат средь копей

горит зимы.

Я в проходной, я предъявляю пропуск

и, через турникет валясь,

вдыхаю ночь и гарь - бедро, лязг,

валясь впотьмы.

Вот сумрачный народ тулупий

со мной бок о бок, маслянист

растоптанный поодаль вкупе

с тавотом снег,

цехов сцепления и вагонеток,

лежит сталелитейный лист,

и синим сварка взглядом - огнь, ток,

окинет брег.

Слесарный, фрезерный, токарный,

ты заусенчат и шершав,

завод "Полиграфмаш", - угарный

состав да хворь

посадки с допусками - словаря, - вот,

смотри, как беспробудно ржав,

сжав кулачки, сверлом буравит,

исчадье горь.

Спивайся, полифем, суспензий

с лихвой, и масел, и олиф,

резцом я выжгу глаз твой песий,

то желтый, то

гнойнозеленый, пей, резец заточен,

он победитовый, пей, скиф.

Людоубийца, ты непрочен.

Я есть Никто.

Завод "Полиграфмаш", сквозь стены

непроходимые, когда

под трубный окончанья смены

сирены вой

ты лыко не вязал спьяна, незрячий,

я выводил стихов стада,

вцепившись в слов испод горячий

и корневой.

4 июня 2002

Гольдберг. Вариации

(Пятница)

5.

По пятницам, - а жизнь ушла

на это ожиданье пятниц

(не так ли, дядька мой неитальянец?)

от будней маленьких распятьиц,

ты во Дворец культуры от угла

стремишь свой танец.

Какой проход! В душе какой

(на предвкушенье чудной жизни

не так ли, родственник шумнобеспечный?

жизнь и ушла в чужой отчизне,

в той, где бывают девушки с киркой)

пожар сердечный!

Участник нынче монтажа

по Гоголю ты Николаю.

"Вишь ты, - сказал один другому..." Слышу.

И, помню, перед тем гуляю

с тобою, за руку тебя держа.

Ты, Гольдберг, - свыше.

"Доедет, - слышу хохот твой,

то колесо, если б случилось,

в Москву..." О, этим текстом италийским

как пятница твоя лучилась,

всходя софитами над головой,

на радость близким!

Премьера. Занавес. Цветы.

Жизнь просвистав почти в артистах,

о спи, безгрезно спи, зарыт талантец

хоть небольшой в пределах льдистых,

но столь же истинный, сколь, дядька, ты

неитальянец.

9 июня 2002

По Кировскому

Свидетель воздуха я затемнений

различной степени, особенно

когда изрядна морось в городе камней.

И вдруг "ко мне!" услышишь, - незабвенно

косым она прыжком - с хозяином.

"Все на круги..." - неправда мудрости.

Ведь что ни миг - то в освещении ином.