Новые забавы и веселые разговоры

Вскоре после этого наша кумушка и две ее соседки сидели как-то на солнышке, пряли да точили лясы, и немка рассказала, что хочет сходить в Мец. Тут же было решено отправиться всем втроем. И вот в один прекрасный день все три женщины вышли из селения и пошли, с разрешения мужей, в Мец, а чтобы не зря ходить, каждая захватила что-нибудь на продажу. Одна – пару сыров, другая – горшок масла, третья – яйца, и всю» ту снедь они сразу же продали за хорошие деньги.

Обошли они все церкви, поглядели на город, а потом решили зайти в кабак перекусить, причем подбила всех на это немка, уверявшая, что там очень дешево берут. А одна из товарок подтвердила: она-де не раз слыхала от мужа, что зa каких-нибудь пять-шесть денье тут можно наесться досыта, напиться допьяна, да и еду подают преотличную. Третья товарка стала было упираться – и немудрено, ведь это была жена того самого скряги, что пировал целым яйцом. Но наконец ее уговорили и все втроем подались в кабак, мечтая, что за пять-шесть денье их тут станут потчевать ровно принцесс. Хозяйка спросила, чего им подать. «Мы сегодня толком не обедали, – говорит одна из кумушек, – только поели хлеба да запили водой, теперь же хотим угоститься на славу, поэтому, любезная хозяйка, несите нам, что у вас есть самого лучшего да самого вкусного, И ставьте все на стол, да налейте нам доброго винца. Верно я говорю?» – обратилась она к товаркам. И те согласились. «Ну раз так, – говорит хозяйка, – для начала я вам подам свежего бараньего жаркого, которое осталось от обеда, а тем временем поспеют полдюжины цыплят, что заготовлены для ужина – уже ощипаны и начинены. Есть еще парочка куропаток – это кушанье на тонкий вкус, – если велите, подам и их». – «Да-да, – отвечают кумушки, – мы хотим всего отведать, уж пировать так пировать».

Женщины уселись за стол, и не успели еще изжариться цыплята и куропатки, как от баранины остались одни кости. Видя такую прожорливость, хозяйка поскорее подала трех цыплят, а остальных оставила дожариваться. Но и их вмиг уплели и обсосали косточки. Кумушки не только на еду налегали, но и пить не забывали. Хозяйка только диву давалась, сколько в них лезет, и видя, что аппетит их не идет на убыль, выставила перед ними все, что было, а кумушки, которым вино уже бросилось в голову, принялись трещать, как сороки в клетке. Так за болтовней они разодрали куропаток на кусочки и проглотили их, словно то было простое сало, даже не подумав угостить хозяйку ножкой или крылышком. А уж сколько они выдули вина, – один бог знает. Хозяйка дивилась их расточительности. Когда убрали со стола пустые блюда и кости, они спросили еще пирога, сыру и фруктов.

Между тем пошел дождь, и женщинам пришлось задержаться на весь день, так что им не оставалось ничего другого, как только сидеть, судачить да потягивать винцо. Вот стемнело, подошло время ужина, кумушки же были так сыты, что поели лишь самую малость. Но тут явился продавец печенья и вафель, и им так захотелось попробовать сластей, что немка скупила чуть не полкорзины его товара. Видя, что гости снова разошлись вовсю, хозяйка сказала, что сласти, конечно, недурны, но что у нее найдется к ним ипокрас [46] и кларет. Одна из кумушек спросила, которое из этих вин лучше. «Ипокрас», – ответила хозяйка. «Ну, так несите нам ипокрасу!» Хозяйка велела принести кувшин вина, и его тотчас разлили по стаканам и выпили. Так кумушки и просидели, пока не пришла пора идти спать. Им постелили постели, уложили их, причем они были так пьяны, что едва ли хоть одна из них соображала, где находится.

46

Ипокрас – очень распространенное в средние века подслащенное вино, в которое добавляли также корицу.

На другое утро они еле продрали глаза только часам к семи или восьми и не сразу вспомнили, как здесь очутились. Когда же очухались, то подумали о счете и стали гадать, во что им обойдется вчерашнее. «Уж верно, – сказала одна, – хозяйка возьмет с нас не меньше чем по дюжина денье с каждой, а ежели больше, то мне уж нечем будет платить – это все, что я выручила вчера за яйца». – «Да и я за сыр получила всего тринадцать денье», – сказала другая. «Зато у меня побольше будет, – сказала третья. – Я продала масло за восемнадцать денье. Давайте же спросим у хозяйки, сколько мы должны». Позвали хозяйку, та пришла, посмеялась и поиздевалась над тем, как они заспались, когда же дело дошло до расчета, запросила пятнадцать гро, [47] то бишь по пять су [48] с каждой; услыхав это, наши кумушки обомлели и уставились друг на друга, не в силах слова вымолвить. Наконец одна из них заметила хозяйке, что та, наверно, шутит. Но хозяйка после долги к препирательств твердо заявила, что меньше чем по пять мецких гро не возьмет, и так, мол, дешевле некуда. После этого она ушла и велела им готовить деньги. А они, перепуганные, принялись выдумывать, как бы им унести ноги, так как вся их выручка составляла всего-навсего треть нужной суммы. Долго они судили и рядили и наконец, по совету немки, самой бойкой из всех, решили сделать так: первым делом одна из товарок оставит здесь в залог свою меховую накидку, а мужу скажет, будто отдала ее починить.

47

Гро – серебряная монета достоинством в несколько денье; так, турский гро, чеканившийся в XIII в., равнялся двенадцати денье.

48

Су – монета, приблизительно равная двенадцати денье; значительно позже «су» стали называть монету, равную 1/10 франка.

Кроме того, они дали друг другу слово, что каждая проведет своего мужа, причем постарается сделать это как можно лучше, и тот муж, который будет больше других облапошен, заплатит по счету за всех – так надумала немка. Так они и сделали: снова позвали хозяйку, рассказали, что у них не хватает денег, и уломали ее взять в залог меховую накидку и отсрочить долг до условленного дня. Затем, хлебнув еще понемножку на дорогу, они вышли из кабака, а одна сказала остальным, будто у нее остались еще какие-то дела в городе, и попросила чуток подождать ее, сама же пошла на улицу Тезон, где живут маляры, накупила там разных красок и взяла их с собой, ни слова не сказав товаркам. Когда она вернулась, все трое зашагали по дороге и скоро дошли до дому.

Послушайте же, что вышло из их затеи. Никого из мужей дома не оказалось: Ганс-немец сидел в кабаке вместе с мужем другой женщины, и они вдвоем пили и пировали, а третий муж, тот самый скупердяй и выжига, о котором уже была речь, прилежно работал в поле. Вечером все трое вернулись, и первым пришел с поля скряга, Ганс же с приятелем задержались в кабаке допоздна.

Когда скряга вернулся домой, жена встретила его приветливо и радостно и, притворившись веселой, села с ним рядом у камина и принялась рассказывать, чего сна навидалась в Меце: какие там красивые церкви, дома, улицы, какие люди, лошади; сочинила, будто видела в монастыре торжественную службу в честь святого Гонория, и прибавила, что в Меце накануне был сильный дождь и гроза, почему они и не смогли вернуться в тот же день. Она трещала без умолку, пока наконец не стало совсем поздно, и муж, видя, что она и не думает собирать на стол, весьма удивился. «Постой, – воскликнул он. – Ты мне совсем голову заморочила своей болтовней. А ужинать-то мы что, не будем?» – «Как ужинать? – говорит жена. – Уж не бредишь ли ты? Да ведь мы уже ужинали!» – «Уже ужинали? Когда же это?» – «Новое дело! Ты что, хочешь еще раз поужинать?» – «Тебя послушать, получается, что так, но мне кажется, я еще и одного раза не ужинал». – «Ну, так спроси у сына». А мальчугана она накормила загодя, еще до прихода мужа, так что он подтвердил ее слова и сказал, что ужин и правда уже был. «И все же, – говорит муж, – не знаю почему, но мне страсть как хочется есть, и не верится, что мы уже ужинали». – «Ты просто забыл», – говорит жена. И снова принялась ему зубы заговаривать, так что бедняга поверил ей и в конце концов пошел спать без ужина, а женушка таким образом выгадала денежки в возмещение тех, что растранжирила в кабаке.

А вот что сделали другие кумушки. Та, что купила в Меце краски, развела их и натерла ими себе ладони, а когда вечером пришел муж, встретила его, заговорила как ни в чем не бывало, но вдруг умолкла, тревожно глядя ему в лицо и притворившись удивленной и испуганной, а затем шагнула к нему и заботливо спросила: «Ой, муженек, здоровы ли вы, у вас все лицо в пятнах и вид совсем больной!» Тут она подошла еще ближе, провела руками по его лицу и шее, и красками, которыми были натерты ее ладони, так размалевала ему рот, нос и все остальное, что он стал похож на прокаженного. Муж был под хмельком и потому не почувствовал, что с ним сделали, а жена заголосила, запричитала, скривилась так, что смотреть страшно, и окончательно уверила его, что он болен и что ему осталось недолго жить. Тут же она постелила ему поближе к очагу, раздела его догола и, натирая его разогретыми у огня ладонями, разукрасила всего, с ног до головы. Бедный муж, увидев, на кого он похож, решил с пьяных глаз, что дело его совсем худо, и по совету жены призвал священника и наспех исповедался. После этого жена позвала соседей и соседок, а те при виде его подумали, что он при смерти, и стали спрашивать, что у него болит. Простофиля муж, все еще плохо соображая, отвечал, что болит все. Наслушавшись притворных охов и вздохов жены больного, все разошлись, с нею же осталась только одна соседка; дождавшись ночи, жена дала мужу какого-то снадобья, от которого он, и без того одурманенный, заснул так крепко, что не почуял бы, даже если б его сожгли живьем прямо На кровати. Тогда жена, только этого и дожидавшаяся, взяла простыни и куски полотна и вместе с соседкой завернула в них мужа и зашила, как мертвого, в саван. А когда рассвело, позвала священника и церковного старосту, велела принести гроб, в который положили зашитого в саван мужа, и выставила гроб на козлах посреди дома. В тот же час принялись, как положено по обряду, звонить в колокола, и новость о том, что кто-то умер, разнеслась по всему селению и всех взбудоражила.

Когда эта весть дошла до немки, жены Ганса, и она узнала, что новопреставленный давешний собутыльник ее мужа, она побежала в дом и нашла мужа еще спящим – накануне он явился в стельку пьяным и даже не спросил жену, что она делала в Меце, да и теперь еще не совсем протрезвел. Жена стала тормошить его, крича: «Эй, Ганс, Ганс! Будет тебе валяться! Пошел бы посмотрел, как хоронят твоего приятеля, с которым ты вчера напился!» – «Как так хоронят? – говорит Ганс. – Разве он умер?» – «То-то и оно, что умер», – говорит жена. «Кто же его убил?» – «О святой Иоанн! – воскликнула жена. – Он умер в собственной постели, и если ты хочешь поглядеть на него в последний раз, поторопись!» Ганс вылез из кровати и давай искать одежду, но женушка ее заранее припрятала, а теперь все торопила, чтобы он шел поскорее. «Иначе, – говорит, – опоздаешь». – «Что за черт, – говорит Ганс, – никак не найду одежду». – «Одежду? – говорит она. – Господи, смилуйся над этим олухом! Да разве ты, дурень, не одет?» – «А разве одет?» – спрашивает муж. «Ясно, одет», – говорит она. «А по-моему, я, черт подери, голый». – «Одетый, тебе говорят! И если идешь, так пошевеливайся!» Она так настаивала и теребила его, что в конце концов он поверил ей, выскочил за порог и, жмурясь спросонья и прикрывая срамные места рукой, так и побежал нагишом. Он поспешал вовсю и успел в церковь, когда гроб с его приятелем уже собирались опускать в землю.

На похороны собралось много народу, мужчин и женщин, и при виде голого Ганса одни принялись смеяться, другие – издеваться над ним, женщины закрывали лицо и отворачивались. Кюре же, увидев его в таком виде, притворился разгневанным и строго сказал ему, что он оскорбляет самого Господа. Бедняга Ганс растерялся и не знал, что ответить, но видя, что все стыдят и ругают его, он сослался на жену и поклялся, что считал себя одетым и что его убедила в этом жена. Здесь же был и знакомый нам скряга, и услыхав, что говорит Ганс, вспомнил, как его собственная жена давеча уверяла его, будто он сыт, и послала спать не евши. «Черт возьми, – воскликнул он во всеуслышание, – а ведь так же и моя жена внушила мне вчера, будто я уже ужинал». Тут поднялся такой смех и шум, что покойник, которого уже поднесли к могиле, проснулся, пришел в себя и тоже услыхал, о чем говорят вокруг. И в тот самый миг, когда гроб опускали в землю, он поднял голову и сказал: «Вот дьявольщина, а меня жена вчера убедила, будто я умер, но теперь-то я, слава богу, чувствую себя совсем здоровым». Все, кто был на кладбище, а кюре самым первым, сначала испугались было не на шутку, когда же все выяснилось, принялись хохотать до упаду.

И тогда наши кумушки попросили народ рассудить, кого из мужей больше всех надули. Было решено, что больше всех обманут тот, кто остался без ужина, и вот почему: этого ужина ему уже никогда не съесть; именно скупердяю и пришлось платить по счету. Говорится же: тороватому бог дает, а у скупого черт таскает. Напоследок остается подивиться честности всех трех кумушек. Ничего не скажешь: каждая постаралась на совесть, выполняя обещанное.

Новелла 98-я, повествующая о том, как кюре из Лессе, близ Меца, и его приятель отправились в Рим и как их одурачили по дороге

Я поведал вам множество самых разнообразных, занятных и славных историй, от иных бывал прок, от иных – един вред да позор тем, с кем они случались, а от иных – и» того ни другого, как в новелле о крестьянине и его осле. Теперь же я поведу речь о том, что стряслось однажды с мессиром Николем, кюре из Лессе, близ Меца, и архипресвитером округа Во. Выгоды из этою приключения он не извлек никакой, а убыток потерпел изрядный, и хоть поначалу радовался, да недолго, как вы сами услышите, коли будет охота слушать.