"Новый Михаил-Империя Единства". Компиляцияя. Книги 1-17

Ввиду траурного статуса нашей поездки особого веселья не наблюдалось, господин Суворин, обычно радовавший общество занимательными историями из репортерской или издательской жизни обеих столиц, все больше отмалчивался. Да и остальные были весьма сдержанными в речах и эмоциях. Николай был просто мрачен, его ненаглядная Аликс сидела с явной печатью осуждения всех и вся вокруг нее, которую она пыталась замаскировать жалобами на мигрень.

Не радовал общественность и новый министр Императорского двора и уделов. Генерал от инфантерии барон Меллер-Закомельский и так имел сложные отношения с окружающей великосветской тусовкой, а тут он еще и оказался возвращен из опалы, в которую его отправили при Николае. Что, естественно, не добавляло позитива в их персональные взаимоотношения.

И лишь генерал Брусилов чувствовал себя прекрасно, буквально лучась от удовлетворения и внутреннего самодовольства. Еще бы! Ведь он первым в числе двух генералов в России, кто был пожалован чином генерала империи – новым чином, который был введен мной буквально сегодня. Это была своего рода взятка высшему генералитету, поскольку я реформировал старый чин генерала-фельдмаршала, разделив этот фактически почетный чин на два – генерала империи и генерала-фельдмаршала империи. И если последний чин был все так же почетным званием, а не чином, то вот генерал империи превращался в чин реально достижимый, а это было весьма немаловажно. Дело в том, что практически весь высший генералитет был в Табели о рангах ограничен лишь вторым классом, поскольку генерала-фельдмаршала никому по факту не давали. Во всяком случае, на 1917 год не было ни одного живого реального генерала-фельдмаршала. Да и в целом ограниченность всей системы генералитета лишь тремя чинами создавала проблему того, что полными генералами были и командующие армиями, и командующие фронтами, и даже некоторые командующие армейскими корпусами, что создавало причудливые перекосы и неразбериху, особенно с учетом сложной системы старшинства по производству в чин. Во время той же Великой Отечественной в РККА было три генеральских и добавочно три маршальских звания. В общем, запруду полных генералов я приоткрыл, перспективу им обозначил и даже два производства в новый чин произвел. И если генерал Юденич сидел тихо и «не отсвечивал», то вот Брусилов явно чувствовал себя сегодня именинником и болтал без умолку. Что ж, уверен, что у него сегодня прибавилось недоброжелателей, мечтающих подставить баловню судьбы подножку. Сам же Брусилов наоборот мечтал отплясывать на могилках тех, кто радовался его временной опале.

Что ж, посмотрим, как будут развиваться события. Не исключено, что моя милость перетянет Брусилова в мой лагерь, ведь он человек болезненно честолюбивый и буквально мечтал о почете и признании его военного гения. Ну, а если наш новоиспеченный генерал империи уж слишком начнет играть в игры, недозволенные мной, то что ж, еще много всяких террористов бродит по России, так что исключать новый трагический эпизод совершенно невозможно, как и государственные похороны героя в связи с этим.

Был у меня еще один человек, который вызывал бешеную зависть и ярую ненависть не только всего двора, но и всего высшего света. И был таким человеком мой министр информации господин Суворин. Вернее, это я его так именовал для себя, ведь формально он был лишь главноуправляющим Министерства информации. Все дело в том, что, в отличие от большинства чиновников и прочих государственных людей, господин Суворин ни одного дня не провел на госслужбе и был призван мной сначала на пост директора РОСТА, а затем уже и в Министерство информации. И назначая Суворина директором РОСТА, я сразу присвоил ему гражданский чин действительного статского советника, что равнялось четвертому классу в Табели о рангах и соответствовало армейскому генерал-майору. Такой головокружительный взлет карьеры не мог не взволновать великосветско-чиновничью тусовку, а уж когда Суворин стал главноуправляющим Министерства, да еще и оказался у меня в явном фаворе… Ведь совершенно ясно, что если новый фаворит не оступится (или если ему не подставить ногу), то буквально через год он вполне может стать уже тайным советником и полноценным министром, а это, извините, совсем другой расклад и влияние.

Насколько мне было известно в этой тусовке у него было три прозвища: Бориска, Фаворит и банальное Выскочка, и сравнивали его с головокружительно взлетевшим из грязи в светлейшие князи Алексашкой Меншиковым. И многие ждали, что Суворин закончит так же, как и в свое время Меншиков, то есть в нищете, в опале и в Сибири. Но, как бы то ни было, если основная братия его люто ненавидела, то другая, пусть малая, но уже весомая часть тусовки, из числа молодых и еще не нашедших себе серьезного лидера, стала спешно ориентироваться на новую восходящую звезду в державной политике. Таким образом вокруг меня явно формировалась еще одна группа влияния, и я, во всяком случае пока, неофициально стимулировал развитие и укрепление позиций этой группы. Добавьте сюда еще группировку стремительно возвысившегося генерала Маниковского, и картина бурных интриг вокруг меня предстанет во всей красе.

* * *

– Ты желал меня видеть?

Я поднял голову. Для Николая на время поездки в поезде действовал режим «без доклада», посему я не удивился его появлению в дверях моего кабинета. Тем более что я действительно посылал одного из моих новых адъютантов с приглашением. Отпустив кивком полковника Абакановича, маячившего за спиной бывшего царя, я указал на кресло.

– Присаживайся, брат. Мы что-то в последнее время видимся лишь на официальных мероприятиях, да еще во время обеда. Что происходит?

Тот, усевшись, помолчал несколько мгновений, а затем нехотя ответил:

– Прости, но… Мне тяжело здесь находиться.

Смотрел он при этом куда-то на проносящиеся за окном унылые пейзажи ранней весны в Тверской губернии.

– Понимаю. Еще недавно из этого окна ты на мир глядел в ином качестве.

Николай резко разворачивается и гневно смотрит на меня:

– Понимаешь?! Да что ты понимаешь! Какое «иное качество»? Да я до сих пор не могу себе простить своего малодушия! Если бы я знал, к чему приведет твое царствование, я бы никогда не передал тебе корону!!! Двадцать три года каждодневных трудов погублены за какой-то месяц!

О, наконец-то братца Колю прорвало. А я все ждал, когда же это случится.

– Продолжай.

– Продолжать? Изволь! Что ты творишь?! Неужели ты не видишь, что ты ведешь Россию к погибели?! Все, за что ты берешься, рушится! Сколько людей погибло! И все из-за идиотских бредней, которых ты нахватался в великосветских салонах! Что ты затеял с землей? Что за идиотское Служение и всякая чушь про Освобождение? Как ты мог так поступить в отношениях с союзниками? Какие «Сто дней»? Сколько солдат положили, столько сил потратили! Как можно быть таким романтическим недотепой, Миша?!

И тут меня прорвало.

– Ты говоришь, двадцать три года? Вот и мне самому интересно услышать от тебя, как ты умудрился потерять власть после двадцати трех лет правления? Ты обвиняешь меня в том, что я разрушаю «всё»? Что – «всё»? Как можно разрушить то, чего нет? Что я от тебя унаследовал вместе с короной? Мятеж в армии, бунты в столицах, учрежденная тобой Дума возглавила смуту, а правительство твое вовсе разбежалось! Сотни тысяч твоих бывших подданных бродили по улицам с песнями и лозунгами «Долой самодержавие!». К моменту твоего отречения ты уже не имел ни власти, ни воли за эту власть бороться! Прежде чем обвинять меня во всем, задумайся и о своей роли в этом деле! Да ты просто постыдным образом дезертировал с места службы, а теперь ищешь, на кого бы свалить ответственность за свои промахи! Я наделал кучу ошибок, это верно. Но и ты не херувим! И нечего на меня вешать всех собак!

Николай вскочил на ноги. Ноздри его раздувались, лицо было бледным, лишь глаза горели яростным огнем.

– Моя вина лишь в том, что я в час помутнения рассудка отрекся от престола! Лишь в том, что трон, обретенный мной Божественным Провидением, я малодушно передал тебе!

И тут я выругался. Да так, что позавидовали бы самые продвинутые в этом вопросе боцманы торгового флота. Мля, накипело. Выругался за все время нахождения здесь и за все, что пришлось здесь пережить. Вы даже не можете себе представить это ощущение невыразимого сброса напряжения через эти проклятые ругательства.

Бывший император даже отшатнулся.

– Что, брат, удивлен? Нюхнул прозы бытия? Нахватался в великосветских салонах, как ты говоришь? А может, не там? Может, нахватался там, куда вся эта великосветская шушера и носа не кажет? Вот скажи, знаешь ли ты русский народ?

– Смею надеяться.

– Правда? И что дает тебе основание так полагать? Ты совершил много официальных поездок и тебя торжественно встречали? Ты провел тысячи смотров, парадов и Высочайших аудиенций? Ты даже выезжал на фронт? Ты принял тысячи верноподданнических прошений и дал тысячи званых обедов? Ты принял тысячи бравых рапортов? Очнись, брат! Нет той России, которая изображается в верноподданнических докладах!

– Оставь этот тон! Не делай из меня дурака! Неужели ты думаешь, что двадцать три года я правил, не понимая таких простых вещей?

– Да? А почему тогда сегодня я сижу в этом кресле, а ты в том? И не надо тут про малодушие и прочие атрибуты дешевой оперетки. Ты потерял власть вовсе не из-за этого!

– Ты лишь месяц на престоле, а уже таких дел наворотил, что и сказать страшно!

– А ты скажи!

– И скажу! Ты оттолкнул от себя старое дворянство, ты настроил против себя крупных землевладельцев, твои бредни о «Ста днях для мира» лишь укрепляют мнение о прогерманскости Романовых. Эти же опасные бредни полностью разложили фронт. Войска не желают больше воевать и в наступление уже не пойдут. Падение дисциплины на фронте достигло ужасающих размеров. Мы застыли в глупейшей позиции – не можем вести войну, но и не можем из нее выйти. Наш авторитет в глазах союзников бесповоротно потерян. Ты взбудоражил общество, и толпа желает перемен. Рабочие бузят. Крестьяне поверили твоим россказням о земле и теперь уж не отступятся. Мне продолжать? Твоя политика опасна, твоя политика самоубийственна, ты случайный человек на троне, полный опасных мечтаний и нереальных прожектов!