"Новый Михаил-Империя Единства". Компиляцияя. Книги 1-17

Главное, что слово «мир» в устах авторитетных людей стало все чаще дополняться словосочетаниями – «кабальный мир», «мир под диктовку врага», «постыдный мир», «неравный мир», «грабительский мир». Делался акцент на том, что, предлагая якобы мир России, Берлин старается обмануть «глупых русских», которые, соглашаясь на «мир», лишь позволят немцам разбить врагов поодиночке – сначала французов на Западном фронте, а затем, собственно, и самих русских на фронте Восточном. И ничего тут не поможет, поскольку договоры, подписанные с германцами, не стоят бумаги, на которой написаны.

«Германцы в овечьих шкурах» – вот лейтмотив информационных материалов. Причем публикации варьировались не так чтобы уж сильно, и центральные газеты не слишком отличались от фронтовой, дивизионной или той же полковой прессы, коя полностью находилась под контролем Министерства информации.

Перспектива неподъемных репараций, огромных территориальных потерь, обесценивания денег и неподъемной кабалы – вот какое будущее рисовалось пропагандой на случай мира «сейчас и здесь». Даже широко муссировался посыл, что с отнятых у России земель будут насильно выселены все мужики и отправлены вместе с семьями на верную погибель в северные губернии или в далекую Сибирь. И что это не просто страшилки, а реальные факты, доказывалось настоящей историей истребления русского и сочувствующего населения на территориях Германии, Австро-Венгрии и Оттоманской империи.

Так Талергофский концентрационный лагерь стал страшным символом и объектом нарастающего гнева. Как же! Сто двадцать тысяч человек, заподозренных в возможных (!) сочувствиях к России, были репрессированы, сорок тысяч заключены в концлагеря, тысячи погибли, умерли от голода или были казнены. Жуткие ряды виселиц вдоль дорог, «украшавших» Галицию, кресты с распятыми на них русскими людьми.

Все это живописалось в самых черных красках, со страшными подробностями и рассказами чудом спасшихся свидетелей. И, разумеется, в информационной кампании ненавязчиво смешивались деяния Австро-Венгрии и Германии. Чужие немцы они и есть чужие немцы, чего их разделять. Если войну проиграем, то такие лагеря, как Талергоф, появятся по всей России.

И доколе мы будем терпеть массовые убийства и пытки русских людей в Европе?

МОСКВА. ПЕТРОВСКИЙ ПУТЕВОЙ ДВОРЕЦ.

25 июня (8 июля) 1917 года

Веселые балы, бесконечные пиры, увлекательные охоты с борзыми и прочими гончими. Множество легкодоступных красавиц, готовых буквально на все ради одного твоего взгляда. Роскошные хоромы и еще более роскошные одеяния. Невообразимо, упоительно сладкая жизнь, полная удовольствий, неги и романтики…

Я поковырял ложкой утреннюю овсянку и криво усмехнулся. Где это вот все? Где это в моей жизни – жизни всевластного и фактически самодержавного императора одной шестой части земного шара? Пиры? Ага, вот только овсянку доем, будь она неладна! Снова язва пошла в обострение, лейб-доктор говорит, что от нервов это все. Вполне возможно. А как тут не нервничать-то?

Вместо балов у меня сплошные совещания, вместо охот с борзыми – война со всякими немцами, а вместо роскошных одеяний обычная полевая генеральская форма. Как-то не принято в этом времени офицерам фланировать в гражданском платье, а уж тем более государю в час войны.

Что же касается красавиц, то, возможно, возникни у меня такое желание, я бы мог себе организовать какую-нибудь бабенку не из последних, но как подумаю, во что это все выльется, какой геморрой меня ждет, так и думать страшно. Тем более в таких условиях, когда отвлекаться на всякий флирт нет ни времени, ни возможности, ни желания. Нет, желание-то, понятно, возникает, как говорится, дело молодое, но…

Но нет. Не до расслабона сейчас. Стоит чуть расслабиться и чуть увлечься, и страну профукаешь, и сам окажешься на краю какой-нибудь шахты, раскидывая своими бестолковыми мозгами по округе.

В общем, повременю пока я с развлечениями. В конце концов, мне не шестнадцать лет, гормоны не бушуют в организме с такой силой, чтоб крышу напрочь сносило, а адреналина мне в жизни пока и так более чем достаточно.

Советских газет у меня, по понятным причинам, не было, поэтому мне приходилось довольствоваться за завтраком теми, что есть. А именно чтением передовицы «Московского листка», благо господин Гиляровский таки выкупил эту газету. На мои, кстати сказать, деньги выкупил. Неофициально, разумеется, поскольку деньги были, как сказали бы в мое время, полностью очищены и достались Гиляровскому вполне легально – частично в качестве гонорара от известного издательства за будущий цикл книг об истории Москвы, а большей частью в качестве публичной ссуды в банке, к которому власть якобы не имела никакого отношения.

«Необходимо решительное ослабление Российской империи за счет наложения таких непосильных репараций и контрибуций, чтобы она на протяжении как минимум 15–20 лет не могла расходовать на перевооружение своей армии и флота средства, которые способствовали бы восстановлению подорванного поражением в войне военного потенциала. Финляндия должна получить независимость и войти в сферу интересов рейха. Целесообразно также добиться образования нескольких буферных государств между Германией, Австро-Венгрией и Россий, чтобы избавить Западную Европу от давления со стороны русского колосса и, по возможности, оттеснить Россию далеко на восток. Нужно присоединить к Германии все прибалтийские земли, Донбасс, Черноморское побережье с Одессой и Крымом, а также устье Дона, Волги и Кавказ, отрезав тем самым Россию от Балтийского, Каспийского и Черного морей…»

И в таком вот духе. Цитировались канцлер Бетман-Гольвег, статс-секретарь фон Ягов, магнат Август Тиссен, герцог Иоганн-Альбрехт Мекленбургский, прочие лидеры и влиятельные персоны Германии, равно как широко комментировался и сам план Lebensraum, предусматривавший полное расчленение России и закабаление русского крестьянства и пролетариата в интересах германских хозяев.

Да, пока у меня нет уверенности в том, что армия готова идти вперед, хотя доклады Гурко и главнокомандующих фронтами полны оптимизма. Но нужен какой-то перелом, что-то такое, что перевернет общественные запросы. Разумеется, Борис Суворин не зря ел свой хлеб, и пропаганда была поставлена на самую широкую основу. На максимально широкую, я бы так сказал. Но пока, как мне представляется, изменения в настроениях в обществе и в армии меняются не так быстро, как бы мне того хотелось.

Немцы же, судя по всему, вовсе не собирались останавливать свое наступление и старались войти в Париж раньше русско-французских войск. И хотя формально наша армия все еще была связана действием «Ста дней для мира», у меня не было ни малейших иллюзий относительного того, что больше продлять действие одностороннего перемирия мне не придется.

Армия пока в окопах и, в принципе, условно боеспособна. Но что будет ближе к осени? Как мы переживем зиму? К тому же парадокс ситуации заключался в том, что армия технически будет готова всерьез наступать только к весне 1918 года, а вот доживем ли мы до этой самой весны без какой-нибудь революции? Это очень большой вопрос. Очень!

И не громыхнет ли в какой-то из дней, типа 25 октября (7 ноября), какая-нибудь условная «Аврора» артиллерийским «здрасьте!» мне в окно? А послужить поводом для этого могло все что угодно. Включая мой отказ продлевать «Сто дней для мира».

Нет, пока все сводки говорят о том, что особого потрясения в обществе рост антигерманской пропаганды пока не вызвал, хотя только дураку было непонятно, к чему дело идет, и что просто так ничего в этой жизни не бывает. В Москве и ряде других городов прошли даже верноподданнические манифестации, правда большую часть из них организовал Корпус служения и прочие мои спецслужбы. Но информационный фон поддержки власти в массах они создали. Пусть пока до всенародного единения вокруг священной особы еще далеко, но в целом все не так плохо, как я того опасался. Но произойти же могло что угодно в любой момент.