Новый Мир ( № 1 2013)

Как-то днем я шла по Малой Калужской, сзади поздоровались, и я узнала голос.

— Здравствуйте, — сказал он, обогнав меня, — я Синяя Птица Счастья. Исполню одно ваше заветное желание.

— Пусть Толя вернется, — попросила я.

Он стоял передо мной, хлипкий, сутулый, большеголовый и длиннорукий, в очках, с темным “ежиком”, и пальцы его — указательный и средний — на обеих руках были скрещены, как плоскогубцы.

— Пусть Толя вернется, — сказала я и пошла вперед быстро, стараясь не побежать.

На задворках, куда выходит “Металлоремонт”, живет молодая собака, черно-пегая, легкая, похожая на шакала. Она робко выбегает откуда-то, почуяв человека, чтобы тут же отскочить. Она всех боится, кроме Толи, который ее прикармливает.

Мне бывает жаль, отчего мы с Толей познакомились не так, что вот я принесла бы ему сюда на починку сломанный зонтик. Вот я бы вошла и сначала попала бы на Толиного помощника Макса, который с отличием окончил ПТУ, и Толя им гордится, но я бы не знала, что это Макс, и просто поздоровалась бы, выложив перед ним зонтик. И Макс зычно позвал бы, повернув только толстую шею, и то чуть-чуть, а туловище оставив как есть: “Анатолий Алексеич!..” Толя вышел бы в своем сизом халате, и Макс шмыгнул бы носом: “Для вас работа”. Толя молча взял бы невесомый зонтик, как берут что-то тяжелое, отошел бы с ним в сторону, стал бы разглядывать и вдруг открыл бы, точно выстрелил, судорожно сморгнув.

— Анатолий Алексеич!.. — позвал Макс.

Толя вышел, увидел меня и сразу сказал:

— Пойди пока в “стекляшку” у метро, выпей чаю — я через сорок минут заканчиваю.

Я не пошла в кафетерий, а сорок минут гуляла по району. Потом я испугалась, что он пойдет за мной в “стекляшку” и мы разминемся, и заспешила туда, и правда еле успела. Толя стоял внутри и озирался. Я подождала несколько секунд у него за спиной, потом коснулась его локтя. Он как-то неуклюже развернулся, как проворачивается сломанный замок.

Я сказала:

— Я вчера в Нескучном саду кормила белку. Ты замечал, что белка горбата, когда сидит? Знаешь, у нее такой продолговатый хрупкий горбик — как детская рука в варежке.

Толя сказал:

— Все мелкие звери хрупки и некрасивы вблизи.

— А птицы, — сказала я, — птицы красивы.

— Птицы красивы, — согласился Толя.

В жизни никогда ничего не происходит. Жизнь сама происходит. От маленького чешского города, залитого огромным и несводимым пятном заката. От трамвайной улицы где бы то ни было, от любой улицы, пущенной под откос к реке. От меня и от Толи. Господи, мы же Твои дети, а улицы — наши дети.

Иногда кто-то словно окликает меня по имени: Галя.

Клеенчатый алый плащ с клетчатой подкладкой, зеленые резиновые сапоги, букет кленовых листьев, рыже-коричневый портфель. А вот школа, и голубь переходит трамвайные пути. Только скажи мне, где ты, где мы, и я потеку туда горючим трамваем.

В каком Верхнем Михайловском, в каком октябре.

Минойская элегия

Надежда Мальцева родилась и живет в Москве. В СССР ее стихи почти не публиковались, и только с конца 1980-х стали входить в западные русские, а в следом и в отечественные поэтические журналы и антологии. Мальцева — автор поэтических книг “Дым отечества” (2006), “Навязчивый мотив” (2011, литературная премия “Серебряный век”) и многих поэтических переводов; более 20-ти лет работает над словарем “Тезаурус”, объединяющем русские рифмы, толкования и синонимы (первая версия словаря должна появиться в Интернете в конце 2014 года).

“…Я давно имею дело только со старыми, твердыми, уже выкристаллизованными стихами; мне казалось, что я разучился воспринимать новое, потерял профессию читателя. Ваши две книги были для меня как оживание. В первый раз за не знаю сколько лет я опять почувствовал себя в поэзии, как в воздухе и в воде. Все мы знаем это чувство счастья, все знаем, что словами его не обозначить, позвольте и мне его не описывать. Только поверьте, это не комплимент: комплименты нам уже не по возрасту” (из письма М. Л. Гаспарова — Н. Е. Мальцевой, 2002).

Портрет змея в Феодосийской раме

Александру Ревичу

Не спи под яблоней! восхитив облик твой,

сорвёт с ветвей, перевернёт, покатит,

как паданку, червями обрюхатит

и бросит гнить, едва прикрыв листвой.

Гуденье пчёл, садящихся на губы,

вверху гуляет ветер, звёзды вскачь —

среди греха и смерти любо, любо,

ах, любо, братцы!.. в небо пара кляч

из Авгиевых тащится конюшен,

их пьяный топот туп и равнодушен,

а камень сердца хрупок и незряч.

О бедной кукле глиняной поплачь,

смолою пахнут и гробы и срубы.

Под веками играют свет и тьма,

плывёт вселенной вечная изнанка…

Как резво крутит спицами Ананка —

лови, лови! медяк, венок, тюрьма,

ещё медяк, и сразу порто-франко.

Соблазны века, что тебе до них?

Бегут на месте стрелки циферблата,

твой маскарад надёжней маскхалата,

под яблонями ждёт-пождёт жених,

да вот до Гесперид далековато.

Из куклы выйдет славный мотылёк

со временем, а может быть, и птица,

придёт тепло, гречиха уродится,

соединятся Запад и Восток,

и вдруг — рывок, толпа, чужие лица.

Изволит старый фокус делать князь,

открой глаза! в листве обетованной

ползёт змея тропою покаянной

и держит в пасти яблоко, смеясь.

2007