Новый Мир ( № 10 2006)

А ведь я НИ РАЗУ не сунулся в него, не попытался даже вдеть руки в рукава после того, как мне переслала его в Сибирь много лет назад мать. Я приволок с почты с трудом домой этот тяжеленный, обшитый материей груз, вскрыл, развернул и, с усилием приподняв, водрузил на стальную вешалку в прихожей. Но получилось, что в маленькой нашей прихожей он занимает слишком много места — куртки некуда вешать. И тогда я отвез его на дачу, оставил там в сенях, возле лестницы, ведущей на чердак. И он угрюмо провисел там семь или восемь лет...

И вот его больше нету.

Обидно было, обидно. Пусть я им не пользовался, но всегда почему-то помнил — он здесь, рядом со мной. Когда друзья наезжали в гости на дачу, я показывал — бараний тулупище из нашей деревни. Его с трудом снимали с гвоздя, как подвешенного сушиться кита, и, заглянув в его мохнатое нутро, вновь устраивали на место.

Впрочем, он же до самого полу — можно было встать внутрь его и, запахнувшись, спрятаться от всех, как делал мой отец, когда обижался.

Стоял, как школьник в углу, маленький, лысенький, толстогубый, и на ласковые увещевания моей мамы: “Ну, выйди, ну, хватит!” — не отвечал ни единым словом. Только слезы лил.

Конечно же, он был в такие минуты пьян. И конечно же, не был таким уж низеньким, щуплым, каким представляется мне сегодня. Сын бедных крестьян из Кал-Мурзы, сказать прямо — батраков, крепкий в кости, сам всю жизнь батрак: пахал, сеял на чужой земле; он добровольцем ушел на фронт, веря в светлое будущее после победы, вернулся лысым, как Ленин, и снова пахал и сеял, продолжая верить в светлое будущее лет через десять, о чем громко говорил даже сам с собой, за что его и избрали председателем колхоза. И вот руководитель, коммунист, приехав под хмелем с фермы или с полей, он стоял, вжавшись в висящий тулуп, опустив на голову башлык, как некий рыцарь из музея, запахнув тело тяжелыми мохнатыми полами.

— Ну, милый, ну, перестань! Выйди!.. — звала его моя мать к столу.

Но отец не выходил, потому что она вновь обидела его, назвав алкоголиком, безвольным человеком.

— Почему ты со всеми пьешь?.. — такими словами она встречала его, сутулого при невысоком росте, с мокрой плешью, с шапкой или кепкой в руках, уже в одних носках — сапоги остались на крыльце. — Ты председатель, ты начальник... Если ты пьешь, они тоже будут пить...

Отец утирал лицо и молчал. Пить он стал ближе к старости, а может быть, и раньше пил, да не было так заметно. Помню, батя, подняв указательный палец, пробовал объясниться:

— Как ты так можешь говорить?! У Калинниковых свадьба... Витя, лучший тракторист, женится... я еду мимо — вышли красивые, с цветами: мы ждем вас... вы его крестный... Как я мог не зайти? Конец рабочего дня.

Я помню время, когда отец ездил еще в кошевке с запряженным жеребцом по кличке Гармонь — так весело этот конь ржал. Но однажды при спуске к реке он кошевку бросил на бок и сам грохнулся, а отец и вовсе вылетел в крапиву... Слава богу, жив остался. А позже отец катался по полям уже в “виллисе”, так называлась машинёшка, крытая брезентом, — подарок райкома партии.

И вот старик оправдывался:

— Ты разве не знаешь, Ибрагим помер... наш бывший учитель... как я мог не выпить за упокой... — Или: — Когда же дадут крестьянам волю — держи скота сколько хочешь, сади сад сколько хочешь... У меня сердце болит... они там, в ЦК, высоко сидят, на людей в бинокль смотрят... да еще не в те дырочки...

— И что, это повод напиться?! — сокрушалась мать.

Отец больше ничего не говорил, а отворачивался и шел прямо к тулупу, висящему в сенях, и вставал внутри его, закрывшись.

А иногда, придя домой, сразу в него прятался. И моя бабушка, царство ей небесное, как-то собралась выйти во двор и шарила в сенях кумган (это большой жестяной чайник с водой для омовения), а отец, спрятавшийся в мохнатом своем укрытии, тяжело вздохнул. Наша бабка затрепетала, чуть не рухнула, заковыляла обратно в избу и шепчет испуганно:

— Душа барана заговорила... иди, Соня, послушай...

Я не помню, чтобы так звонко и долго хохотала моя мама и потом так долго плакала...

Появился и сам сконфуженный отец, сел хмуро пить чай.

А фраза “душа барана заговорила” еще долго бытовала в нашей семье. Бабушка не обижалась, рассеянно улыбалась беззубым ртом, но, выходя в очередной раз во двор, все равно с опаской поглядывала на огромный черный тулуп, словно сам по себе стоящий в сенях возле дверки в чулан...

Ах, отец! Меня на днях тоже обидели. Мне бы тоже сейчас спрятаться внутрь тулупа да замереть. Но нету тулупа... как раз тулуп и украли...

Хотя что такое тулуп? Так, верхняя одежда.

Надо забыть и жить дальше.

4

Однако через месяц мне жена с удивлением сказала: ей сообщили товарищи по работе — телеканал “777” ночью показал лица дачных воров, их там человек семь. Милиция приглашает всех пострадавших приехать в Октябрьское РОВД.

— Вдруг среди конфискованного найдутся и наши вещи.

— Хорошо, съезжу, — ответил я и на следующее утро покатил на своем “жигуленке” в Октябрьское отделение милиции.

На первом этаже заспанный дежурный спросил, по какому я вопросу и кого ищу, затем, позевывая, назвал номер кабинета на втором этаже, и я поднялся.

В узкой комнате сидели за столами друг против друга два молодых парня и свирепо курили — один в милицейской форме, другой в гражданской одежде.

Морщась, но выслушав меня, парень в гражданском воскликнул:

— Так это когда было!.. Вы чё раньше-то не пришли?

— Только вчера узнал о телевизионной передаче.

— Так ее когда записали! Ну, тупоглазые девки!.. Только сейчас и показали?!

— Кстати, мы и по радио объявляли... — подсказал милиционер в форме. — Ладно. Пишите заявление на имя начальника отделения... и список пропавших вещей.

Мне дали лист бумаги в клеточку, шариковую ручку, и я перечислил магнитолу “Philips”, пишущую машинку “Olivetti”, тулуп, одеяло, подушку, “канадки” и прочую мелочь.