Новый Мир ( № 10 2007)

Как Вы собираетесь прожить жизнь? Надо непременно что-то изменить, я совсем не знаю, как буду жить здесь, слишком все смешноватое. Адамович сказал, что литература рождается в темном погребе личности, но человек не останется в погребе навсегда, или погибнет. Понимаете, Бога, может быть, и нет, — кто знает! Но есть смерть — или загробная жизнь, отрабатывание жизненных недоимок, есть нелепо сложившаяся жизнь человечества. И темный погреб, мерцающий в нем иногда человеческий светляк, все с самосовершенствованием связанное, — в мире слишком ничтожны.

А там есть, хоть и изуродованное, подобие всеобщности, общего дела, братства, всечеловечества, общей борьбы против мертвого, никаким Богом не ведбомого мира. Там живет Орфей, там у него есть помощники. Теперь человеку не прожить одному — надо же чувствовать наше время!

Я перечитал свои прежние писания — и верно, и неверно. Жалко отказываться от всего, а надо, так нельзя жить. Мне скоро двадцать пять, через год, но все-таки, и тогда надо кое в чем с самим собой сговориться — чтобы жить. Мне не удается в письме сказать обо всем ясно, да, жаль, что Вы не в Риге. Где Вы еще печатаетесь, может быть, в немецких, эстонских журналах? Я должен приниматься за работу, вот только стихотворение для Вас, в прежнем, впрочем, моем стиле:

А может быть, неясное сиянье

Напомнило другую чистоту,

Другое незаметное мерцанье

Так осветило каждую черту,

И мертвого Его лица могла ты

Коснуться на евангельском кресте,

Когда напомнил жемчуг тускловатый

О смерти, совершенстве, чистоте4.

Спасибо за Ваши письма. Напишите мне. Не вините меня, что я отвечаю так нескоро. Спасибо за участие, жму крепко Вашу руку, будьте счастливы, до свидания. Ваш И. Чиннов. <На полях:> Что вообще числовцы? Ю. Мандельштам5 просто нахал и не очень даже талантлив. Фельзен6 там единственный талантливый . У Белоцветова умер отец, Вы знаете?

1Иваск печатался в этом таллинском журнале. В частности, в 1934 г. в № 6 была напечатана его статья “Цветаева”.

2Варшавский В. С. (1906 — 1977) — писатель, литературный критик. С 1926 г. жил в Париже, потом в США. Известен своей книгой “Незамеченное поколение” (Нью-Йорк, 1956). Первый рассказ В. С. Варшавского “Шум шагов Франсуа Вильона”, напечатанный в пражской “Воле России”, отмечен на литературном конкурсе этого журнала. В 1939 г. писатель вступил в ряды французской армии. Воевал, попал в плен, освобожден после окончания войны.

3Адамович Г. В. (1894 — 1972) — поэт, литературный критик, глава и вдохновитель “парижской ноты” (см. вступительную статью). И. Бунин и многие другие считали его первым критиком эмиграции.

4Стихотворение не было опубликовано.

5Мандельштам Ю. В. (1908 — 1943) — поэт, писатель. В 1930 г. в Париже вышел его сборник стихов “Остров”, на который в “Числах” (1930, № 2/3) была рецензия Л. Кельберина, где стихи Ю. В. Мандельштама автор назвал лишь хорошо исполненными этюдами, которые не могут заинтересовать или взволновать. Вторая книга, “Верность” (Париж, 1932), была довольно высоко оценена В. Ходасевичем за ряд стихов, отмеченных “истинным поэтическим душевным складом” этого молодого поэта. (Париж, “Возрождение”, 1932).

6Фельзен Юрий (псевдоним Н. Б. Фрейденштейна; 1895 — 1943) — прозаик, литературный критик. Погиб в немецком концлагере.

<1934, осень>

Дорогой Юрий Павлович!

Я опять буду писать нескладно, простите меня. Давайте сразу говорить о стихах — я рад и благодарен Вам, что Вы хоть любили Блока, его надо любить, хотя в нем очень много темного. Он, конечно, самый честный из всех — и самый орфический. Если читать книги его стихов одну за другой, очень долго читать, можно очень много почувствовать в мире. Я очень люблю также Анненского — его “куклу” (То было на Валлен-Коски)1не могу читать без настоящих слез — я не стыжусь признаться. Тихие Песни и Кипа­рисовый Ларец тоже надо читать, оставив все. Он чувствовал “финлянд­скую” скуку, осень, моросящий дождь (это у нас в Риге вот сейчас, и поэтому это особенно “пронзительно”), как иногда (как принято выражаться, “метафорически”) чувствовал Блок. Помните его — собственно, осенний день, хотя весна бывает страшной.

Весенний день прошел без дела

У неумытого окна...2

Собственно, “метафизического” больше в “Ночь, улица, фонарь, аптека”, — а тут даже такое обывательское “жена” — помните у Лермонтова князь Лиговской?3 Вот здесь можно почувствовать “внежитейское” вместе с житейским, как в жизни Сологуба. “Зачем спускать на окнах шторы?” — “И надо ли бояться смерти!”4И Блок, и Анненский, и Сологуб были не только люди (“Александр Александрович”5 Ремизова) — как жизнь не только житейская. Может быть, Вы и правы о нашем другом, т. е. земном “я”, “внешнем, жалком, грубом”, о нашей “ежедневной, будничной жизни”. Это все важно, даже нужно, какое-то отражение жизни иной, тоже, м<ожет> б<ыть>, не очень хорошей. Это уже мое, не Ваше. Вот Ахматова. Не относитесь к ней плохо. В ней есть манерность, но она “питает сердце” — это важнее всегда, самое нужное — “Только сердцу прожить без обмана было Господом не дано”6. Конечно, “русскость” ее речи не всегда ее. Помните ее журав­лей:

Пора лететь, пора лететь

Над полем и рекой,

Ведь ты уже не можешь петь

И слезы со щеки стереть

Ослабнувшей рукой…

Как это прекрасно. Только это все люди, прежде всего, все-таки, и “литература”, какое-то отличие в жизни. Иногда думается — какой это человек, какое это все в действительности? Все разные. Есть такое не выразимое ничем ощущение от жизни, и бесчисленные, мгновенно меняющиеся ощущения от всего решительно в ней, и чем больше о жизни думаешь, тем сильнее чувство “странности” — очень странно, странно. Анненский начал одну (плохую) статью. “Кроме подневольного участия в жизни, каждый из нас имеет с нею, жизнью, лично свое чисто мечтательное общение”7. Воображаемое или реальное. А у Толстого все счастливые семьи похожи одна на другую, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. Собственно, все и похожи и непохожи. Я пишу очень невнятно. Так много можно написать Вам, и все-таки сейчас не могу, хотя и хочу. О смерти. Собственно, что теперь делает Блок, Анненский, Рильке, Гельдерлин? Или “ничего”? Ахматова, напр., существует переводами писем Рубенса и прочих самых далеких от нее людей. Цветаева поденщица во Франции (полы моет у чужих, поломойка, Цветаева поломойка!). Да и “чернокосынька”я8, наверно, моет сама, а что делают те? Собственно, вопрос не смешной. Об этом хорошо у Шестова9. Помните, у Тютчева:

Вот бреду я вдоль большой дороги…

Все до конца — самое прекрасное, самое любимое мое стихотворение. Вы ведь его знаете? Любите Тютчева. “Как души смотрят с высоты На ими брошенное тело…”, так, м<ожет> б<ыть>, он вспоминает теперь

О, сколько жизни было тут,

Невозвратимо пережитой!..10

У него есть почти ахматовские 2 строки: “Он мерит воздух мне так бережно и скудно… Не мерят так и лютому врагу…”11 Чехов как-то сказал, что на свете нет ничего, за что стоило бы отдать черту хоть малую часть своей души12, а за что отдать Богу? Только за то, “что сквозит и тайно светит”13? Если даже за это, то и тогда страшно отдать. У Чехова хорошо сказано: “Никто не знает правды”14. Вот, никто не знает, талантливее ли русские других, ни смысла России. Я люблю “эти бедные селенья”, “что сквозит и тайно светит”. Кстати, жемчуг болезнен, это верно. Еще — на Ваш вопрос — люблю “нежитейский свет” — и это может быть сквозь день, сквозь жизнь:

Они, как божества, горят светлей

В эфире чистом и незримом15.

<На полях:> Есть какой-то жизненный провинционализм в забвении смерти.

<Следующая страница не сохранилась.>

1 Стихотворение И. Анненского “То было на Валлен-Коски” (впервые опубликовано в 1909 г.). Далее упомянуты названия двух стихотворных книг И. Анненского.

2Речь идет о стихотворении А. Блока: “Весенний день прошел без дела / У неумытого окна: / Скучала за стеной и пела, / Как птица пленная, жена. <…> Еще вернутся мысли, споры, / Но будет скучно и темно; / К чему спускать на окнах шторы? / День догорел в душе давно” (1909, март).

3В драме М. Лермонтова “Два брата” князь Лиговской говорит, что женился потому, что надо было жениться, любит жену потому, что жену надо любить.

4Строка из стихотворения Ф. Сологуба “Порозовевшая вода…” (1921): “…И просыпалася во мне / Душа умершего в Египте, / Чтобы смотреть, как при луне / Вы, люди нынешние, спите. // Какие косные тела! / И надо ли бояться смерти!..”