Новый Мир ( № 10 2010)
Шрифт:
Как водится, показав друг другу скрещенные паучки пальцев, хронопы влились в толпу. Превратились в частички броуновского движения. Ходить по куче большой компанией нерационально. Надо шустрить, часто менять направление — иначе разве поменяешься! Быстро пробежался глазами по пластам другого меломана, просчитал в уме возможные обменные операции — и дальше, дальше. А тебя со спины уже кто-то теребит — не хочешь ли своего Фила Коллинза на мою Аманду Лир? а Рода Стюарта на “Смоков”? а “Слейдов” на “Йес”, правда, испанский? ну с добивочкой, не так же, с трехой, например, а?.. И дальше, дальше. По пути встречаешься взглядом с Брюхом, который с концертника Клэптона вырос до классического 75-го
Лейтенант Свисняков накануне созвонился с начальником 32-го отделения МВД, на территории которого по воскресеньям проходил обмен пластами. Гэбэшник желал лично наблюдать как, что и зачем. И поучаствовать в облаве тоже. В воскресный полдень он подъехал к сероватому зданию на набережной, где и располагалось отделение. Мужики в форме сгрудились у подъезда и весело курили.
— Что, Петро, придавишь им сегодня хвосты? — лыбился один свинообразный.
— Помнишь, на прошлой неделе этот, в майке со страшной рожей, обоссался со страха? Скулил, что батя у него директор… Чего? А-а-а, завода, что ли… Кому это важно… — вступил второй, сержант по погонам.
— Общался я с этим директришкой, — подал голос еще один кабан. — Заводик на три мертвые души, а гонору-то! Мол, что вы с моим сыном сделали! Так и хотелось съездить ему по …
Гэбэшник Свунтяков влез между ними, представился и спросил:
— Где капитан Орешников?
— Внутри, но щас выйдет. — Это сказал сержант, у ног которого сидела молодая восточноевропейская овчарка с сиреневым языком. Орешников будто все слышал и возник перед Сдрутняковым. Тот опередил мента со словами:
— Я вам звонил, Слустняков моя фамилия… — Гэбист ненавидел
общаться с эмвэдэшниками, но на этот раз слегка умерил презрение. —
Я только понаблюдаю. А полковник Сухарев подойдет позже.
— Мы уже выезжаем, — сухо сказал капитан, он не хотел показаться грубым, но и лицо начальника не хотел терять. — Сумароков, ты с собакой в старом газике поедешь, остальные в ЗИЛах. А мы с вами, лейтенант, на “Волге”. Подъедем с трех сторон. Я от соседей подмогу вызвал. Будет жарко сегодня…
А к ним уже подходили еще два ефрейтора с собаками, тоже овчарками.
Небесный кит выпучил глаза и делал вид, что вот-вот заплачет. Было от чего плакать.
Алюня лежала в постели с книжкой Кортасара желто-кремового цвета и часов не наблюдала. В полуоткрытое окно было слышно, как во дворе кто-то выбивает ковер, и шерстяное эхо танцевало между домами.
Алюня походила на смешливую рысь с кисточками на ушках. В пятницу Брюх дал ей этот потертый томик, и она открыла новую вселенную. Вселенную с хронопами, “зелеными фитюльками, романтиками и неудачниками”. С фамами, прагматиками и ханжами. И конечно с надейками, то есть особями женского пола, чуточку конформистками. “Я надейка”, — мысли этой Алюня улыбнулась.
Из комнаты ее брата Дрюни лилась песня. Алюня вслушалась и обнаружила, что это “Воскресенье”. Логично — Дрюня любил эту запрещенную столичную команду. Часами гонял ее на отцовском магнитофоне. Не секрет, даже отцу грустные песни “Воскресенья” нравились. Дрюня заглянул в комнату сестры:
— Отец уже ушел, так что делать завтрак придется тебе. Встаешь?
Дрюня был той же рысью, только кисточки на ушах еще в детсадовском возрасте купировали.
— А куда это он ни свет ни заря, в воскресенье-то? — Алюня пребывала еще во вселенной Кортасара, и возвращение в Горький далось ей не без усилий.
— Сказал, что на спецоперацию. Гонять кучу.
— Так там же все наши! Брюх, Кух, хронопы… Надо же их предупредить. — Алюня вскочила, побежала к аппарату.
— Так я уже звонил. Не застал. Никого дома нет. Да что для них — впервой бегать от ментуры? Разом больше, разом меньше. — Кто для него был Брюх — подумаешь, бывший одногруппник. Просто через него можно сливать принесенные отцом пласты.
— Ты мне не брат! — Алюня насупилась.
— Хорошо, накорми хотя бы не брата…
Куча подпрыгнула на месте, развернулась и рванула из последних жил
Куча подпрыгнула на месте, развернулась и рванула из последних жил. Только что рядом с тобой находился чей-то локоть, только что ты внимательно осматривал чью-то пластмассу — на наличие трещин, выбоин, бороздок от плохой иглы, следов от шлифовки, замазки и прочей туши. То поднеся пласт близко к глазам, то, наоборот, удаляя. И вот уже чье-то плечо выбивает из рук пласт, ты его едва успеваешь нервными руками подхватить и, удивляясь собственной звериной реакции, судорожно на бегу вставляешь его в конверт, уже не заботясь о том, что он не вошел в предохранительный целлофан, быть бы живу!
Брюх с сумкой карабкался вверх по откосу, цепляясь холодными пальцами за траву, корни, ветки, за все, что помогало скорости. Кажется, он даже пальцами ног цеплялся. Сколько их понаехало — не меньше двух дюжин? Или у страха глаза велики? Блллль, и собаки! Но лайня где-то далеко, значит, собаки бежали не за ним. Еще метров десять — и железный забор, а там набережная, люди, дворы, можно затеряться. Отсидеться в подъезде, на последнем этаже. Возможно, удастся вылезти на крышу, только бы решетка была не на замке. Ведь менты после облавы и подъезды в округе зачищали.
Уже цепляясь одной рукой за решетку и занося ногу, Брюх увидел, что к забору со стороны набережной бегут два мента. Один хватает того чувака, что перемахнул забор на мгновение раньше Брюха. Другой готов вцепиться в его ворот. Пришлось развернуться и скатываться вниз, оглядываясь — не лезет ли мент через ограду за ним. Нет, тот уже с другой добычей, волочит ее по земле — поближе к козелку.
Но и вниз бежать смысла не было. Навстречу Брюху накатывали осколки меломанской толпы, человек тридцать или около того, их снизу преследовали менты с дубинками наголо. Два, пять, восемь… Брюх не стал досчитывать, побежал вдоль забора. Вдруг рядом с ним возник Пауль. Теперь нервно дышали в два рта. Сердца перекачивали кровь с 300-процентной нагрузкой.
— Суки! — не смыкая губ, выдохнул Пауль. — Откуда их столько!
— Бежим до политеха, а там можно к Аньке, я знаю подъезд. — На набережной жила их знакомая, не слишком близкая, но тут уж не до выбора.
— Хрен дотуда доберешься, на набережной полно сук.
— Тогда опять вниз, какие еще варианты… — В груди у Брюха визжала турбина.
Они с Паулем продолжали бег вдоль ограды, и параллельно с ними — но по другую сторону чугунной решетки — несся молодой мент с дубинкой. Что-то им кричал.