Новый Мир ( № 11 2008)
Шрифт:
* *
*
Умирает Блок и трудно дышит.
Ничего не видно впереди.
Тяжело дышать — в дневник он пишет —
Сердце занимает полгруди.
Этот скудный текст не безупречен,
Но иного нет, как ни крути.
Тяжело дышать. Дышать здесь нечем.
Сердце разрывается в груди.
И.
Я не нашел тобой любимых строк
Про мужеский с ветвей свисавший признак,
Но образ груш таился, подстерег
И предо мною вдруг предстал как призрак.
Твой Бродский гениальный графоман,
Он пишет быстро и ужасно длинно,
Порою с блеском и всегда невинно,
А впрочем, черт с ним, он терибль анфан,
У нас иные страсти и заботы,
А я вот утонул в его стихах.
Когда прочел их, вспомнил о деньгах,
А денег нет, и лоб мой мокр от пота.
* *
*
Целый день брожу по улицам, глазея.
В Риме осень. Все мертво. Все одичало.
Туча черная висит над Колизеем,
Неизвестно, что бы это означало.
Льется дождик. Небо платит недоимку.
Жалко, льется не на пашню, а на камень
В тех горбатых переулках, где в обнимку
Мертвецы твои стоят с особняками.
Помнишь дом, где мы не раз с тобой бывали?
На лужайке облысевшей травка вянет,
Не осталось даже праха от развалин,
А меня туда все время что-то тянет.
В этом доме ты когда-то был счастливым,
И элегию читал о Джоне Донне,
И плоды желто-зеленые оливы
У хозяйки смуглолицей ел с ладони.
Где веселая хозяйка? Где маслины?
Нам остался лишь пустырь за поворотом.
Безусловно, позади одни руины,
Но руины все же лучше, чем пустоты.
Только женщине идет непостоянство,
Мы же любим то, что в юности любили.
Кто придумал, что отечество — пространство?
Это мы с тобою родиною были.
Ты мне пишешь, чем в империи томиться,
Лучше жить в глухой провинции у галлов,
Только стоит ли с отъездом торопиться,
Ведь империи сто лет как не бывало.
Рухнул Рим, никто не помнит точной даты.
Вот и спорим, и проводим параллели...
Всюду те же кровопийцы и солдаты,
Кровопийцы и ворюги, мой Валерий.
Лучше сам ты возвращайся, путь недолог.
Мы с женою заждались тебя в столице.
Неужели так уж важно въехать в город
На четверке в триумфальной колеснице?
Мимо каменной стены священной рощей,
Где стоят легионеры в карауле...
Мне-то кажется, на кухне нашей проще
О Назоне толковать и о Катулле.
Воск застывший на странице старой книги,
Гости, спящие вповалку где попало.
Всюду пепел, на полу огрызок фиги,
На столе вишневый обод от бокала.
А когда отмерит время Хронос гулкий,
Проводить тебя сумеет старый Постум.
Вместе выйдем на последнюю прогулку
И отправимся на твой любимый остров.
В. Хлебников
Жил-был поэт загадочный
С загадочной судьбой
И рукописи в наволочке
Таскал он за собой.
Он клал стихи под голову,
Там, где растет трава,
И, обращаясь к Господу,
Произносил слова:
“Свобода приходит нагая,
Бросая на сердце цветы,
И мы, с нею в ногу шагая,
Беседуем с небом на ты”.
Далёк от брани рыночной,
Он знал язык зверей,
По тоненькой былиночке
К нему полз муравей.
Кузнечик недоверчивый
В ладонь его влетал,
И муравью с кузнечиком
Он ласково шептал:
“Свобода приходит нагая,
Бросая на сердце цветы,
И мы, с нею в ногу шагая,
Беседуем с небом на ты”.
Он жизнью был замотан,
Его врубало лбом
То в маршевую роту,
То в сумасшедший дом.