Новый Мир (№ 3 2006)

Саша чувствовала, что ничего не может объяснить этому громоздкому человеку.

— Хотите посмотреть? То есть… хочешь… Я тоже тогда буду говорить “ты”. Можем прямо сейчас. Тут неподалеку есть место, где можно посмотреть.

Он кивнул и встал. Доехали быстро. “Место” оказалось подвалом музея в самом центре города. Они были напряжены, как грабители. Проникать пришлось через отдельный вход с железной дверью, от которой у Саши были ключи. Внутри оказалось сухо, тихо, пахло водопроводной водой и пылью. Картины стояли вдоль стен по периметру. Саша, включив свет и перебрав полотна, выбрала три и поставила, как коммунистов перед расстрелом.

— Ганшинские, например, — сказала она. — Это “Танцовщицы”.

Он всмотрелся: девочки, неуклюжие маленькие девочки, бледные ростки. В выстуженном танцклассе, синие, как замороженные куры. С огромными коленками, красными локтями, беспомощные. Служительницы Мельпомены, ее рабыни, ее измученные лошадки. Прямая худая спина верховной жрицы, ее уже обглодали до костей.

— Да, — согласился он. — Довольно ужасно. Мне больше нравится эта.

— Она лучшая из трех, называется “Птицы”. Это сокровища Бондаренко. Мы в святая святых… — пояснила она.

— У Кащея есть подвал, — усмехнулся певец, — с выверенным температурным режимом, а на дне подвала — пленные птицы? А в яйце птицы — смерть Кащея?

Она засмеялась:

— Наоборот, жизнь. И она страшно красива… Страшно…

Певец не дал ей договорить. С того момента, как он увидел ее в кафе с ножом и вилкой, он так хотел ее, что не мог подыскать этому точного названия. Она его волновала, и справиться с этим не было возможности. Момент был подходящий. На дощатом полу подвала ей пришлось пойти на уступки. Впрочем, она не особенно сопротивлялась, даже наоборот.

Встав, он отряхнулся от пыли и заявил:

— Учти, ты сама виновата. Ты заманила меня и соблазнила.

Она так и не поднялась с пола, чулки, похожие на сморщенные картофелины, валялись рядом. Она потянулась к ним и сказала:

— Не бери в голову. Забудь.

Что-то ему не припоминалось, чтобы он хоть раз отважился произнести такое, хотя мужчины часто испытывают нужду в этой фразе. Он глядел, как она бессовестно надевает чулки, растягивая их по ноге, и боролся с собой. Покончив с чулками, она вынула из сумки помаду и принялась красить губы. Его терпению пришел конец. Он взял три картины и отправился на выход. Она немедленно вскочила:

— Эй-эй, послушай-ка… Погоди.

Саша вдруг забыла, как его зовут. Он был певец и директор, а как его зовут, черт… Забыла.

В машине они сидели молча. Начался дождь, он включил дворники. Певец думал, что она потребует вернуть картины на место, но ничего подобного. Саша выглядела спокойной и немного светилась изнутри. Похоже было, что его выходка имела успех.

— Азия, — сказала она. — Городовой. Пастушка. Фонарь. Диспетчер. Лодки.

— Что ты бормочешь? — спросил певец.

— Считаю, сколько картин тебе надо украсть, чтобы завладеть смертью Кащея. Ну, то есть контрольным пакетом акций, — уточнила она. — Ты не понимаешь, кто такой Ганшин. Я недавно составляла его каталог для галереи Рабина в Нью-Йорке. А Рабин редко ошибается. Может, отвезешь меня домой?

И Саша погладила его по голове.

— Ты бедный и хороший, — добавила она.

— Я богатый и злой, — возразил он.

— Может, конечно, и так, — вздохнула она. — Но я тебя понимаю. Насчет картин. Я бы и сама их украла, если б осмелилась.

Он ехал, наслаждаясь полным покоем. Напряжение перед концертом спало. Музыканты настроили инструменты, дирижерская палочка рассекла густоту пространства, началась увертюра. С этого момента женщина стала относиться к нему как к чему-то своему. Сумочке, например, с которой обращалась нежно. Умиляла его эта Саша своей честностью. Ничего не могла скрыть, в детстве не научили, что ли? Что она сейчас бессовестно продемонстрировала? Секс как способ присвоения. Заявила, что он бедный и хороший. С презрением, между прочим, заявила. С презрением и жалостью. Интересно, она завезла его в подвал, чтобы соблазнить или чтобы украсть?

Вернувшись домой, он занес полотна и поставил вдоль стены. На картине “Птицы” пели мужчины, много одинаковых усатых мужчин, напоминающих воронов. Через минуту он уже сидел за пианино и наигрывал гаммы. Невыносимо хотелось петь. Звуки, нужны были звуки, иначе эта картина могла извести…

Взяв себя в руки, он лег на диван и стал смотреть в потолок. Разноцветные тени витражного светильника вычертили сложный узор. Чего-то он не понимал, чего-то просто не знал, но это вопрос времени. Женщин, которые живут с детьми, он видел, встречались и те, что живут с работой, Интернетом, фитнесом, автомобилем, комнатными цветами, с сетевым маркетингом, телевизором, собаками и кошками. Наконец, можно жить со своим больным телом, как Роза. С кем живет Саша? С картинами?

Назавтра с точностью повторился предыдущий сюжет. Столы отдела сбыта переехали в коридор, а оформительша не явилась на работу. Бездельников в курилке добавилось, история с банковским договором повисла в воздухе. Никому, кроме директора, ничего не было надо.

Он стал думать над договором, посадив напротив Лизу. Пока обсуждали, обнаружили, что не хватает дополнительного соглашения. Лиза отыскивала потерянные страницы, а директор в раздражении барабанил пальцами по столу. Ничего не найдя, запросили копию в банке. Наконец Лиза появилась с копией и обеспокоенным выражением лица. Из соглашения следовало, что банк удержал шесть миллионов по договору страхования жизни Розы Салаховой.

Певец с Лизой молча уставились друг на друга.

— Лиза, ты все знаешь. Чем больна Роза?

— Она стоит в очереди на искусственную почку.

— Это значит, что подошла ее очередь и мы все оплатили? Сколько может стоить такая операция?

Лиза пожала плечами и отвела взгляд. Она только знала, что, когда у свекра отказали почки, к нему в комнату никто не заходил. Там все пропахло мочой. На гемодиализ денег не было, все бедствовали, и больницы тоже. Он протянул год и умер.

Певец встал и закружил по кабинету. Лиза опасливо следила.

— Роза не может никому рассказать об этом, — сказала она.

— Почему?

Лиза отвела глаза, но он опять спросил “почему”. Потому, что эта болезнь унизительна, подумала Лиза, но вслух ничего не произнесла. Она поднялась и вышла позвать Кирилла.

Кирилл, прежде чем отправиться к директору, пять минут просидел за столом. Конечно, рано или поздно пришлось бы сознаться. Но чем позднее, тем лучше. Нужно, чтобы деньги ушли и нельзя было их вернуть. Он ожидал грома и ярости. Но директор, против ожидания, был задумчив.