Новый Мир (№ 3 2009)

Владимир Горенштейн. Перекресток Мандельштама. — “Иерусалимский журнал”, 2008, № 28 <http://magazines.russ.ru/ier>.

“Я хочу здесь пригласить читателя посмотреть на судьбу Осипа Мандельштама — поэта, пытавшегося уйти от своего еврейства в идеализированное им языческо-христианское искусство, но возвращенного — то ли током крови, то ли логикой художественного исследования мира — к признанию своего происхождения. Как всякий еврей-выходец, великий на поприще иной культуры, Осип Мандельштам попадает в архетип своего тезки Иосифа, попадает, разумеется, частично и вовсе этим не исчерпывается”.

“Евреи не могут и не должны посягать на славу Осипа Мандельштама — она принадлежит европейскому искусству и русской литературе. Еврейского в Мандельштаме — только судьба, только жизнь бежавшего из еврейства, но не переставшего быть евреем человека”.

“<...> тех из поклонников Мандельштама, кто верен российской традиции отношения к великому поэту как к богу и, соответственно, могущих обидеться на некоторые детали или тон обсуждения жизни этого прекрасного человека, я прошу поверить, что не мелкая страсть облаять величие движет мною (образ Моськи и Слона), а скорее иное отношение к понятию „величия””.

Наталья Гранцева. Шекспир, Толстой и смерть информации. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2008, № 12 <http://magazines.russ.ru/neva>.

“Не только автор этих строк, но, возможно, и многие читатели не сумеют вспомнить, от кого и когда впервые узнали о ненависти Толстого к Шекспиру. Это убеждение — не результат собственных исканий, не итог длительных раздумий. Это — общее место, которое тем не менее продолжает тиражироваться почти автоматически. Стоит открыть газету, как обнаруживаешь до боли знакомое: „Толстой не любил Шекспира, а Ахматова — Чехова”. Такова природа массового сознания в информационную эпоху. <...> Да, объясняют нам „хвалители Толстого”, русский классик написал (в 1904 году) и опубликовал критический очерк „О Шекспире и о драме”, в котором разделал под орех „хвалителей Шекспира” и доказал, что восхваление Шекспира — ложно и вредно для общества. Однако в юбилейный толстовский год неплохо было бы присмотреться не к толкователям Толстого и его очерка, а, собственно, к тем задачам, которые ставил перед собой великий старец, берясь за перо. Если мы помним, конечно, пушкинский императив: произведение судится не по тем законам, которые предлагаются расхожими модными мнениями, не по тем законам, по которым нам хочется, а по тем законам, по которым произведение создавал сам художник ”.

Но приглядимся к словам, которые я выделил курсивом. Наталья Гранцева тут как раз сама автоматически тиражирует общее место, имеющее, конечно, некоторое отношение к пушкинским фразам из письма к А. А. Бестужеву (конец января 1825 г.):

“Слушал Чацкого, но только один раз и не с тем вниманием, коего он достоин. Вот что мельком успел я заметить:

Драматического писателя должно судить по законам, им самим над собою признанным. Следственно, не осуждаю ни плана, ни завязки, ни приличий комедии Грибоедова. Цель его — характеры и резкая картина нравов. В этом отношении Фамусов и Скалозуб превосходны. Софья начертана неясно: не то <...>, не то московская кузина”. И т. д.

Почувствуйте разницу. Да, такова природа массового сознания в информационную эпоху.

Евгений Гришковец. “Не смог отказать издательству”. Беседу вела Юлия Бурмистрова. — “Частный корреспондент”, 2008, 17 декабря <http://www.chaskor.ru>.

“<...> театр вступает в жесткое противоречие со всем, к нему не относящимся. Если выйти из драматургии в литературу легко, то вернуться очень сложно. Тесно”.

“Я не знал, как писать роман, хотя замысел был именно романа. И я еще не всем владею в литературе. В той же самой „Рубашке” разговаривают чаще всего не больше двух человек, все действие происходит за одни сутки. Я просто не знал, как управляться с протяженным временем. После написания рассказов — а малая форма гораздо более сложная — понял, что могу написать такую книжку, как „Асфальт”. Все приходит постепенно”.

“После „Асфальта” был непереносимый вакуум, потому что привык к ежедневному труду, а все закончилось, но при этом очень хочется писать. Я понимаю, почему писатели без перерыва пишут, — потому что это очень приятное занятие. Они выпускают по три книги в год, хотя только одна тянет на литературу, а остальные — воспроизведение непонятно чего. ЖЖ отвлекает, успокаивает, имеет терапевтическое значение. Но не развивает, не оттачивает. Все равно что думать о художниках на Арбате, будто быстрыми портретами они оттачивают свое мастерство”.

Владимир Гусев. Георгий Иванов как поэтический мемуарист. — “Московский литератор”, 2008, № 23, декабрь <http://www.moslit.ru>.

“Я не специалист по Георгию Иванову и не претендую на историко-литературные открытия, касающиеся его творчества. Я хотел бы лишь затронуть некоторые вопросы этого творчества, имеющие острое значение для современной литературы. Речь пойдет о том, что в общих чертах называют невыдуманной литературой, ну и так далее. Термины, как всегда у нас, не определены. Документальность? Но дело тут чаще всего не в документах. Мемуаристика? (Это слово очень условно вынесено в название моего выступления.) Тоже неточно, как сейчас убедимся. Дневник? Но, во-первых, в последние десятилетия, став модным, это слово сильно дискредитировано морально и эстетически. Дневник у нас — это и просто дневник, и художественное произведение. <...> И уж совсем можно посочувствовать тому, кто обратится на этой почве не к прозаическому, а к поэтическому, точнее, стихотворному материалу. Здесь в плане теории просто tabula rasa . Во-первых, тот же диапазон от графомании (стихотворный, но не поэтический материал) до высокой художественности. Во-вторых, конечно, резко влияет сама специфика стихотворной речи — перед чем аналитический ум порою просто отступает. И вот, Георгий Иванов, на мой взгляд — наглядный пример тому. Но трудности начинаются тут же, немедленно”.

Данила Давыдов. Политизация и послание. — “Новое литературное обозрение”, 2008, № 93 <http://magazines.russ.ru/nlo>.

“Московский поэт Антон Очиров (р. 1978) стал заметен в середине 2000-х годов благодаря публикациям на сайте „Полутона”, в журналах „Воздух”, „Критическая масса”, „Абзац”, интернет-блогу ( kava_bata.livejournal.com ). „Ластики” — первая книга этого автора (так сказать, первая официальная: до нее были самиздатские)...”

“Однако принадлежность к характерным тенденциям времени, понятым односторонне, для таких авторов, как Очиров, — отнюдь не главный определяющий фактор. Гораздо интереснее в его творчестве противоположная тенденция. Ее можно определить как поиск — быть может, заведомо „провальный”, обреченный на неудачу. „Неудача” в рамках житейского понимания может, однако, предстать удачей экзистенциальной или эпистемологической”.

А также: “Одним из принципиальных (а порой даже и небезопасных) выходов становится недвусмысленное провозглашение гражданской позиции. <...> Примером преимущественно политического решения проблемы мне представляется творчество поэта и прозаика Дмитрия Черного, эволюционировавшего от авангардистских публикаций в альманахе „Вавилон” до деятельности комсомольского вожака — что сказалось и на эволюции его поэтики: от изощренных в языковом и образном отношении стихов книги „Выход в город” через „новолефовскую” поэму „Дом” Черный перешел к „радикальному реализму” романа „Поэма столицы”. Примером более эстетического по своей природе хода можно считать нынешнее творчество Натальи Ключаревой: ее переход от поэзии к прозе — своего рода изживание травмы, связанной с осознанием дефицита ценностей в нынешнем левом протестном движении России — без отказа от самой идеи общественного протеста, каковой представляется героям Ключаревой лично необходимым. Эту травму можно считать в равной мере психологической и идеологической”.

Лев Данилкин. Адресные мероприятия-43. Мария Галина. — “Афиша”, 2008,

8 декабря <http://www.afisha.ru/blog/21>.

Говорит Мария Галина: “Мне почти вся современная литература кажется какой-то излишне суетливой, что ли, какой-то торопливо охорашивающейся, желающей понравиться. Правда, я очень люблю современную отечественную фантастику. Там бывают самые настоящие прорывы, хотя человеку со стороны трудно их отыскать в потоке трэша”.

На вопрос: “Какое стихотворение вы чаще всего вспоминаете в последнее время — и почему?” — Мария Галина отвечает: “„Стихи о неизвестном солдате” Мандельштама. Наверное, потому, что все чаще возникает ощущение, что человек — это просто такое сырье. Какие-то глобальные процессы, чьи-то высшие интересы, не знаю, прокатятся по отдельным судьбам и даже не заметят. Я не знаю, как вообще в условиях современного мира утверждаться человеку как мыслящей единице. А вот поэзия, она всегда частная и индивидуальная — и одновременно бо2льшая, чем каждый отдельный читатель и сочинитель”.