Новый Мир (№ 4 2005)

даже слезы льет не горюя.

Взгляд вперяет в него ребенок,

потому что оно как царство —

все сверкает золотом в полдень

и в серебряных бусах ночью.

Сумасшедший смотрит на небо,

потому что оно нелепо,

как ломоть несъедобного хлеба,

Богом брошенный внутрь склепа.

А поэт взирает на небо,

потому что оно бесцельно,

драгоценно, пусто, нетленно

и его рифмовать не надо.

* *

 *

Облака как деревья, а небо само как дрова.

Речь идет о поверхностной химии, дорогая:

перескок электронов и прочие все дважды два.

Не угодно ли жить, Божьих замыслов не ругая?

Божьих числ, в изложении школьных программ,

оказавшихся сводом оценок и формул, голубка,

позитивной науки с горячим грехом пополам.

Юный мозг их впитал и, гляди-ка, не выжат как губка.

Что с того, что потерь — как летящей листвы в октябре.

Кровь, остыв до плюс тридцать, забудет их, астра седая.

И отцов и детей. И слезу то ли в ми, то ли в ре —

как их Моцарт писал в Лакримоза, заметь, не страдая.

Только б свет на коротких волнах подсинял H2O

облаков, только б ел хлорофилл СО2, мое счастье,

а уж я различу в акварели лица твоего

краску Божьей свободы, под Божьей сложившейся властью.

* *

 *

А. О.

Когда возницы колесниц,

пуская радиусом малым

в путь жеребцов и кобылиц,

искусно действуют стрекалом,

их по дистанции накал

схож с рыболовным у извива

заросшей речки, где стрекал

роль на себя берет крапива.

Клюет у всех, но как во сне.

Подсечь подсек, но нет, что вынешь,

гарантии. Что на блесне

не тина. Что не пройден финиш.

Песенка

Утром в октябре-ноябре

мир не столько наг, сколько мокр —

так же как на брачном одре

Рим не столько нагл, сколько мертв.

Там, где стык веществ и культур,

то, что пережил ржавый лист

и его не сбросивший дуб,

гипсу статуй ведомо лишь.

Сад Боргезе нес этот груз

всякий раз, как я выбирал

влажный, мимо Медичи, курс:

бар — пустой собор — телеграф,

ярусами запертых дач,

сенью ботанических рощ,

окуная выцветший плащ

в уличную мелкую дрожь.

Жизни смысл — не знать, не делить

дождь и то, на что он идет.

Жить и есть — подошвой скоблить

парков мытый гравий и дерн.

* *

 *

Принесите мне юность, воздушные струи

с лукоморья, всегда мой студившие лоб,

принесите ветреность и поцелуи,

с губ сдуваемые, как обрывки слов.

Принеси мне, мой западный, мглу и запах

пляжных водорослей и сухого вина

под биенье плащей и под хлопанье флагов.

В общем, юность — ты знаешь, какая она.

Принеси мне, северный, мою зрелость,

не замеченную, когда была —

когда сердце к жженью так притерпелось,

что, оплавясь, едва не сгорело дотла.

А тебе, восточный, поклон за старость

незаслуженную, за нежданный привар.

За отличный отмер — чтоб к концу не осталось

ничего. За глазунью как Божий дар.

И еще надышанного мне, южный,

пассажирами, вышедшими из такси,

я ни долгом с которыми не был, ни дружбой

прежде связан, тепла хоть на миг принеси.

Ну а если не врут, что тебя не упросишь,

что как щедр ты и зноен, так нищ и зловещ,

принеси-ка мне то, что без просьбы приносишь, —

без названья, без свойств, без подробностей вещь.

Два рассказа

Зоберн Олег Владимирович родился в 1980 году в Москве, студент Литературного института им. А. М. Горького. Рассказы публиковались в журналах “Новый мир”, “Звезда”, “Октябрь”, “Знамя”, “Литературная учеба” и др. Лауреат литературной премии “Дебют- 2004”. Живет в Москве.