Новый Мир ( № 4 2013)

— Да что вы! Правда? — удивляется гость. — Так приезжайте к нам! И Таганрог посетим, и Ейск. Почему не вспомнить молодость? Машина казенная. Возьму отпуск дня на три, все осмотрим.

— Не знаю, ей-богу… — мнется мама. — Хотелось бы… Но что значит — дня на три? А потом что?

— Ой, да за это не волнуйтесь! — машет рукой Геннадий. — Найду вам квартиру. Знаю одно отличное местечко! Места-то у нас — сказочные: тут тебе и море, и пляж, и солнце. Тишина, воздух. Отдохнете прекраснее, чем в любом санатории. И намного дешевле. Все за копейки — и фрукты, и овощи, и рыба. Рыба у нас знаете какая? Пальчики оближете!

— Рыбу азовскую я помню… — говорит мама. — Может, действительно… Павел, как ты считаешь?

Папа молчит. Я догадываюсь, почему он молчит. Хочет, конечно, чтобы мы убрались из Москвы и оставили его одного, но настаивать боится — опасается, как бы мама не заподозрила тут какой-то каверзы. Вообще-то, она собиралась ехать в Дубулты, но в Литфонде опять отказали. Заявили, что Дом творчества — для писателей, а не для писательских жен. Тем более, что там проводят какой-то ремонт и количество комнат в связи с этим ограничено. На самом деле в Дубултах бывает полно писательских жен с детьми, но папа, видимо, кому-то не угодил. Какой-нибудь даме, ответственной за путевки. Не преподнес коробку конфет или духи. Он никогда не станет делать никаких подношений тем, кто распределяет блага. Просто так, ради фанфаронства, может пригласить в ресторан хоть десять человек, но ни в коем случае не из тех, от кого зависит распределение благ. Жаловаться и требовать тоже ни за что не пойдет.

— Решайтесь, Павел Александрович! — убеждает Геннадий.

— Что касается меня, я из Москвы не могу отлучиться, — объявляет папа строго. — У меня работа, студенты. (Он теперь преподает в Литературном институте, ведет семинар прозы на заочном отделении.) А для тебя, Нинусенька, я полагаю, это действительно могла бы быть приятная поездка. Интересная и полезная для твоего здоровья.

— Даже не сомневайтесь — покупайте билеты —и в путь-дорогу! — радуется Геннадий. — Дайте мне телеграмму, я встречу. Прекрасно проведете время.

Мама колеблется и вздыхает, слегка упирается, но в конце концов соглашается ехать. Море, рыба, поездки по местам юности — в любом случае лучше, чем сидеть в душной пыльной Москве. Тем более, что врач рекомендовал ей морские купания и солнечные ванны.

— Нинусенька, что это за гадость завелась у нас в доме? — спрашивает папа.

Со спинки стула свисает скользкое блекло-фиолетовое в серый горошек платье.

— Что значит — гадость? Почему — гадость? — возмущается мама. — Купила для твоей обожаемой дочери платье. Согласись, не ходить же ей там, в Таганроге по улицам черт знает в чем!

— Угу, — кивает папа, — Таганрог — столица мод, но позволь поинтересоваться, кто умудрился всучить тебе этот мерзкий вылинявший балахон? Уж не драгоценная ли Анна Моисеевна?

— Непременно — балахон! Непременно — всучить! — кипятится мама. — Вполне приличное платье.

— Как я догадываюсь, очаровательная Анна Моисеевна носила его в девичестве.

— Прекрати издеваться! Может, и не совсем новое, но зато из настоящего шелка.

— Вот оно что — из настоящего шелка! Кто бы мог предположить… А что это за пакость красуется у него на подоле?

— Пятно, — признает мама. — Но поскольку, как ты сам можешь убедиться, платье Светлане велико, пятно удастся без особого ущерба вырезать.

— Проклятая жаба нашла эту мерзкую тряпку на помойке! — вскипает папа. — Вытащила из кучи мусора. Сколько ты отвалила ей за эту дрянь?

— Сто пятьдесят рублей. За шелковое платье это не дорого.

— И еще сто пятьдесят придется заплатить за его перешив!

— Ничего страшного, — объявляет мама. — В конце концов, имею я право раз в жизни купить дочери платье?

— Это не называется купить дочери платье! — бесится папа. — Извини меня, Нинусенька, но ты с упорством, достойным лучшего применения, постоянно стремишься благодетельствовать эту гнусную ростовщицу и торговку краденым, которая с изумительным бесстыдством обирает тебя!

— Анна Моисеевна не ростовщица и не торговка краденым, — заступается мама за приятельницу. — Образованная интеллигентная женщина, знает языки...

— Не сомневаюсь, Нинусенька, что Анна Моисеевна знает многие языки — столь же прекрасно, как и русский.

— Если человек остался без работы и без какой-либо материальной поддержки, волей-неволей приходится как-то выкручиваться.

— Пусть этот человек выкручивается без нашей помощи! — рычит папа. — В конце концов, у нее имеется брат-профессор. Может позаботиться о дорогой сестрице!

— Не вижу ничего зазорного в том… — начинает мама.

— Ты немедленно! Немедленно… — взвизгивает папа, — вернешь ей эту загаженную черт знает чем мерзкую рванину и потребуешь обратно свои деньги!

Мама поджимает губы и молчит.

— Сегодня же вернешь вместе с замечательным демисезонным пальто, которое она также пытается навязать тебе, — вспоминает папа. — Сколько она требует за него?

— Тысячу шестьсот рублей.

— Даже будучи новым, оно не стоило больше восьмисот, — определяет папа. — И сидит на тебе как на корове седло. То есть не столь изящно, как на корове седло, — скорее как генеральский вицмундир на племенном хряке.

— Спасибо за комплимент, — говорит мама.

— Пожалуйста, — кивает папа. — Пуговица на животе с трудом застегивается, зато рукава свисают до колен. Являешь собой экземпляр пожилой человекообразной обезьяны, загребающей руками придорожную пыль! Нинусенька, я не допущу, чтобы моя жена расхаживала на людях в таком виде.

— Да, твоя жена, — хмыкает мама.

Пальто действительно странное. Приятного вишневого цвета и поношенным вовсе не выглядит, но фасон на удивление нелепый — перевернутая трапеция: полтора метра в плечах и зауженный низ.

— Рукава можно укоротить и подшить, — замечает мама.

— Ты немедленно отнесешь его обратно, — повторяет папа.

— Чудесно, великолепно — отнесу обратно и останусь на осень вообще без ничего! Перешить то, которое вот уже тридцать лет неизвестно с какой целью гниет в сундуке, ты не позволяешь! Память о покойнике неизменно перевешивает интересы живого человека. А когда я пытаюсь найти какую-то замену, это немедленно наталкивается на яростный отпор.