Новый Мир (№ 5 2004)
Шрифт:
о утонувших, не отпетых
под мухой земляки судачили
тогда у волжских парапетов.
…Припоминая духовитую
с послевоенной юшкой миску,
жизнь склеенную и разбитую,
хотел бы я теперь в открытую
подать за их помин записку.
Но как их звали? Поздно спрашивать,
тех, кто их помнил, — не осталось,
а сам забыл. И сам — за старшего.
И
Без заглавных и запятых
был у меня корешок писатель
сторожил топил
прочных гнезд не вил
и ворочал кипами в самиздате
а как пару выкурит сигарет
начинает гордиться спьяну
мол согласен тоже вернуть билет
горний — вдогон ивану
нам казалось минимум на сто лет
хватит здешней засвинцевелой дряни
интересно выдюжим или нет
балансируя кое-как на грани?
сам себе тогда указав на дверь
первым он отсюда исчез украдкой
так что неминуемо мне теперь
поделиться с вами одной догадкой:
добирая крохи последних лет
из лубянского своего сусека
припозднившись вышло гб на след
корешка
умершего человека —
ну и схлопотало тогда в ответ
роя другому яму
полный абзац и физкультпривет
совку и агдаму
Через 25 лет в Прилуках
Гейлесбергский герой, италийский младенец
под прилуцким снежком...
1979.
Холмики погостов пеленая,
защищая нашу суверенность,
нынче снег — едва ль не основная
достопримечательность и ценность.
Божьей правды, так уж мир устроен,
фифти-фифти в тишине и в звуках —
там, где вьюжит, там, где упокоен
ненормальный Батюшков в Прилуках.
Кто, сложив походный рукомойник,
двадцать с лишним лет провел в астрале,
тот не просто рядовой покойник,
о котором бобики брехали.
Он еще в Венеции когда-то,
где брусчатка в голубином пухе,
всюду плёстко и зеленовато,
соскользнул от сплина к депрессухе.
И уже хариты, аониды
после общих бдений их сиротских
не держали на него обиды,
отлетев от окон вологодских.
…По обледенелому накату
вихревая зыблется поземка.
И почти подобна дубликату
жизни предка стала жизнь потомка.
Ощущение, что не впервые
и недаром нашего тут брата
кто-то видит в щели смотровые
зимнего недолгого заката.
15.I.2004.
* *
*
Ракита дряхлая — на месте перелома
зубцы с волокнами, чье лыко как солома.
В зените ядрышко каленое светила.
Неосторожная, взяла и полюбила
мое неровное от жизни многолетней
лицо и голову седую с кучей бредней.
Всё чаще снились мне — присыпанные сажей
то своды тусклые заброшенных пассажей,
то непротопленных усадеб анфилады,
в которых не сыскать ни книги, ни лампады.
Психологически я стал привязан узко
к существованию придонного моллюска.
Домоседение — вот сделался мой фетиш,
а то на улице кого-нибудь да встретишь.
Неосторожная, взяла и увела ты
меня, дичавшего, в заветные пенаты,
где ветлы ветхие и дряхлые ракиты
огнем расщеплены и дуплами раскрыты.
И вечно дремная меж берегов излука,
где в мае соловьи, а в декабре ни звука.
5.I.2004.
* *
*
Мы спасались в тонущей Атлантиде.
Но наступит срок — и при всем желанье
странно будет мне тебя, дорогая, видеть
с неизменно энного расстоянья.