Новый Мир ( № 5 2012)

Но сильнее остального Мишу тревожили мысли. Вечером, выйдя прогуляться по улице, Миша позвонил Кате и рассказал подробно о своей встрече с загадочным стариком, о том, что переночует в доме, а завтра рано утром повезёт его составлять завещание. Миша так и не узнал имя старика. Спросил раз, но тот не расслышал или сделал вид. Миша постеснялся продолжать расспросы, решил, что старик мог представиться ещё при первом телефонном разговоре, просто у Миши из головы выскочило и теперь неудобно выказывать свою забывчивость.

Когда Мише всё-таки удалось заснуть, ему приснилось, что в комнату ввалился огромный чёрный медведь. Зверь скалил клыки, вцепился когтистыми лапами в Мишино горло. Оцепеневший от ужаса, Миша пошевельнуться не мог, только рука одна непроизвольно упала в щель между диваном и стеной. Пальцы коснулись чего-то гладкого, деревянного. Топорище. Рука налилась силой. И тело Мишино через руку эту силой налилось, напряглось, напружинилось. Хрипя под медвежьими лапами, выхватил Миша топор и рубанул зверя по голове. Медведь ослабил хватку. Миша стал молотить топором по медвежьему лбу как попало — остриём, обухом, плашмя. Бил Миша и бил. Бил, покуда не опомнился. А когда опомнился, ничего от головы медвежьей не осталось, а веки Мишины слипались от медвежьей крови.

От ужаса перед самим собой, перед собственной жестокостью Миша проснулся. В окно стучала ветка. Миша пошарил между диваном и стеной. Пальцы нащупали гладкую деревянную рукоять. Вытащил находку. В тусклом свете раннего утра Миша разглядел топор.

За спиной булькнуло. Миша подскочил. Руки сами собой дёрнулись, чуть топором себя в лицо не ударил. Обернулся. В двери стоял старик. Старомодный, кургузый, но опрятный коричневый пиджак, того же цвета брюки. Тёмный галстук. Чёрные начищенные ботинки.

— Для разведки не гожусь, — каркнул старикашка, и Мише показалось, что его отвисшая губа скривилась в улыбке. — Давно стою, на тебя смотрю. Плохо спалось?

— Новое место. Непривычно.

— Привыкнешь. Пей чай и поехали.

В очереди у нотариуса долго ждать не пришлось. Старик записался заранее, и вскоре крупный мужчина с усишками пригласил их в кабинет.

Стены кабинета украшали вымпелы и грамоты, сообщающие, что нотариус в прошлом служил в КГБ и всячески там отличился. На большой фотографии усатенький стоял в компании одинаковых, как матрёшки, детин, буженинные розовые оковалки голов которых оплывали на камуфляжные плечи. Полиэтиленовые глаза, мягкие туши, поросшие светлой шерстью, жаркая прелость под мышками, в паху, катышки между пальцами ног. Папиломки, шрамики бледные аппендицитные. Разговелись, в прорубь нырнули, водочки хряпнули, проперделись.

Почуяв их запах, Миша захлебнулся в страхе и брезгливости. Мыши. Хочется прихлопнуть, но до того мерзко, что на табуретку забираешься. Знакомое каждому русскому интеллигенту чувство. А Миша, конечно, интеллигент. Начитанный, всегда против, люто ненавидит опричников, чекистов, обслугу вечной русской тайной канцелярии. Держится от таких на расстоянии, на другую сторону улицы переходит и оттуда полными презрения глазами спины ненавистные, кожаные, шинельные, камуфляжные буровит.

Народ российский делится на две части: те, кто за подчинение силовым, и те, кто за капитуляцию перед народами более развитыми. Первые зовутся патриотами, вторые — интеллигенцией, сторонниками прогресса. И те и другие — пассивы, рабы.

Будь его воля, он бы всех этих усатых собрал на корабль, вывез в море и потопил. Чтобы вода даже запах похоронила. Ведь из-за этой крепко затвердевшей кучки его знания, его надежды похоронены. Из-за них профессия его не нужна, диплом тиснёный на растопку, лишь подхалимство и умение закрывать глаза пользуются спросом. Из-за них одни друзья спиваются, другие терпят, убаюкивая себя: “Всё не так уж плохо, может, так и надо, а кое в чём, пожалуй, даже правильно, мы же не специалисты, откуда нам знать все тонкости”. Руки у всех опускаются, не стремятся здесь ни к чему, а лишь отсюда подальше стремятся. Из-за них Россия с боку на бок ворочается, от вечного бодуна очнуться не может. Нет им прощения!

А сами-то они кто, нынешние слуги тайных ведомств? Недалёкие подпевалы, обезьянничающие двоечники, миноритарии поеденных молью идеологий, щерящие одолженные у мумий вставные челюсти, подворовывающие втихую, путано крестясь на портретик начальника. И усики-то у них жалкие. Не николаевские калачиком, не кошачьи будёновские, не сталинские жирные, не усы Сальвадора Дали, а невыразительная лобковая поросль низших чинов, трусливо подсматривающих в щелочку за гениями прошлого.

Эти мясные бойцы выдавили на корабль таких, как Миша. Дохляков, умников, очкариков, лишних. Он работал однажды на выставке зарубежной недвижимости. Люди валом валили, хоть бы что прикупить — домик, квартирку, закуток. И не для отдыха, а для побега из страны, которая в любой момент может полыхнуть. Гадливый страх поселился в людях. Страх этот разъедает души, уродует мечты, перетирает жизни.

Мать рассказывала о бабушке, которая после ареста мужа отказалась от него в письменной форме. Отказалась и подпись свою поставила. И дату. А потом до самой смерти места себе не находила. А он, когда в пятьдесят шестом из Казахстана вернулся, прощения у неё просил за то, что своим приговором испортил ей жизнь. Мишина мать люто ненавидела всех без разбора бойцов внутреннего фронта. За отца своего ненавидела, за мать, за себя, за миллионы расстрелянных, перекованных, штабелями в рудниках закопанных, в каменистую почву Колымы втоптанных. Ненависть не приносила матери счастья, не прибавляла сил. Ненависть подтачивала её, отравляла, но простить мать не смогла. И сына своего единственного, Мишу, ненавистью своей опоила.

Те мрачные времена Миша представлял себе весьма смутно, “плохих” он, как и следовало человеку его круга, ненавидел, “хороших” почитал за мучеников. Годы сталинской диктатуры оживали в его воображении схематично. Что такое каменистая почва Колымы, Миша не представлял. Читал, что почва в тех местах каменистая, но как именно выражается её каменистость? Это когда одни камни? Или земля вперемешку с камнями? Или земля твёрдая настолько, что напоминает камень? А если всё-таки камни, то крупные или мелкие? Или средних размеров?.. Если честно, псов государевых Миша ненавидел в основном за физиономии их тиражные да затылки, скобочкой стриженные. Завидовал их могуществу, неистребимости, влекущей и устрашающей силе. Ненависть Мишина была истерической, правозащитницы с надломленной психикой так ненавидят, крестоносцы Страсбургского суда, грантососы, шакалящие у западных посольств, выкормыши Госдепа.

Разобравшись в причине визита, хозяин кабинета строго попросил Мишу выйти.

— Я должен поговорить с дедушкой наедине и удостовериться, что он сам принимает решение и никакого давления на него не оказывается. Вы только паспорт оставьте.

Миша вышел в коридор и стал прохаживаться взад и вперёд мимо ожидающих своей очереди посетителей. Минут через двадцать нотариус распахнул дверь и приветливо пригласил Мишу обратно. Физиономия его так и светилась, даже усишки топорщились.