Новый Мир ( № 6 2011)
Шрифт:
— Слушай, это вроде не мои. Валькины, может.
— Твои, твои, я вчера купила. А то у тебя все с дырками на пятках и черные, черные ни в коем случае нельзя.
— А белые?
— И белые нельзя. Ты же приличный человек, не бандит какой-нибудь.
Колбаски на решетке начали шипеть и плеваться, и она бросилась переворачивать их длинной двузубой вилкой. Где она ее отыскала, понятия не имею.
— Рогнеда, — сказал я, — я самозванец. Я лузер.
— Уже
— Нет, погоди. Послушай. Я о тебе плохо думал. Я думал, вы со Сметанкиным сообщники. Что он тебя подослал.
— Я знаю, — согласилась Рогнеда, — так я глинтвейн варю? А ты пока сходи за дядей Леней.
— За Леней? Ах да. Погоди, — повторил я, — почему ты мне сразу не сказала?
— Что? Что я не собираюсь тебя травить клофелином? И выманивать у тебя квартиру посредством преступного сговора? Я сказала. Но ты не поверил. Эй, твои колбаски сейчас сгорят. Дай лучше вон ту тарелку.
Я дал ей тарелку. Жир капал в мангал, и оттуда вдруг повалил едкий густой дым.
— Рогнеда, — сказал я, — Люся. Тьфу. Прости идиота. Я так и не знаю, как тебя зовут. Леонид Ильич почему-то сказал, не Люся. Не важно. Выходи за меня замуж. Пожалуйста.
— Не смеши, — сказала Рогнеда.
— Почему? Ну я понимаю, я гораздо старше, но ведь это ничего, да?
Я буду стараться. Буду зарабатывать. Мы что-нибудь придумаем.
— Я сделала для тебя все, что могла, — сказала Рогнеда и застыла с тарелкой в руке. На тарелке дымилась горка картофелин, все как одна
с пригорелым черноватым боком. — Все, что могла. Больше не проси. Больше нельзя.
— Почему? — повторил я.
Медовый свет ушел, в клубах дыма от мангала яблони бродили по саду, как привидения.
— Нельзя — и все. Теперь ты мне доверяешь?
— Да, — сказал я.
— И напрасно. Не надо мне доверять. Вообще — ничего не надо.
Я сейчас, а то глинтвейн закипит, а ему нельзя. Он горячий уже.
— А завтра? Когда все закончится? Может, когда ты увидишься
с отцом… Хочешь, я с ним поговорю? Попрошу твоей руки? Хочешь?
— Завтра никогда не наступает, — сказала Рогнеда, — ты же знаешь.
Патек Филипп на запястье тикал тихо и ровно.
Я заказал такси и позвонил папе. Спросил, не надо ли за ним с тетей Лизой заехать, но папа сказал, что спасибо не надо, Сережа пришлет машину.
Сбор родственников, оказывается, намечался вовсе не в “Ореанде” и не в “Жемчужине”, а в “Палас-отеле”, совсем неподалеку от пиццерии, где мы сидели со Сметанкиным. Здоровая такая летающая тарелка из стали и стекла, нахлобученная над обрывом, с видом на море. Когда-нибудь она либо взлетит, либо упадет.
По периметру она была опоясана, как это у них, у пришельцев, принято, большими панорамными окнами, и сейчас эти окна светились сами собой на фоне сереющего неба и моря. Наверное, там, за этими окнами, — белые скатерти и салфетки, свернутые конусом на белых тарелках.
У эспланады две чайки дрались между собой за хлебную корку.
Я открыл дверцу и подал Рогнеде руку.
Из машин выходили мужчины и женщины, мужчины с одобрением поглядывали на Рогнеду и с завистью — на меня, а женщины — наоборот. Я их понимал. Я не понимал только, как можно ухитряться шикарно выглядеть в таких чудовищных лохмотьях. Да еще с пирсингом в ноздре.
Она была как супермодель. Как мечта любого мужчины.
Она положила черные лаковые ноготки на сгиб моего черного кашемирового рукава, и мы прошли в холл.
Женщины, косясь друг на друга, прихорашивались перед зеркалами, мужчины равнодушно прятали номерки в нагрудные карманы серых и черных пиджаков. В твиде был только я. Богема, что с меня возьмешь.
Сметанкинские родственники. Ну-ну.
Рогнеда равнодушно подправляла помаду, сидя нога на ногу на кожаном пуфике у ресепшн. Сегодня она выбрала вампирский стиль: белое-белое лицо и ярко-красная помада. Несколько сметанкинских родственников мужского пола завороженно топтались вокруг. Один наступил на ногу собственной жене.
Тут входная дверь услужливо раздвинулась сама собой, и в нее торжественно вошел мой папа под руку с тетей Лизой.
Темный костюм он последний раз надевал, кажется, на мамины похороны, но галстука этого, шелкового, зеленовато-золотого, повязанного аккуратным красивым узлом, я у него никогда не видел. Тетя Лиза, в свежей прическе, бежевом ворсистом пальто, оживленно переваливалась с ноги на ногу, точно утка.
Папа взглянул в мою сторону.
А я-то не верил в Рогнедину магию — папа аж засветился. Может, это мой новый имидж произвел на него такое впечатление?
Папа высвободил руку из-под локтя тети Лизы. У него было такое лицо…
Помню, он однажды встречал меня из продленки. А потом за мной выбежала училка и сказала, что нас у нее много, а она одна, и с мальчиком, который отказывается обедать за одним столом с товарищами, пускай разбираются родители.
Папа сделал шаг мне навстречу.
Я тоже сделал шаг ему навстречу.
Он раскрыл руки, как для объятия.
Пошлейшая, вообще-то, сцена.
Сын воссоединяется с отцом на всеобщем воссоединении родственников.
Папа, по дороге кивнув мне, прошел мимо. Для этого ему пришлось обойти меня. Я так и остался стоять, чуть расставив руки, поэтому занимал много места.
— Сережа, — сказал папа.
Я обернулся.