Новый Мир ( № 9 2004)

трехударный: покрывается холодным пеплом;

пяти- и шестиударный, — скажем, в заключительном двустишии вторая строка — пятиударная.

— А в поэзии русской есть подобные строфы?

— Да. Вот у Блока — четырехударное двустишие:

Медленный, белый подходил рассвет,

Вместе с человеком взбирался на лестницу.

— Простите, Евсей, но для меня это звучит как-то расхлябанно. Я привык к более строгим стихам. А так любую прозаическую фразу можно объявить поэзией.

— В том же и вся штука, в том же и безумие. Для меня любая прозаическая фраза есть поэзия. Хорошая или плохая, но поэзия. А вам хотелось бы дать строже, устранить, как вы говорите, расхлябанность? Жил во времена Тургенева, а потом Чехова известный поэт и еще более известный судебный оратор С. А. Андреевский. И вот он задумал внести поэтический порядок в прозу Тургенева, — весьма прилежно переложил на строгий размер (амфибрахий) десять главок тургеневского “Довольно”. Тургенев воспротивился опубликованию этих стихов. Но после его смерти Андреевский все же напечатал свое переложение в “Вестнике Европы”. Видимо, считал его достойной данью памяти умершего. Вот послушайте наш отрывок в переложении поэта Андреевского:

Так точно, над кладом скупой

Дрожит и любуется золотом милым,

И с ним расставаясь, в молчанье унылом,

Его засыпает землей!

Так точно фитиль истощенной лампады,

Встречая повсюду горенью преграды,

Сверкает последним лучом —

И меркнет, скрываяся в пепле холодном!

Так точно, печалясь о лете свободном,

Зверок выползает тайком

Из маленькой норки и смотрит на воды,

На солнце, на травку, на синие своды

Пред долгим и тягостным сном, —

Взглянул — и свернулся, и в норку забился...

О, если б ему хоть однажды приснился

Тот луг, озаренный лучом!..

Какое здесь у Андреевского обилие слов-затычек, вставленных единственно ради рифмы или чтобы не сбиться с размера: “в молчанье унылом”, “выползает тайком”, “озаренный лучом”... И странная перестановка действий: “и свернулся, и в норку забился”. Естественней ведь, как в оригинале: забился, а затем свернулся. И даже целая пустопорожняя строка: “Встречая повсюду горенью преграды”. Нужна была большая, мягко говоря, наивность, чтобы предложить этот монотон взамен богатой, сложной ритмики Тургенева. Чтобы предложить этот балласт взамен тургеневских эпитетов и торжественных утроений:

...своим кладом, своим золотом, своим светлым сокровищем —

засыпает его серой сырой землею.

Слышите вы скорбные удары тургеневского ритма? А ведь Андреевский искренно считал, что преображает прозу в драгоценный перл поэзии! Смех да и только... Тургенев, между прочим, начинал со стихов. Писал свои поэмы изысканными строфами сложней даже онегинской. Другого такого поэта-ритмиста у нас не было до Чехова.

— Ну уж, вы опять загибаете. Чехов стихов не писал.

— Не писал, говорите? Завтра я с вами поспорю.

Вечер второй. Влюбленность.

— Есть у Чехова очень сильный рассказ “Святою ночью” — о монахе, сочинителе акафистов — хвалебных духовных песнопений. Так вот, и сам Чехов в 1896 году написал своеобразный акафист в честь двух девушек. Я говорю о “Доме с мезонином”. От первой до последней строчки это поэзия — не в переносном, а в самом прямом смысле. Предложения-строфы этой чеховской поэмы разнообразны. Здесь и одностишия, и двустишия, трехстишия, четверостишия. Вот вам пример двустишия:

Зеленый огонь погас,

И не стало видно теней.

Сравните у Блока:

Снежная мгла взвилбась,

Легли сугробы кругом.

Вот пара чеховских трехстиший:

И тут тоже запустение и старость;

прошлогодняя листва печально шелестела под ногами

и в сумерках между деревьями прятались тени.

Направо, в старом фруктовом саду,

нехотя, слабым голосом пела иволга,

должно быть тоже старушка.

А вот пара блоковских:

Оказалось, что большой пестрый кот

С трудом лепится по краю крыши,

Подстерегая целующихся голубей.

Я рассердился больше всего на то,

Что целовались не мы, а голуби,

И что прошли времена Паоло и Франчески.

— Это откуда? — спросил я.

— Из стихотворения “Она пришла с мороза...”.

— Там так и напечатано трехстишиями?

— Да. А у Чехова и у Тургенева ритм приглушен, строфы и строки не подчеркнуты, не разделены графически. Это я их сейчас подчеркиваю и разделяю. Но если чеховская ритмика уступает здесь блоковской, то я тупой профан, лишенный слуха, — или же сумасшедший. Но перейдем к четверостишиям. В “Доме с мезонином” это важнейший, стержневой вид строфы (как и вообще в поэзии).

Они всегда вместе молились,

и обе одинаково верили,

и хорошо понимали друг друга,

даже когда молчали.

Когда одна уходила в сад,

то другая уже стояла на террасе

и, глядя на деревья, окликала: “ау, Женя!”

или: “мамочка, где ты?”

Заметим, что третья строка удлиняется в поэзии чаще других строк. Например, у Блока:

А берег опустелой гавани

Уж первый легкий снег занес...

В самом чистом, самом нежном саване

Сладко ли спать тебе, матрос?

А иногда она и укорачивается. Вот у Чехова:

Мы подбирали грибы и говорили,

и когда она спрашивала о чем-нибудь,

то заходила вперед,

чтобы видеть мое лицо.