Новый Мир ( № 9 2006)
Шрифт:
Она щебетала как птичка.
А я был голоден… Раннее утро… Я еще побродил по этажу в поисках, быть может, холодильников и в них какой-никакой еды. Пожива была. Как раз в маленьком кабинетном холодильничке. Хлеб и сыр.
В лифтовом холле я еще раз увидел убитого. Он сидел на полу спиной к дверям лифта. Раскинув ноги латинской буквой “V”… У меня мелькнуло: вот и виктория! .. Струйка крови у него изо рта была совсем не классическая — не из уголка губ. Не как бантик. Она была как
Мертвый и мертвый. Пусть… Я смотрел на него и жевал батон. Я старый человек. Я проголодался.
В коридоре на чуть посветлело… Табличка с именем, не подобранная старухой-историей, валялась под ногами. Я тоже по-стариковски почувствовал, что случившееся здесь важно кому-то… Для кого-то важно. Кого-то сейчас трясет. Имена ушли в тень. Бедняги. Тоже люди.
Откусывая на ходу от батона, я уже издали услышал новые ее стоны. Как бы требовательные. Казалось, Даша кричала, чтобы я не смел съесть весь хлеб по пути к ней… Но нет… Это она так проснулась, вполне проснулась, это она шумно радовалась утру. Утренняя птичка!
Даша-птичка щебетала:
— Дед! Веселее!.. Сматываемся… Народ уже сделал выбор!
Выглядывая в разбитое окно, Даша показывала рукой на защитников Белого дома, вяло потянувшихся сдаваться.
Мы с Дашей перекусили и тоже поспешили к ним, чтобы вместе с толпой отсюда выбраться.
На улице наши с Дашей пути разошлись. Она уехала. А я ушел пешим… Я захотел к старикам.
Старичье куда-то сдуло… Блуждая возле моста, я вдруг осознал, что нахожусь на том самом месте. Вот оно. Пришел. Я прибыл — я уже на месте, а этих робких, этих удивленных, с разинутыми ртами, этих задрипанных белоголовых стариков почему-то нет. Ушли… Поляна есть, а где одуваны?.. Люди вокруг, конечно, были. Людей полно. Зеваки… Но эти случайные люди были здесь уже вместо них. Вместо нас. Вместо стариков.
Эти набежавшие люди были взамен и казались мне просто толпой, сбродом. Вот это и есть победители в любой войне. Не те, кто палит, и не те — в кого. Любопытная, охочая до разборок и зрелищ (а если удастся, и до мародерства) серая толпа. Они стояли и тоже глазели на Белый дом… Но только он весь уже в черных кляксах от вчерашнего обстрела. Каков грязнуля!.. Настенная, широко размазанная сажа была по-настоящему роскошна!.. Копоть… Грязная сажа несостоявшейся войны.
Легкий-легкий дымок все же плыл в одном окне. (Для зримой полноты финала.)
А я — последний прибежавший старикашка — в этой уже чужой (по возрасту) толпе всё оглядывался, крутил башкой. Здесь!.. Именно здесь на каждой пяди стояло по старику. Я же помнил. Качающиеся белоголовые одуванчики. Я знал, что их нет, и все же искал их взглядом… Cтарики были здесь, именно здесь… Клянусь, они были.
Тревожило чувство, что я и опоздал-то всего на чуть… Я искал, выглядывал их в толпе. По-дурацки вытягивал занывшую шею. И мысленно повторял им, исчезнувшим: “Эй, чудики… Я здесь. Я с вами”.
Проточные небеса
Павловская Анна Славомировна родилась в Минске. Студентка Московского института журналистики и литературного творчества. Публиковалась в “Континенте”, “Сибирских огнях” и т. д. Лауреат премии Сергея Есенина и “Илья-премии”.
* *
*
На Арбате стоят автоматы
И торгуют счастливой судьбой
Отслюню я бумажку с зарплаты
Будь что будет что будет со мной
Просто так от тоски и мороза
Потому что грешно и смешно
Чтоб на тонком билетике просто
Было сказано все хорошо
Вдохновенье пребудет с тобою
И хотя бы прозрачный намек
Что мол ты не умрешь от запоя
И не сядешь торговкой в ларек
Потому что метель подвывает
Потому что толкает толпа
Потому что судьбы не бывает
Потому что такая судьба
Кармен-Бизе
И началось, и душно мне,
Стол, окна дребезжат,
Кровать трепещет рюшами,
Обои голосят.
Застыли, стали, слушают,
Ни выдоха, ни-ни,
И заползает в уши мне
Полнеба, черт возьми.
Огня, огня змеение —
Закрой, закрой глаза,
Какие тут сомнения —
Ее любить нельзя.
Затишье, и —
пощечина,
И драка, может быть,
И к горлу — нож заточенный,
Наплюй, возненавидь!
Притворщица охальная,
Эх ты, Кармен, Кармен,
Дотла горят опальные,
И ничего — взамен.
За погремушку-песенку
Я жизни не отдам,
Но я по нотной лесенке
Поднялась к небесам.
Родные и знакомые,
Умершие давно,
Пришли ко мне, трясло меня,
И было мне темно.
И я считала дни мои,
Спускаясь по корням, —
Знакомые, любимые
Меня встречали там.
В гнилой торфяник пористый,
В безвыходное зло.
Мне было стыдно, горестно,