Новый Мир ( № 9 2010)

— А в мое детство ртутью играли, да, — сказала Люба. — Представляете, у одного мальчика во дворе был такой стеклянный лоток типа противня и банка с ртутью. Мы выливали туда ртуть и гоняли палочками, будто это хоккей. А потом обратно заливали.

— Дозвонись Цареву, попроси, чтобы утилизировать помог. Завтра вместе с анализами передадим. И осколки, Люб, еще нужно собрать. Следующий-то кто? — закончив с устранением последствий, спросила Тамара.

И Танька поплелась в кабинет.

На свадьбы и похороны у нас собирался весь поселок. В просторном институтском буфете-столовой сдвигали столы в большое каре. Со склада химлаборатории приносили неофициально отпущенную начальством канистру спирта; в буфете скупались сардельки, голубцы, солянка, морская капуста и кабачковая икра; плюс каждый приносил снедь из дома — кто лука пучок, кто кило яблок. На стол метались банки маринованных грибов, земляничного варенья, рябинового вина и прочих даров подмосковной природы. По договоренности буфет предоставлял необходимую посуду — тарелки, стаканы, бокалы для сока, алюминиевые вилки, — а также разносчицу и судомойку.

Начиналось застолье. Сначала чинно, когда все друг к другу по имени-отчеству: Георгий Вениаминович, Илья Ильич, Софья Львовна… церемонно чокались, после каждой рюмки закусывали капусткой, грибочком... Крики “горько!” или вздохи “земля ему пухом…” — все по протоколу.

Спустя время пирушка раскочегаривалась, спирт в лабораториях был дурной, и закончиться мероприятие могло чем угодно, если бы не директор буфета, который вдруг возникал, как гора, из дверей своего кабинета, смежного с залом, и бархатным баритоном просил:

— Господа! Через десять минут закрываемся. Марья Сергеевна поможет собрать, что осталось.

За обстановкой директор следил и глупостей не допускал даже в зачатке. Белокурая буфетчица начинала сновать как мышка и ловко складывала в коробки для пирожных недоеденный провиант, успевая даже сортировать: куски хлеба — отдельно; колбаса, сардельки, сосиски — отдельно; зелень, овощи — отдельно.

С директором никто не спорил — от институтских продуктовых заказов зависело питание семьи, а давали их по спискам. А может, обращение “господа” так действовало. “Товарищи” он никогда не говорил. Только — “господа”. И бархатный проникновенный баритон.

Кто сам, кто под руки — люди покидали столовую. Толпа перетекала в жилой квартал, во двор крайней пятиэтажки. Туда, где стояли шесть столиков.

Свадьба перебралась за столики в половине десятого вечера. Не то чтобы поздно, но и не рано — пять часов продержались в буфете, удивительно даже, зная Жориков темперамент и силу сопротивления сухому закону. Соседи вынесли из дома стулья и еще пару столов. Молодоженам выдали хрустальные бокалы, а остальным раздали стаканы и стопки — что набралось.

Гости расселись, распаковали Марьины коробки, выставили припасенный резерв — вишневку, рябиновку, несмеяновку. Шестиглазый сгонял за гитарой, а папа Борьки Тунцова достал со шкафа аккордеон.

Поселок приготовился гулять.

— За жениха и невесту! Добро пожаловать, Тамара, к нам в Лесную Дорогу. Мы тут почти как семья. Пусть и тебе хорошо живется на новом месте, с Жоркой. Детей пусть Бог пошлет. Школу какую построили. И поскорее, через два года в новых домах квартиры будут давать.

— Разнополых, слышь, Жор, разнополых. На комнату больше получится.

Народ засмеялся. Тамара поднялась с бокалом в руке. Она была очень красивая — я разглядела ее еще по пути в буфет. Гипюровое платье кремового цвета. Длинные кружевные перчатки — как в театре. Струящаяся фата. Искусственный цветок на лифе — из ткани, пропитанной сахаром, наша бабушка умела такие мастерить.

— Спасибо, дорогие. Как Бог даст, а вырастить — вырастим хоть троих. Да, Жор?

— Радость моя, иди-ка сюда. — Он чмокнул ее в щеку.

— Горько! — закричали гости. — Жорик, начинайте! А то без квартиры останетесь.

— Сейчаз! Во, видал! — Жорка показал конфигурацию из пяти пальцев. — Не дождешься, зритель. — И обнял невесту за плечи.

Тамара поежилась.

— Холодно тебе?

Жорка сбегал домой и принес брезентовую геологическую штормовку — серо-зеленую непродуваемую куртку с ромбом на рукаве: буровая вышка и надпись “Мингео СССР”. Тамара набросила ее на плечи, прямо поверх свадебного платья.

— Том, спой нам, а? — попросил Жорка. — Знаете, как она поет? Умереть не встать. Спой эту, грустную… про соловья.

— Да перестань. Такую песню в такой день петь. Под нее только плакать.

— Спой, Том. Пожалуйста.

Это была ее любимая песня. Я слышала ее много раз, когда ходила на уколы. Тамара всегда напевала “и-и-тёх-тёх… вить-тёх-тёх-тёх…”, вонзая в ягодицу иглу, — отвлекала так, видимо.

— Ой, пристал — не отстанет, — согласилась невеста и взяла высоко:

Ой, у гаю при Дунаю

Соловей щебече,

Вин свою сю пташину

До гнездечка кличе…

— Красивая мелодия, — сказал дядя Толя Тунцов. — А ну, теперь нашу, геологическую. — Поправил ремень на плече, растянул меха…

Мы пяти-, шестикантропы,

Может, даже десяти.

Мы губасты, мы клыкасты,

С нами лучше не шути.

Бдыть!

Мамонт спит, храпит собака,

Спит свирепый белемнит.

Шестижопая кусака

Тоже спит.

Бдыть!