Новый Мир. № 10, 2000

— Да. Он начал говорить и опять предлагать что-то, что, по его мнению, увеличило бы мои возможности ориентироваться в жизни… Мы ему сказали про колоду карт. Начался спор, смысла которого я не мог вполне разобрать. Кажется, никто из них больше не хотел уходить. «Хорошо, — сказал я, — дело не в картах. Можно свернуть бумажки с именами, положить в мешок, и я вытяну». Я настаивал, чтобы вызвали Владимира. Они оба по очереди ходили к телефону, долго звонили, потом возвращались и говорили, что нигде его не нашли. Что-то начинало мне тут не нравиться… «Хорошо. В конце концов, я согласен ехать на конкурс. Ведь он туда наверняка придет. Там я и вытяну». — «Нет, там будет телевидение. Решить нужно заранее. А там будете иметь дело только с девушками и вручать яблоко… Если вы правда согласны ехать, Валерий Вениаминович, вы нас очень обяжете: не придется переснимать тысячного покупателя и конкурс… Но вытянуть нужно заранее…» — «Без Владимира я ничего тянуть не буду». — «Это почему?» — «Он потом скажет, что вы двое подкупили меня, чтобы его исключить из жеребьевки. Скажет, что тянули из двух». Они заспорили: «Вы боитесь? Мы обеспечим вам защиту… Да ничего не будет… Смешно! Что он вам может сделать? Да и не станет он…» Я разозлился: «Не станет? Да, похоже на то! Похоже, он не такой, как вы!.. Я никого не боюсь! Вас не боюсь! Я ему присуждаю это яблоко! Все. Никаких жребиев. Считайте, что жребий уже вытянут!» Они вскочили со стульев и завертелись вокруг: «Вы в своем уме?.. Что за вздор вы несете?» А Руслан еще: «Ну-ка, ну-ка объясните, что это за решение такое? Откуда оно вдруг взялось?» — наступает на меня. Я впал в неистовство. Никогда со мной такого не было… Вот она, власть, чем привлекательна, я понял: она позволяет человеку отпускать тормоза и бросаться в самую глубину гневного исступления. Предаваться этой страсти до конца… Что ж, приятно. Один раз можно испытать, для опыта. Но не больше… Я закричал: «Вам объяснить? Пожалуйста! Я присуждаю ему приз за то, что он единственный из вас ведет себя честно! Он не пытается влиять на мое решение. Не врывается в дом к больному старику для того, чтобы здесь пугать или улещивать. Он мужественно принимает Судьбу, как истинный герой… Нет, он даже показывает, что он выше Судьбы! Вот за это я ему и присуждаю. И я тоже ничего не желаю бояться с этой минуты. Делайте что хотите». Руслан шипит: «Ага. Умеете говорить. Только вранье это все красивое! Просто он приезжал вчера, и вы сговорились. Приезжал? Говорите честно, если вы такой поборник честного поведения. Что? Слабо вам?» — «Я ничего не скажу. Думайте что хотите». — «А что нам думать? — это Генрих. — Может, вы раньше с ним были знакомы и все это подстроено с его стороны. Мы не знаем». Ярость во мне бушевала так, что я будто совсем ослеп, перестал их видеть… Нет, видел, но смутно и не совсем понимал их действия… Видел, что они отпрянули от меня… перепугались, что ли… «И не узнаете теперь, — кричу. — Потому что наш разговор окончен. Вы добились своим дурацким поведением… только не того, чего хотели, а прямо противоположного». — «Нет, просто вы разволновались, Валерий Вениаминович… Конечно, это мы виноваты, пристали к вам… У вас, наверное, давление подскочило? Принести вам какое-нибудь лекарство?.. Нет? В любом случае вам надо сидеть дома. Конечно, мы освобождаем вас от конкурса. Давайте яблоко, и мы немедленно исчезаем». — «Поздно! — отвечаю я. — Поздно вы спохватились, дорогие мои! Это можно было сделать раньше, когда я сам просил вас, даже умолял… Теперь ничего не поправишь…» — «Что с вами? Да вас трясет всего, Валерий Вениаминович! У вас сердечный приступ?.. Ну-ка ложитесь… Ложитесь на диван. Сейчас что-нибудь сделаем… Руслан, звони в неотложку».

Да, это я уже рассказывал: как я почувствовал, что они могут меня убить… Ведь они действительно принесли какое-то лекарство и стали мне давать с водой. Но я не выпил, потому что заметил, как они переглянулись. И особенно как-то очень быстро это лекарство возникло, будто оно было у них специально припасено на такой случай. Это мог быть если не яд, то уж какой-нибудь наркотик наверняка… Но все-таки не было в их действиях окончательной решимости в этот момент. И я понял, чего они боялись, потому что именно тут и раздался звонок… «Вот он, наш рыцарь чести и справедливости! — язвит Руслан. — Тоже пожаловал!» — «Ну что же, — отвечаю, — если это он, значит, я ошибался на его счет. Значит, сейчас будем тянуть бумажки…» Но это был Витя.

Все. Они при нем смолкли и потом вскоре ушли. Ему не пришлось говорить даже ничего особенного. Превратились в тени и растаяли. Просто он своим появлением в один миг изменил атмосферу радикально. Все рассыпалось, и стало смешно… Это уму непостижимо, как такие люди умеют быть веселыми и независимыми где угодно. И почему он со своей женой не мог так действовать? Зачем понадобилось мое неуклюжее посредничество? Это загадка…

Они ушли, но я оставался очень зол. Я тяжело дышал. Возможно, в самом деле было что-то с сердцем. Я задыхался от ненависти. Закурил… Витя взглянул на меня и отобрал папиросу… Я показал ему яблоко. Перед этим я засунул его глубоко в карман, чтобы они, чего доброго, не отняли. Я не исключал, что они могут наброситься на меня… Витя осмотрел яблоко с изумлением. «Да-а, — выдохнул он. — Первый раз вижу такую вещь… Нет, видел в музеях — в руках не держал… Вот так посмотреть только — и сразу понятно, что за этим предметом стоят нешуточные дела, ой-ой-ой!.. Хорошо, что вы показали… особенно дали подержать… а то, я честно скажу… и то, что Ирина говорила — мне все казалось, что это накрутки… так, больше игра воображения… а теперь…»

Витя, понятно, не одобрил моего решения. «Прекрасная мысль вас осенила — жребий. Зачем вы от нее отказались?.. Нет, ваше дело. Но лучше бы, конечно… Я вас отвезу… Нет, я не говорю, что вам надо чего-то бояться — все это чепуха! Они мстить не будут, не посмеют. Да и не за что здесь мстить… Деловые люди на месть как таковую не имеют особо времени-то. Это аристократы мстили, которым делать было нечего… Или восточные народы — ну, там свои представления. И там связано с кровью, а не с такими, конечно, делами. Но все же я вам советую… Я вас отвезу. А вы перед конкурсом позовите-ка их на минутку в кабинет директора и там вытяните эти бумажки. Будет красивее и чище, я вам говорю». — «Нет, Витя. Я не могу их больше видеть. Быстро съездим в три часа, и я потом сразу уйду». — «Ну, как хотите…»

(Дальше была длинная пауза. Я не прерывал раздумий В. В. в течение минут двух. Потом все-таки выключил магнитофон. Он не обратил на это внимания. Я спросил: «Это конец? Дальше ничего, кроме счастливого эпилога?» — «Если бы!» — сказал он и взглянул наконец на меня… Но это был взгляд… можно так сказать: исполненный глубокой рассеянности? Нельзя: либо наполненный и глубокий, либо рассеянный, пустой. И тем не менее это был взгляд, который ближе всего описывался бы именно вышеприведенным идиотским выражением… Впрочем, это не значит, что его выражение было идиотским: я этого не говорил… «Если бы! — повторил В. В. — Тогда и не надо было б ничего рассказывать… Ради чего, ты думаешь, я завел всю эту бодягу? Нет, дальше следует эпизод самый странный, который… я даже не знаю, как к нему приступить… С чего он начался-то? — никак не соображу…» — «В магазине?» — пришел я на помощь. «Нет, дома. В магазине все было быстро и неинтересно… А вот потом…»)

— Я приехал домой около пяти часов. И Владимир уже ждал меня… Но как он успел? — это непонятно. Он должен был сразу смыться с банкета, а это было неудобно, потому что он был главным действующим лицом, героем дня… Я на банкет не остался, хоть меня упрашивал директор… Витя меня сопровождал и уже не давал никому в обработку… Но домой я поехал один… По-моему, он встретил меня на лестнице, в подъезде, потому что я помню… Или я ошибаюсь?.. Нет, он мог ни о чем не предупреждать. Ведь я сразу начал в обличительном тоне, и это было то, что требовалось: я сам вписался в его сценарий… Видимо, сначала он ничего не говорил, только улыбался, по возможности глупо. А я, чуть его увидел, сразу: «Ну вот! Что вы хотите своим явлением доказать? Что я совершил ошибку, присудив вам…» — «Не горячитесь, Валерий Вениаминович, дорогой! Подумайте-ка спокойно: неужто благодарность — такое уж дурное чувство?» — «Но я думал, что вы лучше тех, а оказывается, разницы нет никакой: они тоже готовы были благодарить». — «Ну и что? Разве я вам досаждал?» — «Нет». — «Правильно. Но я не лучше других. Это вы себе вообразили. А на самом деле…» — «Что на самом деле?» — «Просто не было смысла приезжать к вам, потому что вы и так знали…» — «Знал? Что я знал?» — «Ой, ну не надо изображать-то, Валерий Вениаминович! Как будто вам не известен суд Париса! Сколько раз описан! У Лукиана, у кого угодно… Что предложила Венера? Знаете?.. Ну! Так какой смысл мне было это пояснять, навязываться вам, когда тут и так был шухер — я себе представляю!» Я тут совершенно смутился и не знал, как себя вести. С изумлением только осознал, что негодования-то у меня на самом деле и нет против него. Поэтому деланной была моя интонация, когда я вскричал: «Да подите вы прочь! Я совсем не думал об этом, присуждая вам… Наоборот: за безмолвие и бесстрастие я вам присудил!» А в это время мы уже были в квартире. Он заулыбался: «Хорошо, хорошо. Не думайте, что вы ошиблись. Безмолвие было, а бесстрастие есть и теперь. Моя благодарность виртуальна. Вы вольны принять ее или отвергнуть. Но я считал бы себя грубой скотиной, свиньей, если б не предложил ее вам. И я прибегаю единственно к вашему милосердию и пониманию, ибо уверен, что вы не можете осудить подобный порыв. Тем более, что…» — «Что? Что тем более?» — крикнул я в полном ужасе. Он придвинул свое лицо к моему и сощурился: «Вы не заставите меня поверить, Валерий Вениаминович, что вы не знали…» — «Что? Что я не знал??»

Он вздохнул: «Ну хорошо…» — отодвинулся и сел на диван. Закинул ногу на ногу. Я смотрел на него не отрываясь. «Что у вас? „Беломор“? Давайте… Я мало курю, своих не взял». — «Пожалуйста. Закуривайте». — «Отлично». Он задумался, обводя взглядом комнату… Мне было уже наплевать: столько народу здесь сегодня перебывало и все осматривало: целые экскурсии по моей внутренней жизни. Вся злоба моя выдохлась, какая была. «Вы, конечно, человек пишущий, это видно, — так начал он. — Какие-нибудь научные изыскания? Или литературные?» Я что-то пробормотал. «Не важно. Я замечаю, у вас много бумаг… Разумеется, все они в жутком беспорядке, и вам не мешало бы завести секретаря, Валерий Вениаминович… Стойте, не перебивайте. Выслушайте внимательно, что я вам хочу предложить… Конечно, здесь секретарем должна быть женщина…» — «Ага, — вскрикнул я с неловким смешком, — а я уж подумал, вы мне опять предложите компьютер!» — «Неужели? Что за странная мысль? При чем тут компьютер? Если б дело было только в упорядочении ваших записей… Нет, вам нужна сотрудница, которая помогала бы вам в более широком смысле: создавала бы условия для нормальной работы — взяла бы, например, в свои руки ведение дома, хозяйства… Компьютер, увы, ничего такого не умеет, не говоря уж…» — «С хозяйством я сам справляюсь, слава Богу», — пробурчал я. «Справляетесь? Правда?.. Хм, ведь вы один живете?.. Простите, Валерий Вениаминович, вы были женаты? Или всю жизнь так, холостяком?» — «Нет, почему? У меня была жена, семья… Сейчас никого не осталось: жена умерла, дети разъехались далеко…» — «Значит, вы — вдовец, — кивнул Владимир. — Давно?» — «Восемь лет будет в этом году». — «Порядочный срок. И вам не приходило мысли жениться снова?» — «Абсолютно. Я старый. Куда мне жениться? Как-нибудь доживу». — «Вот! Типичная мысль, внушаемая социумом для того, чтобы раньше времени убрать человека из жизни. Вы тоже попали в плен к этим представлениям! А уж при вашем критическом уме — я не ожидал…» — «Ум здесь ни при чем! — перебил я. — Чтобы иметь жену или любовницу, нужна сила совсем иная — не интеллектуальная и не критическая. А ее у меня нет». — «Этого быть не может! Простите, но я в это никогда не поверю! Это на восемьдесят процентов субъективное чувство — ваше собственное настроение, ничего больше!.. А на двадцать процентов — какие-то незначительные трудности, которые исправляются элементарно, простым лечением… Да будет вам известно, что биологическое старение человека идет гораздо медленней, чем его субъективное ощущение своего возраста. Об этом говорят сейчас очень многие ученые. Мы могли бы жить до двухсот — трехсот лет, если б у нас не вырабатывалась привычка к старению. А эту привычку вырабатывает в нас социум, в котором, во-первых, действует тенденция к вытеснению стариков, во-вторых, имеется система предрассудков, регламентирующая поведение человека в каждом возрасте… Помните, как в „Евгении Онегине“: „Блажен, кто смолоду был молод, блажен, кто вовремя созрел, кто постепенно жизни холод с годами вытерпеть сумел, кто странным снам не предавался, кто светской черни не чуждался…“ Что такое здесь вовремя? что такое жизни холод? что такое светская чернь? Понятно, что светская чернь — это социум.

А жизни холод — это привычка, которую он навязывает человеку. И вовремя — это его, социума, приговор… „Кто в двадцать лет был франт иль хват, а в тридцать выгодно женат, кто в пятьдесят освободился от частных и других долгов…“ Конечно, по этим меркам шестидесяти- или семидесятилетнему человеку влюбиться — это неприлично. Еще бы! Ему на гроб пора деньги откладывать, а он собрался новую жизнь заводить, совсем из ума выжил! Вот поэтому мы и умираем в семьдесят — восемьдесят лет — потому что социум считает это нормой, и мы сами незаметно в течение всей нашей жизни принимаем эту норму и обязываемся ее выполнять… Да знаете ли вы, как много существует примеров того, как влюбленность, скажем, в пожилом возрасте меняет человека до неузнаваемости: меняет внешне, физически — и все только потому, что он ради любви пренебрег своей привычкой, отбросил общественный стандарт! Феноменальные бывают случаи! У человека без всяких лекарств пропадают застарелые болезни… Я не говорю там — язва, гипертония, — это понятно, это еще объяснимо. Но я знал одного, у которого многолетний туберкулез прошел за месяц без следа!.. Рак сплошь и рядом проходит… У человека начинается просто вторая жизнь: он живет снова — сорок, пятьдесят, шестьдесят лет…» — «Послушайте! — Мне наконец с трудом удалось прервать его. — К чему вы это все рассказываете? Вы хотите уверить меня, что мне нужна любовница?» — «Конечно! А зачем же я пришел, как вы думали? Однако не торопитесь, Валерий Вениаминович, и не думайте, что я сутенер. Конкретно я предлагаю: пригласить к вам женщину на роль домашнего секретаря. И у меня есть прекрасная кандидатура: женщина культурная, с высшим филологическим образованием. Правда, она не работала, у нее было очень неудачное замужество… Сейчас она разводится, детей нет… Ей тридцать два года… Так что не нимфетка, увы. Но она весьма… изящна. Вот все, что я могу вам сказать. Я буду платить ей секретарское жалованье, допустим, в течение года. А уж дальше — кто может это знать? Планировать такие дела пристало только Богу… Совсем не факт, что она вам понравится, что вы понравитесь ей…» — «Хорошо, довольно! — сказал я сухо и с раздражением. — Я понял, Владимир, ваш проект, и нет необходимости дальше о нем распространяться. К тому же он меня не заинтересовал. Слишком я привязан к своим привычкам, в том числе и к привычке возраста. Так что действительно надеюсь недолго задержаться на этом свете. А вас позвольте, так сказать, проводить к выходу…» Так я говорю дерзко.

Думаю: каламбур получился — ну и пусть. И вдруг вижу что-то странное: он, улыбаясь, приложил палец к губам, потом придвинулся ко мне и зашептал: «Говорите, продолжайте говорить еще минуту. Только не реагируйте никак на то, что я вам сейчас покажу. Никаких восклицаний, я все объясню позже. — А сам громко, как бы после заминки: — Ну что ж… Это ваше право… Я ничуть не настаиваю, поймите меня… Просто я считал своим долгом… И извините, ради Бога, если мое предложение вас как-то задело, покоробило…» Говоря это, он нагибается к шкафу — новому, который сегодня принесли, — тихо открывает дверцы… там деревянные дверцы в нижнем отделении… запускает руку, легонько шарит где-то по верхней доске — и вдруг достает, показывает мне черную какую-то машинку… или приборчик, величиной с ладонь. И снова палец к губам… Показал — и сунул обратно… И так же тихо дверцы прикрыл. «Так я ухожу, — продолжает он вслух. — Во всяком случае, Валерий Вениаминович, примите мою благодарность хотя бы в словесной форме…» — «Принимаю, принимаю». Я растерялся, не знаю, что говорить. Мы стоим в прихожей. Он шепчет: «Выйдете со мной на лестничную площадку». Выхожу. «Ключ взяли? — шепчет. — А то смотрите, дверь захлопнется…» — «Взял». — «Ну, захлопывайте, да погромче… Вот так… Ну, видели? Можете теперь громко делиться впечатлениями, он нас не слышит». — «Кто?» — «„Жучок“. Подслушивающее устройство. Это Генрих у нас увлекается такими штуками. Сейчас сидит в машине где-нибудь неподалеку и пишет на магнитофон… Так что я пришел к вам, Валерий Вениаминович, и этот смешной разговор повел — для вашей безопасности. И для моей тоже. Чтобы они убедились, что мы с вами чисты, как пионеры, в наших взаимоотношениях: в прошлых и в будущих… А то он думал, что сейчас понапишет на меня компромата и сможет оспорить сегодняшний конкурс. Не тут-то было». — «Он пытается выплыть в бурлящем море! — вспомнил я с ужасом. — Ищет, за что бы схватиться! А вы не только не бросаете ему круга — еще и смеетесь над ним?» Он окинул меня быстрым внимательным взглядом. «Значит, этой женщины не существует на самом деле?» — продолжал я. «Почему? Разумеется, она существует. Он же не дурак, может проверить: я действительно не спектакль тут разыгрывал. И вы тоже. Все было по-настоящему. В том-то вся и тонкость… Да он и так понял, о ком шла речь: это моя двоюродная сестра… Я вам советую, Валерий Вениаминович, сегодня попозже начать, например, расставлять книги — ну и как бы „обнаружить“ этот „жучок“… Да, и лучше выньте-ка из него батарейки…» — «А потом что?» — «Да ничего. Пусть лежит. Если вас беспокоит, что кто-то придет за ним… Ну, можете позвонить в магазин завтра и сказать, что нашли в шкафу загадочное устройство, назначения которого вы не знаете. Пусть вам объяснят, что это не бомба. Поиздевайтесь над ними, скажите, что сейчас вызовете саперов». — «Хорошо. Вряд ли это доставит мне развлечение… Признаться, меня удивляет…» — «Что вас удивляет, Валерий Вениаминович?» — «Ваша самоуверенность… И… я спрошу вас…» — «Спрашивайте. Я весь к вашим услугам». — «Вы действительно настолько хорошо знаете своих друзей, что можете предвидеть все их действия?» Он улыбнулся: «Конечно. Если б это было не так, я бы не победил в сегодняшнем конкурсе». — «Гм, пожалуй. Если б вы явились ко мне сегодня вместе с ними…» — «Вот видите!» — «Но это значит, что вы и мое поведение предугадали. А откуда вам было знать?..» — «Нет, конечно, я не знал наверняка. Но вероятность была, что эти дураки вас выведут из терпения…» — «Я не про это. Откуда вам было знать, что я не куплюсь на их приманки?» Он пожал плечами: «Мне было достаточно нескольких ваших слов, которые вы произнесли вчера на тротуаре возле моей машины». — «Значит, и сейчас, когда вы шли ко мне, вы были уверены, что все пройдет гладко?» — «Да».

Я рассматривал его с какой-то непонятной мне самому неприязнью. «Здесь вы могли сильно ушибиться, Владимир…» — «В смысле?» — «Удариться, треснуться, говорю. Вы очень рисковали. Вам все-таки следовало меня предупредить, хоть в общих чертах, прежде чем мы зашли в квартиру». Он перестал улыбаться и несколько секунд смотрел на меня серьезно, даже с тревогой. «Но… Валерий Вениаминович… если так… Я, по-моему, выразился недвусмысленно, и я могу повторить: никакого спектакля для „жучка“ я не разыгрывал. Все было истинной правдой… Поэтому… если вам угодно вернуться… нет, не в квартиру, а к этой теме…» — «Но вы же сказали, что она еще не разведена?» — «Да. Но это… решится в течение двух-трех месяцев, я полагаю. Вряд ли больше…» — «Ну так пусть сначала разведется. Я не хочу новой троянской войны».

(Долгое молчание.

Наконец слышится мой вопрос:

— Это все?

— Все.

— И дальше ничего?

— Абсолютно.

— Но вы… ее ждете?

— Да нет… Зачем ставить себя в зависимость от призраков?)

Байтов Николай Владимирович родился в 1951 году. Образование — высшее математическое. Автор сборника стихов «Равновесие разногласий» и прозаической книги «Прошлое в умозрениях и документах». Публиковался в журналах «Знамя», «Лепта» и др. Живет в Москве. В «Новом мире» печатается впервые.