Новый Мир. № 10, 2000

Голосовавшие за Путина, даже самые искренние его сторонники, «за Путина не отвечают»: президентские выборы стали не проявлением «власти народа» (которой по форме и сути является всенародное волеизъявление), но «делегированием власти», «отказом от власти» в обмен на «чистую совесть», на возможность «подчиняться силе». Сила при этом не обязательно означает «насилие», а направление ее приложения может быть сколь угодно верным и справедливым; реальностью сегодняшнего дня является обязательность «принуждения», которую должна реализовывать верховная власть. Не связанный обязательствами ни перед политической элитой, ни перед народом, «призвавшим» его, Путин, в отличие от Ельцина, является царем «в полном объеме», настоящим единоличным властителем страны. Но для того, чтобы стать президентом, Путину придется отказаться от безграничной власти, которая оказалась у него в руках, причем такой отказ может быть исключительно его личным и свободным решением: народ, «электорат», как его величают, отказался от «права голоса», от участия в управлении страной. Вопрос теперь в том, захочет ли Путин вернуться к системе, когда вершителем судеб является народ, а не первое лицо, и захотят ли люди снова сами отвечать за свою жизнь.

Чисто конкретная Россия

Можно с хорошей долей уверенности утверждать: ценностная шкала, система внутренних смысловых ориентиров у Путина находятся в очень шатком, неустойчивом равновесии. А общество, народ, электорат желает быть «принуждаем», желает, чтобы его попытались подчинить. Потому что сутью российского социально-политического архетипа остается одно: в едином ли порыве народ радостно подчиняется грозному вождю, в едином ли раздражении глухо ропщет или публично поносит ослабевшего лидера — в любом случае речь идет о системе взаимного произвола и насилия, различающихся только интенсивностью, но никогда не превращающихся во взаимное партнерство. Возобладает ли во внутренней системе ценностей Путина «правление права» над «правом силы» или нет — вот это действительно очень серьезная и до сих пор абсолютно закрытая от нас «тайна личности». Которую мы сможем разгадать только по довольно отдаленным по времени результатам.

В конечном счете все зависит от того, по какому принципу будет выстраивать Путин свои отношения с наиболее «продвинутой» частью общества — с той частью, которая окажется настроена на неприятие нового образа власти, неприятие, может быть, неконструктивное, капризное, несправедливое, порой даже кощунственное, иногда хорошо проплаченное, связанное с необходимостью восстановить разрушенную ценностную систему, что легче всего сделать «от противного», от искусственно слепленного образа врага. Любимый В. Путиным, а также его друзьями и недругами тезис о «диктатуре закона», который от частого использования все больше напоминает солдатское исподнее времен Первой мировой — до того истрепали, — тоже требует отдельного «разбирательства». Диктатура закона — совсем не то же самое, что «диктатура права». Если во втором случае речь идет о безоговорочном примате определенных ценностей (общечеловеческих, буржуазных или классовых, как кому милее), то в первом варианте подразумевается определенный волюнтаризм. Какой закон имеется в виду? Тот, который был вчера, или тот, что мы сочиним сегодня? Бесспорно, что прокуратура времен Вышинского работала замечательно, как часы работала, и казусов типа «Бабицкого» и «Гусинского» не допускала, действуя в строгом соответствии со статьей 58. Между тем Владимир Владимирович ни словом, ни чем еще — и не только до выборов, но и отмахав сто дней «после приказа» — не дал понять, какой именно «закон» он подразумевает. Поэтому сами по себе слова о «диктатуре закона» значат немногое. Куда важнее действия власти. Как только логика реагирования власти выйдет за рамки защиты закона и права, как только окажется, что «с Римским Папой можно не считаться, потому что у него нет ни одной дивизии» (как говаривал тов. Сталин), — тогда сразу же станет очевидным, что «понятия», право силы и презрение к писаному закону и логике оппонентов, в общем, зоологические принципы организации человеческого сообщества торжествуют и что именно они оказываются генетически более близки бывшему советскому чекисту, чем принципы цивилизованные. И тогда Россию ждет дегенерация.

Дегенерация — это не ругательство. Это направление развития в сторону упрощения и коллапса. Дегенерировавшее общество вполне может оказаться устойчивым. А главное, дегенерация решит основную проблему сегодняшнего дня — проблему беспредела и безбудущности. Если выяснится, что время «птиц-говорунов», время демагогических Явлинских, патетических Собчаков и упертых в свое Сахаровых окончено, потому что все они в кулачки драться не умеют, если наиболее активной, наиболее дееспособной и устремленной в будущее частью общества попросту пренебрегут (хотите — служите нам, хотите — валите к такой-то матери), то это вовсе не приведет к мгновенному краху страны. Нежелание власти тратить время и ресурсы на людей, которые не являются арифметическим большинством, эдакая «антиполиткорректность», — все это очень быстро направит общество по известному маршруту, уже проложенному для него многочисленной армией первопроходцев.

«Понятия» и «воровской закон» — это набор вполне определенных правил, противостоящих «беспределу» и структурирующих общественное бытие. В конечном счете «воровской закон» — это биологическая справедливость, кодифицированный социальный дарвинизм в действии, эффективно регламентирующий права хищника и жертвы, слабого и сильного, при безусловном признании примата силы. При этом права «слабых» ничтожны, но не равны нулю, а права «сильных» огромны и общеизвестны. В стране, откровенно и последовательно живущей «по понятиям», для тех, кто не претендует на звание «народа» и преспокойно числит себя электоратом, вообще не возникает необходимости заниматься экономикой и политикой. Патерналистские инстинкты, психологические стереотипы массовой безответственности, социальная пассивность, укорененность «понятий» как общепризнанного инструмента урегулирования противоречий — все это создает объективную основу для того, чтобы «воровской закон» был практически легализован как альтернатива Конституции, для того, чтобы словосочетание «криминальный режим» превратилось из ругательства в констатацию.

Определенное общественное согласие с таким вектором развития страны было уже неоднократно продемонстрировано — это и казус Климентьева в Нижнем, и Коняхин в Ленинск-Кузнецком, и «общественно-политический союз (ОПС) „Уралмаш“» (аббревиатура, в милицейских протоколах обозначающая «организованное преступное сообщество»). Законная победа на выборах криминального авторитета Климентьева была пресечена властью из самых благих побуждений — но исключительно «по понятиям»…

Социальная база дегенерации общественного организма России по варианту его криминализации включает в себя сегодня большинство населения России, не имеющего устойчивых навыков жизни в правовом обществе, фактически вытесненного в криминал открытыми и массовыми нарушениями налогового и трудового законодательства. Для этого большинства «биологическая справедливость» кажется единственно возможным прорывом в будущее, а Путин, легитимизирующий свою победу на выборах в результате откровенного сговора с «олигархами» и фактического провозглашения «чисто конкретной власти» в стране — безусловным «криминальным авторитетом». При таком варианте развития событий Россию неминуемо ждет автаркия в иранском стиле (и, кстати говоря, похожий социально-политический строй), и в этом случае население и элиту будет мало волновать мировое общественное мнение. Криминальный организм общественного самоуправления на какое-то время оживит и приведет в движение социально-экономические силы. Правда, окончательно отомрут демократические институты, погибнут все ростки гражданского общества, воцарится жесткий многоцентровый авторитарный режим (эдакая система «вложенных паханов» — когда на каждом малом участке безраздельно царствует местная элита, она же «малина», которая регулирует свои отношения с соседями и старшими паханами в режиме сходок, стрелок и разборок).

Но у «чисто конкретной России» нет долгой перспективы. Дегенерация — процесс устойчивый, но ограниченный во времени: у нее неминуемо есть конец. В данном случае «право силы», возведенное в основной закон страны, сможет удерживать общенациональный организм не дольше чем либо до конца существования «суперпахана», либо до появления равных ему по влиянию «авторитетов». И поскольку примат права силы подразумевает только два выхода — безусловное подчинение или безусловную победу, — в какой-то момент неминуемо начнется драка всех против всех, «атомизация» страны, на карте которой, помимо Московской республики (Москорепы) и Татаро-Башкирского каганата появятся Нижнесалдинский протекторат и Урюпинское содружество, живущие, чтобы было не впадлу перед соседями, грабежами, набегами и торговлей заложниками…

Скучная дорога к счастью

Но думается, что другой — более оптимистический — вариант для России при президенте Путине остается пока что весьма вероятным, поскольку есть достаточно много объективных причин для его реализации. Здесь все зависит прежде всего от того, как именно сложатся отношения между Путиным и народом, в какую сторону народ «поведет» своего «зеркально отражающего» лидера. Потому что прямая связь между Путиным и населением страны, выражающаяся в подтвержденном на выборах общественном согласии вокруг его кандидатуры, мощнейшим и единственным ресурсом, который позволяет ему пока что достаточно успешно и эффективно «отвязываться» от «олигархов», региональной номенклатуры, коррупционно-лоббистской отраслевой камарильи и всей остальной криминально-тоталитарной псевдоэлиты. Потому что так уж в России повелось, что народа у элиты принято бояться — иногда, может быть, не совсем по делу. Так испугалась безоружного и неорганизованного народа в 1989–1991 годах сплоченная и хорошо вооруженная коммунистическая партгосноменклатура.

Теоретически действия В. Путина очень хорошо укладываются в схему «скучной дороги». Они должны — и в реальности происходит именно так! — определяться узким коридором «востребованного»: снижением налогов, восстановлением механизма управляемости (к чему следует отнести весь комплекс законопроектов, направленных на реформу государственного устройства и восстановление властной вертикали), разграничению власти и бизнеса, «отвязыванием» от «олигархов».

При этом «демократический» и «правовой» Путин по самой сути своего характера и общественных ожиданий не сможет стать харизматическим лидером возбужденной и воодушевленной толпы: он все равно останется «внешним», манипулирующим мэтром, обозначающим рамки, — в общем, все тем самым «прогрессором». При таком «прогрессорском» руководстве демократия на какое-то время окажется существенно ослаблена в своей театральной, бытовой ипостаси (то есть нарушения свобод и демократических норм не будет — просто в течение какого-то времени все это будет скучно и безальтернативно, скорее формально: раз надо выбирать, то выберем — кого там Владим Владимирович предложил?). Достаточно быстро произойдет восстановление иерархической системы общества — окажутся невозможными обвальные крахи судеб и мгновенные, фантастические карьерные взлеты.

Но и здесь имеются «но». Причем они заложены даже не в сути предлагаемых реформ (конечно, 49 копеек налогов с каждого заработанного рубля предпочтительнее 74, но все равно остается вопрос, будут ли их платить; подробное рассмотрение прочих проектов, особенно столь глобальных, как реформа государственного устройства, вообще требует отдельного времени и места). Корень проблем в «прогрессорстве» как таковом, причем и основные вопросы, и наиболее употребительные неправильные ответы на них отлично описаны в литературном источнике термина.

Во-первых, неизбежный при «внешнем» подходе «кризис демократии» может иметь достаточно серьезные последствия. При всем бутафорском, карнавальном характере российского парламентаризма (партии, не выражающие ничьих интересов, «продажность», часто и без кавычек, депутатского корпуса на всех уровнях, успехи технологий манипулирования общественным мнением, отсутствие влиятельных независимых СМИ и т. д.), именно прямые альтернативные выборы и свободное хождение иностранной валюты большинством граждан страны осознаются как единственное реальное достижение последних лет. Движение в сторону «управляемой демократии» означает консервацию нынешней политической системы на долгие годы, да еще и встраивание законодательной власти в иерархию исполнительной, что с точки зрения государственного строительства громадный шаг назад даже в сравнении с имеющимся образцом. Однако замораживание ситуации может оказаться не самым неприятным следствием. Значительно хуже — и вполне вероятно, именно в силу слабого, декоративного характера российского парламентаризма — если он вообще обрушится как карточный домик. Разрушение демократических институтов, сначала содержательное, а затем и формальное — ну зачем содержать ораву бездельников, только для того, чтобы Совет Европы был доволен? — с неизбежностью смены времен года приводит к авторитаризму. И не стоит обольщаться историческими примерами: Франция времен де Голля, как и другие государства, сумевшие «выбраться» из авторитаризма без потерь, имели громадный, вековой как минимум опыт жизни в условиях «цивилизации». Существует и второе следствие. Разрыв с «олигархами» (под которыми стоит понимать не только два десятка владельцев крупных ФПГ, но и весь «политический класс»), попытка выйти за рамки крайне ограниченной в своих интересах и стремлениях системы и опереться непосредственно на избирателей, которые и привели Путина к власти, тоже чреват опасностями. Конечно, у Путина нет никаких механизмов для использования своего «электорального потенциала», кроме как в случаях чрезвычайных, «для подавления антинародного заговора», и власть его чистой воды «прогрессорство», не подразумевающее участия «широких народных масс» в решении и управлении хоть чем-нибудь, но даже сама попытка делать то, что «хочет народ», пойти по пути наиболее «востребованных решений», таит в себе угрозы.