Новый мир. № 12, 2002
Шрифт:
Выслушав мой рассказ, шеф обреченно вздохнул: «Бандиты. Кто, интересно, их нанял?.. Затягивается узелок. — А потом, помолчав, попросил: — Только Юльке не надо про это. О’кей?» — «Естественно», — ответил я.
Но что мне эта Юля, когда я теперь каждую минуту ожидал нового появления этих или других таких же. Мускулистых, молчаливых, туполицых. Только на этот раз они не станут церемониться, а просто возьмут и вышибут мне мозги. Я очень ярко представлял это дело.
Долго со всей мочи колотят в дверь. Не открыть невозможно, и я открываю. Мощным ударом меня швыряют в глубь склада, я падаю, ударяясь обо что-то затылком, на несколько секунд вырубаюсь. Хочу подняться — и получаю новый удар. И вот надо мной крепкое коротко стриженное существо, круглая голова, ничего не выражающие глаза. Ни искренней злости, ни сострадания.
Им заплатят обговоренную заранее сумму, и пускай потом выяснится, что они вальнули совсем не того, но мне-то уже какое дело? Я буду лежать на бетонном полу в луже своих мозгов, глядеть невидящими глазами на горящую лампочку. И свет не потревожит, я не сощурюсь, не отвернусь. Мне будет уже все равно. Для меня будет вечная тьма, и она никогда не кончится… Я не узнаю, приедут ли родители на мои похороны, где вообще меня закопают, сожгут в крематории или нет, что станет с Володькой, выйдет ли когда-нибудь на волю Макс. Для меня — лишь вечная тьма и полное равнодушие. И за что?
Поэтому, пока не поздно, лучше свалить. Пока это не случилось на самом деле.
Действительно, ждать хорошего было опасно и глупо, и однажды утром вместо офиса я поехал на вокзал. Отстоял длинную и неподатливую, как обычно летом, очередь к кассе, стараясь не задумываться, не сомневаться, и купил билет. Взял на возможно ближайший поезд — получилось на послезавтра, в десять вечера. Сначала от Питера до Москвы, а потом от Москвы до Абакана… Теперь основной задачей было продержаться эти неполные трое суток. Уцелеть.
Я плелся от вокзала вверх по Невскому и представлял себя загнанным в угол шпионом. Повсюду слежка, засады, а до «часа Х» еще так долго… Вот человек у киоска «Розпечать» искоса поглядывает на меня, а вот другой — дескать, просто курит возле «Макдоналдса» (бывшего музыкального магазина «Сайгон»), да, вроде просто стоит и курит, а на самом-то деле…
День был жаркий и душный, хотя небо залито жидкой белесой мутью, каким-то безграничным облаком; и солнца не видно, но оно все равно пропекает, колет своими лучами-пиками. Листья на деревцах уже сделались темно-зелеными, потеряли свою весеннюю свежесть и нежность. Асфальт пыльный, сухой, а воздух все равно неистребимо парной и влажный. Да и что удивляться — столько воды вокруг… Вот и канал Грибоедова. Если пойти налево, через четверть часа я буду у Никольского двора. Могу отпереть дверь, сесть за компьютер, пострелять фашистов и служащих им монстров, разгромить одну-другую бандитскую группировку. Но могут прикончить и меня, и притом прикончить не в компьютере, а так — на самом деле. С билетом в кармане это было бы особенно глупо. И потому я прошел мимо канала. Дальше, вперед, к Неве.
Шагали навстречу и обгоняли меня деловитые питерцы, возбужденные туристы с камерами и фотоаппаратами; мороженщица не успевала вынимать из тележки-холодильника эскимо и пломбиры — к ней выстроилась вереница распотевших людей. На мосту через Мойку трещали и хохотали две девчонки лет пятнадцати, в коротких юбочках, без колготок… Гнали куда-то «Жигули», «мерседесы», джипы; затесавшийся меж ними троллейбус казался подыхающим насекомым-мутантом.
Где и как убить время? Были бы деньги, засел бы где-нибудь в кафе в уголочке, тянул бы до вечера бутылку сухого вина, как француз… Хе-хе, француз. Скоро снова свалюсь в деревню. Снова редиска, курицы, кролики, сборы на рынок, шкатулка, в которую кладутся пятьсот рублей, а через два дня забираются, потому что надо купить что-нибудь жизненно необходимое.
Нет, как было — не будет. Наверняка будет уже по-другому. Год я прожил как человек, кое-чему научился, спасибо Володьке, привык к городу, к пиву с фисташками, к клубам… Да, если б не этот прокол
с представительством… На черта надо было менять? Чего не жилось?..Под всегда тенистой, прохладной аркой Главного штаба стоит маленький, полненький парень лет тридцати пяти. Волосы рыжие, курчавые, но уже редкие. И весь он, хоть и вызывает симпатию, жалкий, нескладный; и песню тянет тоненьким голоском такую же, под свой облик:
В лунном сиянии снег серебрится, Вдоль по дороженьке троечка мчится… Динь, динь, динь…Да, от такого любая умчится, такого ни одна не полюбит. И я вот тоже… Встал поблизости, закурил, но песня была уж слишком — аж плакать захотелось по всей этой не получившейся жизненке. Я пошел дальше…
А может, прав Джон, намекая, что Володька это все сам специально подстроил? Собрал деньги, перевел за границу, теперь вот продал машину, однокомнатку, а чтоб с кем-то по долгам расплачивался, я что-то не слышал. Возьмет и слиняет со своей Юлией в тот же Дубай или, скорее, в ее любимую Германию. Хм… А я останусь в хоромах на Морской набережной. Буду стоять в лоджии и задумчиво следить, как спускается солнце в залив. Гадать, куда делся хозяин, ждать его, вспоминать хорошие денечки спокойной работы… Догадаюсь, дождусь, довспоминаюсь — придут коротко стриженные, молча и ловко скинут с лоджии, как мусор… А потом где-нибудь в «Петербургских новостях» черкнут об очередном самоубийстве мелкого разорившегося предпринимателя…
Пошатываясь, добрел я до скамейки на Конюшенной площади. Долго смотрел на пестрые купола Спаса на крови… Когда-то по юности я глупо объявил всем своим знакомым и родителям, что ухожу в монастырь. Было это лет в шестнадцать — я чувствовал свое взросление, превращение в мужчину, в самца, но не хотел. И тогда действительно подумывал о монастыре. Найти, постучаться в ворота, попросить приютить, спасти… Вот почти десять лет с тех пор минуло, много чего было, и как-то выдержал, пережил, частенько был даже доволен жизнью…
Пересчитал деньги. Сто долларов и триста рублей. Терпимо.
Ближе к вечеру послал Володьке на пейджер: «Ночевать не приду. У подруги», — и поехал в гостиницу «Дизайн».
Андрюха куда-то запропастился. Его мобильник женским голосом автоматически-вежливо сообщал: «Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети».
Я названивал ему целый день, хотел занять сотни три-четыре, чтоб не представать перед родителями голодранцем. Тем более — впереди четверо суток пути, надо тратиться на еду…
Вряд ли Андрюха чулкуется. Чего ему-то бояться? Хотя хрен их разберет. У Володьки вон моментом все рухнуло. Из князи в грязи… Представляю, как сейчас его сеструха Татьяна себя чувствует, как матушка переживает; в ДК Ленсовета ее прилавок пуст — не торгует. Наверняка боится.
Да, я побывал в Ленсовета. Долго бродил у дверей, не решаясь войти, опасаясь столкнуться с кем-нибудь из тех, кому мой шеф должен башли. Большинство ведь из них наверняка имеют здесь точки… Возьмут так под локоть, отведут в темный угол. «Где Вэл?» Я, конечно: «Сам не знаю. Ищу». Удар. Я скрючиваюсь. «Где Вэл?»… И опять ярко, болезненно, как глубокий глюк, представилась расправа надо мной, невиновным.
Наверно, я был похож на идиота, дрыгаясь перед входом в ДК, — то шагну вперед, возьмусь за ручку, то отскочу и пойду, почти помчусь прочь, то возвращаюсь, толчками, как бы против воли…
Но наконец я плюнул, вошел, быстро протолкался к малоприметной двери, заодно отметив, что кабинка Володькиной матери без товара, вид заброшенный… По лабиринтам коридоров, через сцену пробрался к буфету. Как шпион, из-за дверного косяка долго и зорко рассматривал сидевших за столиками. Вроде опасных нет. А Марина, как обычно, за стойкой. И как сил хватает вот так почти ежедневно, с утра до ночи?.. Я б на ее месте через пару недель сбежал. Да и ей — вот сейчас, когда она уверена, что никто не обращает внимания, — видно, очень не сладко. Расслабилась, и маска спала, лицо сделалось унылым, обмякшим, испитым. Но кто-то подошел — и снова обаятельная улыбка, преданный блеск в глазах… Что он там? А, взял салфетки, вернулся за стол; Маринка опять сдается усталости… Может, именно сегодняшний разговор все изменит? Может, она готова простить? Последний шанс… Извинюсь… Надо хотя бы для очистки совести.