Новый Мир. № 4, 2000

Поминальное

До срока жизнь окончена. Долги земле и небу отданы с лихвою. Потерян след, и не видать ни зги. Шевелит ветер выцветшую хвою. Что ж остается? — Стол и стопки книг, тропа в глубь облетающего сада — и только-то. И больше никаких свидетелей. А больше и не надо. Мала людская память и слаба. Пожалуйста, не осуждай жестоко, принявши душу Твоего раба, и упокой, о Господи! до срока.

Строфы, составленные наскоро из строк трех недописанных стихотворений

В начале — проба нового пера: не будет завтра, не было вчера, сей день — и первый и последний, — ныне напрасно я от мысли ухожу, что зримый мир подобен миражу, скитаясь одиноко по пустыне. Урании холодная рука пространство гнет; столетий облака, ликуя, Клио в чашу золотую ту выжимает, — выстроившись в ряд, безмолвно вниз созвездия глядят, средь точек замечая запятую. На — «Есть ли вдохновение?» — в ответ я ставлю прочерк вместо да и нет, — мне память ум и чувства заменила; сознание — прозрачное насквозь — за-через край, вскипев, перелилось; бумага — плоть, а кровь моя — чернила. Ушли в песок и солнце и вода; не принесли сторичного плода старательно подобранные зерна; не всколосились бурные моря широких нив, — труды пропали зря, прикладываемые столь упорно. Я буду жить, насколько хватит сил, во что бы то ни стало, не сносил пока до дыр вместительного тела; весна оденет, осень оборвет и бор и дол, меня — наоборот — сковала осень, а весна раздела. Как мертвым не завидовать? — Они прохладой наслаждаются в тени вечнозеленых, не старея, кущей, — не плавятся в июле на жаре и стужи не боятся в январе, им смерти нет, повсюду стерегущей. А мне, как ни меняй порядок строк, не налюбиться, не напиться впрок, и нет на свете — никого не слушай! — границы постояннее, чем та изменчивая, зыбкая черта, меж морем проведенная и сушей. В какие бы зима ни завлекла чертоги из бетона и стекла — подобия добротного, но гроба, наружу лето выгонит и вновь расковыряет плоть и пустит кровь: в конце — пера испорченного проба.

* * *

Долго ты пролежала в земле, праздная, бесполезная, и наконец пробил час, — очнулась от сна, подняла голову тяжкую, распрямила хребет косный, затрещали, хрустя, позвонки — молнии разновидные, смертному гром страшный грянул, гордые вдруг небеса дрогнули, крупный град рассыпая камней облых, превращающихся на лету в острые вытянутые капли, сродни зернам, жаждущим прорасти все равно, чем бы ни прорастать: изумрудной травой или карим лесом, еще ли какой порослью частой. — Ты пролежала в земле долго, праздная, бесполезная, но — вот оно, честно коего ты дождалась, время, — ибо лучше проспать, суетой брезгуя, беспробудно, недвижно свой век краткий, чем шагами во тьме заблуждать мелкими по ребристой поверхности на ощупь, изредка спотыкаться, смеясь весело, проповедуя: «Все хорошо, славно!» — потому-то тебя и зовут, имени подлинного не зная, рекой — речью.

Амелин Максим Альбертович родился в 1970 году в Курске. Учился в Литературном институте им. А. М. Горького. Автор книг стихов «Холодные оды» (1996) и «Dubia» (1999). Лауреат премии Антибукер (1998). Живет в Москве. Постоянный автор «Нового мира».

Юрий Петкевич Радость Рассказ

Надвигался хмурый неприятный вечер. Алла Александровна, несмотря на апрель — все еще в зимнем пальто, брела по перрону. Под фонарем, у стенда с расклеенной на нем газетой, стоял пожилой мужчина в мятом клетчатом костюме. Дрожащей рукой он держал лупу и через нее читал. Алла Александровна прошла мимо, но все же оглянулась. На увядшем некрасивом лице ее появилась улыбка.

— Василий Васильевич! — позвала она.

Мужчина опустил лупу и повернулся.

— Ах, Алла Александровна, — воскликнул он. — Вот и встретились!

Брызнул дождик. Сильнее запахло гарью и только что распустившимися листочками. Алла Александровна и Василий Васильевич отправились на вокзал, огибая лужи с расходящимися на них кругами от упавших капель.

В зале ожидания под потолком чирикали воробьи. Они перелетали с люстры на люстру будто с дерева на дерево. Люстры раскачивались, и их почерневшие от пыли лепестки позванивали. Электричество преломлялось в граненом стекле — и внизу, под ним, дышала наброшенная на людей живая сеть из пятнышек тусклого размытого света и комьев скукоженной темноты.

Алла Александровна и Василий Васильевич присели рядышком.

— Любезный мой, — сказала Алла Александровна, — как я рада видеть вас.

— И я очень рад, а как же, — улыбался Василий Васильевич, устраиваясь поудобнее на жесткой скамье.

— У меня как раз для ознаменования встречи есть бутылочка вина, — похвасталась Алла Александровна.

— А разве можно здесь? — спросил Василий Васильевич и оглянулся; вокруг множество людей, коротая время, вели вполголоса оживленные беседы.

— Вообще-то нельзя, — проговорила Алла Александровна, — но тайно — можно!

Она достала из скрипучей соломенной кошелки бутылку и стаканчик.

— А вы потолстели, Алла Александровна, — заметил Василий Васильевич.

— А вы похудели, Василий Васильевич, — сказала Алла Александровна.

— Вот и обменялись комплиментами, — рассмеялся Василий Васильевич, откупоривая бутылку.

Тут же Василий Васильевич принудил себя сделаться серьезным. Наливая в стаканчик Алле Александровне, он заботился о том, чтобы не расплескать вино.

Алла Александровна выпила и поморщилась.

— Может, сходить купить чего на закуску? — предложил Василий Васильевич.

— Не стоит суетиться, — сказала Алла Александровна. — Что это вы опять мне подаете, а сами почему не выпили?

— Уж я себя не обижу, — заявил Василий Васильевич. — А как ваша дочка?

— Никогда не было у меня дочки, — изумилась Алла Александровна. — Откуда вы ее взяли?

— А я думал, что была…

— Вы чего-то напутали, Василий Васильевич, — сказала Алла Александровна, опорожнив еще стаканчик.

Прикончив вино, Василий Васильевич поднялся со скамьи и быстренько затопал из зала ожидания, а Алла Александровна прилегла, подложив под голову пустую бутылку в кошелке.

Василий Васильевич пересек привокзальную площадь и направился по улице, сжимая в кармане деньги. Дождя он не замечал, пока у ночного магазина не поскользнулся на мокрых ступеньках.

Перед продавщицей он выложил все свои деньги. Она долго разбиралась с ними и наконец выдала бутылку вина. Василий Васильевич попросил еще несколько пряников. Вышел из магазина, осторожно спустился с крыльца. Навстречу шел кудрявый парень с красоткой и играл на гармошке. Красотка ухмылялась. Вдруг парень перестал играть и внимательно посмотрел на Василия Васильевича.

— Чего ты такой веселый? — спросил он.

Василий Васильевич опустил глаза. Ни с того ни с сего парень, приблизившись, ударил его. Василий Васильевич удивился и поплелся дальше.

Мокрый снег полетел с черного неба. Снежные комья плюхались на горевшую щеку и растаивали моментально. Это было приятно и даже прекрасно. Но скоро ощущение великолепия жизни пропало, и снег сделался, как мухи, надоедливым. Василий Васильевич опомнился, когда увидел под одним из фонарей забытый торговками на тротуаре стол. На нем, мокром, отражался вокзал в огнях. Василий Васильевич вытер вокзал локтем, огляделся, разложил на столе оставшиеся деньги, вынул лупу, посчитал деньги и спрятал их.

Алле Александровне приснилось: по реке тарахтит моторная лодка; в ней загорелый мужчина в длинной красной рубашке кричит что-то. Поднялись волны после лодки — и Алла Александровна бросается в одежде в воду и качается на волнах. Тут она проснулась — ее толкала баба в цветастом платке:

— Ваш попутчик который раз проходит рядом, а вас не замечает, но рыщет глазами.

Сгорбившаяся, понурая фигурка Василия Васильевича промелькнула между колонн у касс. Алла Александровна замахала Василию Васильевичу. В этот момент к нему подошел милиционер. Некоторое время — показалось: вечность — он изучал паспорт Василия Васильевича, переворачивая истрепанные странички. Испуганный, будто спросонок, женский голос объявил по репродуктору о прибытии поезда. Милиционер вернул паспорт и зашагал дальше. Василий Васильевич обернулся и увидел, как машет ему рука. Лицо его засияло, и он поспешил к Алле Александровне, несколько раз столкнувшись с пассажирами, которые пыхтя несли тяжелые чемоданы.