Новый мир. № 4, 2004

Будто нарочно — чтоб попрощались — водила везет по заповедным, дорогим мне местам. Вот справа краснеют кремлевские звезды, а слева темнеет глыба Дома на набережной. Мост, Тверская, затяжной подъемчик и — памятник Пушкину, а напротив него, за «Макдоналдсом», в глубине черной сейчас Большой Бронной улицы, — и ненавистное, и почти родное мне место — Литинститут. И я одновременно благодарю его за то, что мчусь сейчас в быстрой машине в международный аэропорт, и глумливо желаю: счастливо, мол, оставаться… Площадь Маяковского. Вот в этом здании пять дней в неделю сидит мой однокурсник Кирилл и тайком пишет, шлифует свои романы; а вот уже зеленоватый Белорусский вокзал, неподалеку от которого живет коренной москвич Вася, в двадцать шесть лет не знающий, что ему делать, чем заняться, на ком жениться…

Вырулили на Ленинградский проспект. Водила подбавляет газку. Из-за домов выныривает неожиданно большая Останкинская телебашня. Как всегда ярко освещенная — один из символов города. А под ней можно отыскать семиэтажный дом буквой «П» — общага. Коридоры-туннели, пеналы-комнатки, где посапывают, похрапывают и наверняка где-то устало пьют будущие прозаики, поэты, бесквартирные сотрудники Лита, какие-то циркачи, студенты финансовой академии, постигающие секреты, как стать богатыми… Там есть и моя норка, письменный стол, набитые рукописями тумбочки. И в них уже, может быть, копается любопытный комендант или соседушка… Нет, как вернусь — надо сразу снимать квартиру. Найти девушку, симпатичную, простую, спокойную. Как вторая жена Достоевского, как вторая жена Леонида Андреева, Солженицына. Со вторыми женами писателям почему-то больше везет… И гардероб надо пополнить. Хожу, действительно, как чмо…

Лариса Миллер Горизонта текучая линия

Миллер Лариса Емельяновна родилась и живет в Москве. Поэт, прозаик, критик и эссеист. Постоянный автор нашего журнала.

* * *

Все «зачем» да «почему»… Недоступная уму Жизнь идет себе, идет И ответа не дает, Не дает себе труда Объяснить, зачем, куда Ей приспичило идти, Нас теряя по пути.

* * *

Небо синее, синее, синее, Горизонта текучая линия Никогда и нигде не кончается, В речке облако тихо качается. Жить легко. От лукавого сложности, И неслыханны наши возможности, Наверху небеса безграничные, Под ногами поля земляничные.

* * *

Боже, как освободиться? Надо было не родиться — Тучкой в небе проползти, Светлым дождиком пролиться, Незабудкой расцвести. Чтобы сердце так не ныло, Не болело, надо было Виться розовым вьюнком, Что с фасада или с тыла Украшает чей-то дом.

* * *

Жизнь проста, как буки-веди. С этим садом мы соседи: Вот жасмин, а вот пион, Вот собака. Имя — Федя. Очень громко лает он. Жизнь проста, как веди-буки, И сама плывет мне в руки То лучами, то дождем, Неизбежностью разлуки С тем, кого любить рожден.

* * *

И нет завершенья. Еще не конец. И тайное что-то задумал Творец, Еще продолжается мысли паренье, Еще Он намерен продолжить творенье: Нездешнее что-то в волненье слепить И горькой любовью потом полюбить.

* * *

Ничего не понимаю. Пенью птичьему внимаю И гляжу на синеву. Жизнь прошла, а я не знаю До сих пор, зачем живу. До сих пор одни вопросы… На траве сверкают росы… Все при деле. Все в трудах: Тополя бегут с откоса, И жасмин цветет в садах. Все путем, и все в порядке. Наступает самый краткий, Самый сладкий летний миг. Под ногами — только шаткий, Только зыбкий солнца блик — Вот и вся моя основа. Не предвидится иного. Остальное — только миф… Боже мой, скажи хоть слово, Хоть словечко — чем ты жив?

* * *

Берег, дерево, свет и вода… Ты откуда? Зачем? И куда? Небо, облако, дерево, берег… Век живи — не откроешь Америк, Будешь жить, как жилось до тебя: Уповая, тоскуя, любя, Прямо со свету в темень ныряя И теряя, теряя, теряя.

* * *

Хорошо, где нас нет, где нас нет и не будет, Где не вьется наш след, и заря нас не будит, Где не наши горят и сгорают закаты, И не нам говорят что-то тайное даты, Где не наши дожди льют в июне, в июле, Где не нам «Подожди» на прощанье шепнули.

* * *

Свет негаснущий льется и льется… Мир без нас так легко обойдется… Ну и ладно. Какая печаль? Слава Богу, сегодня поется, И видна негасимая даль. «После нас хоть потоп», — говорится. День придет, и дожди будут литься, И распустятся вновь лепестки, Будут петь оголтелые птицы В день, когда задохнусь от тоски.

Елена Долгопят Фармацевт

Долгопят Елена Олеговна родилась в г. Муроме Владимирской обл. Закончила сценарный факультет ВГИКа. Публиковалась в журналах «Знамя», «Дружба народов», «Юность». В «Новом мире» печатается впервые. Живет в Подмосковье.

Глава первая

С кладбища вернулись часам к пяти вечера. В доме горел уже свет, от натопленной печи запотели окна. Сдвинутые столы стояли посреди комнаты. Половики были сняты, выбиты в снегу, свернуты и лежали на печи за белой занавеской.

Пальто и куртки оставляли в терраске, сваливали прямо на пол. Не разувались, сбивали снег колючим веником из прутьев. Усаживались на стулья, лавки, табуретки.

Попервоначалу сидели тихо, молча, глядя на тарелки с салатами, на кутью, на бутылки с холодной самогонкой, с настойками и наливками, потирая замерзшие руки, шмыгая замерзшими носами.

Бабка выметала тем временем снег с терраски вон, на улицу.

Испуганная кошка кинулась из терраски в комнату, взлетела на буфет, под самый потолок, и там просидела весь вечер и всю ночь.

Поминали до утра. Еще подходили люди. Народу набилось. Открыли все форточки. Дым из них валил, будто пожар в доме занимался. В печи огонь не угасал, чайник не простывал, и из трубы шел дым столбом в низкое небо.

Портрет покойного Васеньки Грекова поставили на буфет возле круглых часов.

В церкви Васеньку, Бога не знавшего, не отпевали. Да и слов над гробом не говорили. Будто стеснялись стоявших неподвижно в толпе хмурых парней в черных кожаных куртках. Парни были, вроде монгольских кочевников, бриты наголо. Они глядели, как люди прощаются, как выносят, как крышку опускают, как заколачивают, как в яму опускают, как землей засыпают… И с кладбища шли за толпой, в дом только не зашли, спасибо. Потоптались в саду под форточками. Покурили, побросали окурки в снег и ушли.